До недавнего времени под норманизмом понималась система взглядов, покоящаяся на трёх столбах: первый – это скандинавское происхождение летописных варягов, второй – Рюрик был вождем скандинавских отрядов, причем, не то завоевателем, не то контрактником (за 200 с лишним лет норманисты так и не договорились, кем же он был на самом деле), и третий – это древнескандинавское происхождение имени Руси. Синонимами для скандинавов у сторонников названной системы помимо летописных варягов выступают норманны из западноевропейских хроник, которых отождествляют и как викингов.
В последнее время представителям названной системы взглядов перестало нравиться слово «норманизм». Стали раздаваться голоса, что дескать никакого «норманизма» нет и разговор о «норманизме», «норманской теории», «норманистах» – это фантомы, существующие только в воображении антинорманистов. Вот первый повод для размышления: норманизма и норманистов нет, но антинорманисты не отменяются.

Далее, сторонники вышеуказанной системы взглядов пытаются провозгласить ее единственно правильным учением. Однако в течение 200 с лишним лет, по-прежнему, идет спор о том, как следует трактовать «пришествие» скандинавов в Восточную Европу. Одни говорят: это было завоевание, завоевательная экспансия. Ну, да, – запальчиво возражают другие. – Что же они так втемную завоевали, что ни в одном источнике не отметились?! Нет, это были миграции колонистов из Средней Швеции (она же прибрежная полоса Рослаген, она же – Упсальский лен в Свеяланде, которых не было в IX веке).

Дело в том, что великая миссия «скандинавов» в Восточной Европе ни в каких письменных источниках не отразилась – ни в летописях, ни в западноевропейских хрониках. Поэтому в работах представителей «профессиональных кругов» (сиречь норманистов – давайте будем продолжать называть вещи своими именами независимо от того, нравится это кому-либо или нет!) образ «скандинавов», вызываемый исключительно силой их воображения, представлен многообразием видов.


Те, кого манят батальные сцены, пишут о «военных отрядах скандинавов», о «викингских отрядах», о «дружинах скандинавов», о «норманнских дружинниках», о «движении викингов» на север Восточно-европейской равнины, а также об «экспансии викингов». В результате этого фантомного, незамеченного ни одним летописцем или хронистом «движения» в Восточной Европе якобы создавался «фон скандинавского присутствия», споро оформлявшегося в «норманские каганаты – княжества», усеявшие всю Восточную Европу, но различимые только глазом норманиста.

Более умеренные нравом норманистские авторы рисуют плавные спокойные сцены «миграций свободного крестьянского населения, преимущественно, из Средней Швеции» в Восточную Европу, сходные с картинами заселения Америки. Иногда миграции осуществляются как «воинские и торговые путешествия викингов в Киевскую Русь» или как «популяция норманнов, распространившаяся по восточнославянским землям». Правда, время от времени характеристики массового присутствия норманнов/викингов на Руси сбиваются на оговорки о том, что «популяция норманнов… была сравнительно небольшой, но влиятельной, захватившей власть. Она внесла свой вклад в славянскую культуру, историю и государственность».

У суррогатной истории – суррогатные источники: самыми неопровержимыми «доказательствами» основоположничества скандинавов в древнерусской истории, по мнению норманистов, вполне могут служить норманнские походы из западноевропейской истории: «Скандинавы все завоевывали в Западной Европе! Каким наивным надо быть, чтобы думать, что они не пошли завоевывать и Восточную Европу!».

На мой взгляд, подобный аргумент, говоря языком юристов, недействителен, поскольку если событие происходит в одном месте, совсем необязательно, что аналогичное событие происходило в другом месте. Кроме того, бросается в глаза и качественная разница между известными нам норманнскими грабительскими походами на Западе и теми благостными картинами действий «скандинавов» в Восточной Европе, образчики которых хорошо известны по работам норманистов.

Эти различия, безусловно, констатируются, но никого в смущение не приводят и парируются заявлениями о том, что «викинги, безжалостные грабители и пираты, наводившие ужас на всю Западную Европу внезапными набегами, на территории Восточной Европы сыграли иную, конструктивную роль – роль катализатора, который способствовал ускорению социальных и политических процессов». До объяснений же того, почему «безжалостные грабители и пираты», придя в Восточную Европу, вдруг стали выступать какими-то «конструктивными катализаторами», «профессиональные круги» не снисходят.

Для того чтобы выбраться из этого сумбура, следует попытаться привести имеющийся материал в некоторую систему. Начну с того, что перечислю, в чем конкретно сторонникам пришествия скандинавов в Восточную Европу видится их роль. В обобщенном виде эта роль, по убеждению норманистов, проявилась в трёх областях:

1. В образовании Древнерусского государства и создании древнерусского института верховной княжеской власти. Как представляется норманистам, договор с вождем викингских отрядов Рюриком, предположительно из Средней Швеции, обеспечил контроль этих отрядов над водными путями от Ладоги до Волги и тем самым заложил основы для возникновения раннегосударственных структур, в первую очередь, – института центральной власти у летописных приильменских словен. Согласно этим же авторам, другой скандинавский вождь Олег захватил Киев и, таким образом, объединил восточноевропейский север с центром в Ладоге и восточноевропейский юг с центром в Киеве, благодаря чему и возникло Древнерусское государство, известное в науке как Киевская Русь. Напомню попутно, что между призванием Рюрика и вокняжением Олега в Киеве прошло всего порядка двух десятилетий! (Горский А.А., Дворниченко А.Ю., Котляр Н.Ф., Мельникова Е.А., Пузанов В.В., Свердлов М.Б., Стефанович П.С., Шинаков Е.А. и др.)

2. Вкупе с вышеназванным вкладом варяго-норманно-викингов в древнерусскую историю им приписывается установление контроля над Балтийско-Волжским торговым путём, открытие и функционирование которого являлось, согласно уверениям норманистов, результатом деятельности скандинавских купцов и воинов: «…к середине IX в. выход из Приладожья и Поволховья на Волгу, равно как и движение по Волге, были прочно освоены. Об этом свидетельствует появление вдоль пути торгово-ремесленных поселений и военных стоянок, где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент». Именно благодаря этому, по мнению норманистов, консолидируется обширная территория, на которой в середине IX в. возникает первое раннегосударственное образование» (Мельникова Е.А.).

3. Варяго-норманно-викинги принесли восточноевропейским славянам само имя Русь. Норманистами-лингвистами это формулируется так, что слово Русь можно сконструировать из др.-сканд. слов с основой на *roþs-, типа roþsmenn со значением «гребец, участник похода на гребных судах», что якобы связывает происхождение имени Русь со шведской областью Рослаген и шведскими гребцами-родсами, но через посредство финского названия Швеции Ruotsi. Именно от финнов якобы узнали славяне название шведских гребцов-родсов, и от него образовали имя Русь женского рода.

Вот так видится норманистам роль скандинавов в русской истории. Следующий вопрос, на который следует получить ответ, это вопрос о том, какими собственными объективными предпосылками обладали выходцы из скандинавских стран для осуществления приписываемой им миссии. «Западный фронт» действий норманнов, которых отождествляют только с выходцами из скандинавских стран (насколько это верно, поговорим позднее), известен достаточно хорошо – там не требовалось участие скандинавов в политогенезе, в возведении торгово-ремесленных поселений, существовавших и до норманнских походов и пр.

А в Восточной Европе скандинавам приписывается основополагающая (или существенная, как оговариваются некоторые осторожные норманисты) роль в процессе политической эволюции и в капиталоемких проектах по созданию сети ремесленно-торговых и политических центров, т.е. практически – фундамента городской культуры.

Поскольку Бертинские анналы и финское название Швеции Ruotsi накрепко привязывают норманистов к Швеции, поэтому и рассмотрим уровень социополитической эволюции основных областей будущей Швеции в раннесредневековый период. Таковыми являлись области гётов и свеев – этнических групп, определяемых часто как племена и племенные объединения на территории средневековой Швеции.

Название Швеции происходит от имени свеев: Svea rike или Королевство свеев. Имя гётов прослеживается в названиях таких исторических областей как Вэстергётланд с городом Гётеборгом и Эстергётланд с главным городом Линчёпинг. Свеи и гёты выступали основными этносоциальными субъектами в процессе формирования государства в Швеции. Как характеризуется этот процесс в науке?

Согласно работам шведских медиевистов, создание шведской государственности носило затяжной, длительный характер, признаки раннего государства выявляются не ранее второй половины XIII – начала XIV вв. Современный исследователь проблем шведского социо- и политогенеза Т. Линдквист, оговаривая, что оформление государственности включает такой критерий как создание «территории под властью единого политического руководства», отмечает, что только со второй половины XIII в. королевская власть в Швеции стала выступать «как форма относительно тонкой политической организации, как государственная власть.

Именно в этот период выросли привилегированные благородные сословия с точно определёнными правами и обязанностями нести службу в пользу короля и общества. Кодификация и запись законов, а также упорядочивание политических институтов – вот что характерно для данного периода. На рубеже XIII-XIV вв. королевская власть и молодые сословия духовной и светской знати представляли собой государственную власть.

Конец XIII в. был завершением того специфического и длительного исторического процесса социальных преобразований, характерных для Швеции в тот период, который, в соответствии с традиционной терминологией, может быть назван как переходный от викингского периода к раннесредневековому» (Lindqvist Th. Plundring, skatter och den feodala statens framväxt. Organisatoriska tendenser i Sverige under övergången från vikingatid till tidig medeltid. Uppsala,1995. S. 4-5, 10-11). Викингским в шведской истории считается период 800-1050 гг., за которым следует Средневековый период 1050-1389 гг.

Т. Линдквист подчёркивает не только позднее образование шведского государства, но и его вторичный характер: «…Оно возникло позднее многих государств в Европе и даже в Скандинавии. Целый ряд явлений и представлений носили экзогенный характер: они «вводились» со стороны. Представления о значении и функциях королевской власти, правила и ритуалы для носителей новой государственной власти были привнесены со стороны», т.е. с европейского континента (Ibid.)

Эти же взгляды развивает он и в одной из своих работ, написанной совместно с Марией Шёберг. Опираясь на «Житие Святого Ансгара», епископа Гамбурга и распространителя христианства в Северной Германии, Дании и Швеции, побывавшего в 830 г. со своей миссией в Бирке и запечатлевшего некоторые черты социальных и политических отношений у свеев, Т.Линдквист пишет, что территория свеев состояла из целого рядя мелких владений, не имевших определённой структуры или иерархии, властные полномочия короля были ограничены народным собранием; какой-либо централизованной или верховной королевской власти не существовало, в силу чего невозможно определить степень её влияния на жизнь общества. Примерно такую же картину, подчёркивает Т.Линдквист, рисует нам и хронист Адам Бременский в 1070 г. по прошествии более чем 200 лет (Lindkvist Th., Sjöberg M. Det svenska samhället. 800 – 1720. Klerkernas och adelns tid. Studentlitteratur. S. 23-33).

Итог традиционным исканиям начал шведского политогенеза подвёл историк Дик Харрисон:

«…у Иордана, Кассиодора и Прокопия… создан образ Скандинавии, для которого характерно наличие множества мелких политических единиц… совершенно невозможно реконструировать политические границы областей в Вендельский или Викингский периоды, исходя из названий, встречающихся в источниках XIII-XIV вв. …Область, которая в шведской историографии обычно оказывается в центре рассуждений о власти и королевстве в дохристианскую эпоху, – это Упланд… В период великодержавности в XVII в., или в период развития националистических тенденций в XIX в. Упланд рассматривалась как колыбель шведской государственности, а короли из «Саги об Инглингах» короновались как общешведские древние монархи…

Сегодня наука отбросила эти заблуждения как анахронизм и отправила их на свалку истории, хотя время от времени они появляются в туристических брошюрах или в устаревших исторических обзорах.…» (Harrison D. Sveriges historia. 600-1350. Stockholm, 2009. S. 26-36).

Итак, создание государственности в Швеции, что как минимум подразумевает сдвиг от автономных владений или крестьянских общин в сторону надобщинной организации и объединению территории под властью одного правителя (короля, князя), создание института верховной власти, заняло в истории Швеции около 300 лет, а наиболее ранние черты этого процесса проявились в первой половине XI в. или через 200 лет после Рюрика. А в течение многих столетий до этого, считая с IX в., территория будущей Швеции представляла из себя конгломерат мелких владений, ни одно из которых не в силах было выдвинуть лидера, подчинившего бы эти земли своей власти.