Крымские события и последующий затем разрыв отношений с Турцией вряд ли можно назвать взаимоувязанными, но они наводят на интересные размышления и вытаскивают из исторической памяти события давно минувших лет.

Россия воевала с Османской империей несколько столетий. Иван III еще только возводил стены Московского Кремля, когда на южных границах появились отряды турецкой исламской империи, уничтожившей Византию и надолго поработившей почти все православные народы Европы. С тех пор и до самого 1919 года, знаменовавшего окончательный распад Османского государства, русские сражались с турками за освобождение своих православных братьев, за выход России к Черному морю, за славу русского оружия.

Как напутствие потомкам в 1839 году в Севастополе в честь капитан-лейтенанта Казарского, командира брига «Меркурий», и его экипажа был воздвигнут памятник (автор – академик архитектуры А.П. Брюллов), прославляющий подвиг во имя России. На пьедестале – лаконичная надпись: «Казарскому. Потомству в пример».

Так случилось, что с этим именем связаны величайший подвиг, трагическая гибель от рук лихоимцев и бесчестье его флотского сослуживца. История судьбы – в духе трагедий Шекспира.

ПОДВИГ – ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР

Русско-турецкая война 1828–1829 годов шла на Кавказе и Балканах. Одна из главных задач Черноморского флота – не допустить выхода турок из Босфора в Черное море. 14 мая 1829 года на рассвете три русских корабля: фрегат «Штандарт», бриги «Орфей» и «Меркурий» были в дозоре у Босфора. Крейсируя на траверзе Пендераклии, они заметили приближающуюся турецкую эскадру в составе 14 вымпелов.

Дозорные поспешили предупредить командование. Командир «Штандарта» капитан-лейтенант Сахновский подал сигнал: «Взять курс, при котором судно имеет лучший ход». В это время на море был слабый ветер. Два быстроходных русских корабля сразу ушли вперед. «Меркурий» не отличался такой резвостью. На бриге поставили все паруса, в ход пустили и весла, по семь с каждого борта, но развить скорость для отрыва от турок так и не удалось.

Ветер посвежел, и бриг для лучших турецких кораблей представлялся легкой добычей. «Меркурий» имел на вооружении 18 24-фунтовых коронад для ближнего боя и две переносные 8-фунтовые длинноствольные пушки большей дальности стрельбы. В эпоху парусного флота корабли типа бриг использовались в основном на «посылках», для конвоирования торговых судов, дозорной или разведывательной деятельности.

За русским кораблем пустились вдогонку 110-пушечный фрегат «Селимие» под флагом командующего турецким флотом, где находился капудан-паша, и 74-пушечный «Реал-бей» под флагом младшего флагмана. Одного успешного бортового залпа этих мощных линейных кораблей было бы достаточно, чтобы превратить бриг в плавающие обломки или потопить. Перед экипажем «Меркурия» замаячила перспектива гибели или плена и спуска флага. Если обратиться к Морскому уставу, написанному еще Петром I, то его 90-й артикул прямо указывал капитану русского флота: «В случае бою, должен капитан или командующий кораблем, не токмо сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, а паче дая образ собою, побуждать, дабы мужественно бились до последней возможности, и не должен корабля неприятелю отдать, ни в каком случае, под потерянием живота и чести».

Видя, что уйти от турецких кораблей не удастся, командир созвал военный совет, на котором по традиции первыми выступали младшие чины, чтобы они могли высказывать свое мнение безбоязненно, не озираясь на авторитеты. Поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев предложил драться до последнего, а когда будет сбит рангоут, откроется сильная течь или бриг будет лишен возможности сопротивляться, подойти к адмиральскому кораблю и, сцепившись с ним, взорвать «Меркурий». Все единогласно высказались за бой.

Криками «ура» встретили решение о бое и матросы. Согласно морскому обычаю, матросы надели чистые рубахи, а офицеры – парадные мундиры, ибо пред Создателем положено представать в «чистом». Кормовой флаг на бриге прибили к гафелю (наклонному рею), чтобы он не мог спуститься во время боя. На шпиль был положен заряженный пистолет, и последний из живых офицеров должен был выстрелом зажечь крюйт-камеру, где хранились бочки с порохом, чтобы взорвать корабль. Приблизительно в 14.30 турки приблизились на расстояние выстрела и открыли стрельбу из погонных пушек. Их снаряды стали попадать в паруса и такелаж брига. Один выстрел попал в весла и выбил гребцов с мест между двумя смежными орудиями.

Казарский хорошо знал свой корабль – он был тяжел на ходу. Спасти людей и «Меркурий» могли искусное маневрирование и меткая стрельба. Умело маневрируя и употребляя для этого паруса и весла, он не давал противнику воспользоваться многократным превосходством в артиллерии и затруднял противнику ведение прицельного огня. Бриг избегал попадания под бортовые залпы турецких кораблей, что было бы для него смерти подобно. Но туркам все-таки удалось обойти его с двух сторон и взять в клещи. Каждый из них сделал два бортовых залпа по «Меркурию». Помимо ядер в бриг в залпе полетели книппели – цепные ядра для уничтожения такелажа и парусов, а также брандскугели – зажигательные снаряды. Тем не менее мачты оставались невредимыми, и «Меркурий» сохранял подвижность, а возникающие пожары тушились. С корабля капудан-паши прокричали по-русски: «Сдавайся, убирай паруса!» В ответ на бриге раздалось громогласное «ура» и был открыт огонь из всех орудий и ружей. В результате туркам пришлось убрать с марсов и реев уже готовые абордажные команды. Одновременно Казарский, используя весла, ловко увел бриг из-под бортовых двойных залпов. Этот момент боя как раз запечатлел на одной из своих картин художник Айвазовский. Маленький «Меркурий» – между двумя гигантскими турецкими кораблями. Правда, многие исследователи парусного флота подвергают этот эпизод большому сомнению, поскольку в этом случае уцелеть маленькому бригу было бы практически невозможно. Но недаром Горький воспел: «Безумству храбрых поем мы славу».

В ходе боя, с первых минут, Казарский был ранен в голову, но оставался на посту и руководил командой. «Мы должны лишить неприятеля хода! Посему целить всем в такелаж!» – командовал он артиллеристам. Вскоре канонир Иван Лисенко метким выстрелом повредил на «Селемие» гротовый рангоут и перебил удерживающие снизу бушприт ватер-штаги. Лишенные опоры, зашатались мачты, вызывая крики ужаса у турок. Чтобы они не рухнули, на «Селемие» убрали паруса, и он лег в дрейф. Другой корабль продолжал действовать, меняя галсы под кормой брига, и бил его ужасно продольными выстрелами, от которых трудно было уклоняться движением.

Сражение продолжалось с ожесточением более трех часов. Ряды небольшого экипажа брига редели. Казарский приказал артиллеристам целиться самостоятельно и стрелять поодиночке, а не залпом. И, наконец, грамотное решение дало свои результаты, канониры счастливыми выстрелами перебили сразу несколько рей на мачтах. Те рухнули, и «Реал-Бей» беспомощно закачался на волнах. Дав по турецкому кораблю «прощальный» залп из ретирадных пушек, «Меркурий» направился к родным берегам.

Когда на горизонте появились русские корабли, Казарский разрядил лежавший перед крюйт-камерой пистолет в воздух. В результате сражения «Меркурий» получил 22 пробоины в корпусе и 297 повреждений в рангоуте, парусах и такелаже, потерял 4 человека убитыми и 8 ранеными. Вскоре сильно поврежденный, но непобежденный бриг входил в севастопольскую бухту для ремонта.

Россия ликовала. В те дни газета «Одесский вестник» писала: «Подвиг сей таков, что не находится другого подобного в истории мореплавания; он столь удивителен, что едва оному можно поверить. Мужество, неустрашимость и самоотвержение, оказанные при сем командиром и экипажем «Меркурия», славнее тысячи побед обыкновенных». Будущий герой Севастополя контр-адмирал Истомин о моряках «Меркурия» писал так: «Такого самоотвержения, такой геройской стойкости пусть ищут в других нациях со свечой…» Позднее в журнале «Современник», основанном Александром Пушкиным в 1836 году, было отмечено: «Предпочитая явную смерть бесчестию плена, командир брига с твердостью выдержал трехчасовое сражение со своими исполинскими противниками и, наконец, заставил их удалиться. Поражение турок в нравственном отношении было полное и совершенное».

«Мы не могли принудить его сдаться, – писал подин из турецких офицеров. – Он сражался, отступая и маневрируя, со всем военным искусством, так, что мы, стыдно признаться, прекратили сражение, между тем как он, торжествуя, продолжал свой путь... Если древние и новые летописи являют нам опыты храбрости, то сей затмит все прочие, и свидетельство о нем заслуживает быть начертанным золотыми буквами в храме славы. Капитан сей был Казарский, а имя брига – «Меркурий».

Бриг был награжден Георгиевским кормовым флагом и вымпелом. Император Николай I собственноручно начертал «высочайшую резолюцию»: «Капитан-лейтенанта Казарского произвести в капитаны 2 ранга, дать Георгия 4 класса, назначить в флигель-адъютанты с оставлением в прежней должности и в герб прибавить пистолет. Всех офицеров в следующие чины и у кого нет Владимира с бантом, то таковой дать. Штурманскому офицеру сверх чина дать Георгия 4 класса. Всем нижним чинам знаки отличия военного ордена и всем офицерам и нижним чинам двойное жалование в пожизненный пенсион. На бриг «Меркурий» – Георгиевский флаг. Повелеваю при приходе брига в ветхость заменить его другим, новым, продолжая сие до времен позднейших, дабы память знаменательных заслуг команды брига «Меркурий» и его имя во флоте никогда не исчезали и, переходя из рода в род, на вечные времена служили ПРИМЕРОМ ПОТОМСТВУ».

БЕСЧЕСТЬЕ

Ранее, 12 мая 1829 года находившийся в дозоре неподалеку от турецкого порта Пендераклия фрегат «Рафаил» под командованием капитана 2-го ранга Стройникова был застигнут врасплох турецкой эскадрой и, даже не предприняв попытки вступить в бой, спустил перед турками Андреевский флаг. Над неповрежденным русским кораблем взвился алый османский флаг со звездой и полумесяцем. Вскоре корабль получил новое имя «Фазли Аллах», что значит «Дарованный Аллахом». Случай с «Рафаилом» – для русского флота небывалый, а потому особенно чувствительный.

Самое интересное в том, что сдача в плен новейшего фрегата «Рафаил» произошла всего за три дня до подвига «Меркурия». К тому же командир «Рафаила» Стройников и остальные офицеры фрегата во время боя «Меркурия» находились на борту линейного корабля капудан-паши «Селимие» и были свидетелями этого сражения. Вряд ли можно описать, какие чувства испытывал Стройников, когда на его глазах бриг под началом его старого сослуживца, значительно уступающий в мореходных и боевых качествах фрегату «Рафаил», имевшему 44 пушки, в самой отчаянной ситуации сумел выйти победителем? Всего год назад, командуя бригом «Меркурий», Стройников захватил в плен турецкое десантное судно, готовившее высадку 300 человек у Геленджика. Тогда никто не посмел бы назвать его трусом. Он был кавалером боевых орденов, в том числе ордена Св. Владимира 4-й степени с бантом за храбрость.

20 мая от датского посла в Турции барона Гибша (который представлял интересы России) была получена депеша о захвате турецким флотом у Пендераклии фрегата «Рафаил». Сообщение было столь невероятным, что в него вначале не поверили. В ответном послании командующий Черноморским флотом адмирал Грейг попросил Гибша, чтобы Стройников, старший офицер фрегата капитан-лейтенант Киселев и поручик корпуса флотских штурманов Поляков представили подробные объяснения об обстоятельствах сдачи ими фрегата.

В конце июля на Черноморском флоте были получены переправленные бароном Гибшем рапорта Стройникова, Киселева и Полякова. Приведем основные выдержки из рапорта командира «Рафаила» о сдаче в плен своего фрегата.

«…12 числа, на рассвете, находясь, по счислению, в 45 милях от ближайшего Анатолийского берега усмотрели на N, в расстоянии около 5 миль… что то был авангард турецкого флота, состоявший из 3 кораблей, 2 фрегатов и 1 корвета, которые шли полным ветром под зарифленными марселями… Неприятель, имея превосходный ход, при постепенно затихавшем ветре заметно приближался. В 11 часов был составлен совет из всех офицеров, которые положили обороняться до последней крайности и в случае нужды приблизиться к неприятелю и взорвать фрегат; но нижние чины, узнав о намерении офицеров, объявили, что сжечь фрегат не позволят. До 2 часов пополудни «Рафаил» имел ходу около 2,5 узла; сделавшийся же в это время штиль и продолжающаяся зыбь лишили его… последних способов к защищению и нанесению вреда неприятелю. В исходе 4-го часа авангард неприятеля пересек все направления и окружил «Рафаил»: два корабля шли прямо на него, правее их находился 110-пушечный корабль и фрегат, а с левой стороны – фрегат и корвет; остальная часть турецкого флота была назади в расстоянии около 5 кабельтовых; ходу было не более одной четверти узла. Вскоре один из кораблей, подняв флаг, начал палить, и след засим надобно было ожидать нападения и от прочих; ко всему этому большая часть команды от качки не могла быть при своих местах. Тогда, видя себя окруженным неприятельским флотом и будучи в столь гибельном положении, он не мог предпринять никаких мер, как только послать парламентеров на ближайший адмиральский корабль с предложением сдать фрегат с тем, чтобы команда в непродолжительном времени была возвращена в Россию. Вследствие такого намерения, приказав поднять переговорный флаг, отправил парламентерами капитан-лейтенанта Киселева и морской артиллерии унтер-офицера Панкевича; задержав их, турки прислали своих чиновников, которые, объявив согласие адмирала на его предложение… изъявили желание, чтобы он со всеми офицерами отправился на адмиральский корабль, что и было исполнено; на фрегате остался с командою только один мичман Измайлов».

«Вы увидите из сей бумаги, какими обстоятельствами офицер этот оправдывает позорное пленение судна, ему вверенного; выставляя экипаж оного воспротивившимся всякой обороне, он считает это достаточным для прикрытия собственного малодушия, коим обесславлен в сем случае флаг Российский, – писал в указе от 4 июня 1829 года император Николай I. – Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен в власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг русский и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».

Адмирал Грейг в приказе по флоту объявил о воле Императора Николая I и учредил комиссию под своим председательством (в нее вошли все флагманы, начальник штаба флота и командиры кораблей). Комиссия проделала соответствующую работу, но в рапорте командира «Рафаила» было много неясного, что не давало возможности представить полную картину событий. Поэтому комиссия в постановочной части ограничилась всего лишь тремя основными пунктами: «1. Фрегат сдан неприятелю без сопротивления. 2. Хотя офицеры и положили драться до последней капли крови и потом взорвать фрегат, но ничего этого не исполнили. 3. Нижние чины, узнав о намерении офицеров взорвать фрегат, объявили, что не допустят сжечь его, впрочем, и они не приняли никаких мер для побуждения своего командира к защите».

Вывод комиссии был следующим: «…Каковы бы ни были обстоятельства, предшествовавшие сдаче, экипаж фрегата должен подлежать действию законов, изображенных: Морского устава, книги 3, главы 1, в артикуле 90 и книги 5, главы 10, в артикуле 73… Обращаем внимание на положение нижних чинов, которые… не имели совершенно никакой возможности исполнить поставленного в последнем артикуле правила относительно арестования командира и выбора на его место достойнейшего. Кроме того, что подобного рода действие превышало понятия нижних чинов и не согласовывалось с привычкою их к безотчетному повиновению начальству… Что касается до объявления нижних чинов, что они не допустят сжечь фрегат, то комиссия полагала, что командир не был вправе и требовать такой жертвы».

Для восприятия выводов комиссии представим толкование артикула 90: «Однако ж, ежели следующие нужды случатся, тогда, за подписанием консилиума от всех обер- и унтер-офицеров, для сохранения людей можно корабль отдать: 1. Ежели так пробит будет, что помпами одолеть лекажи или теки невозможно. 2. Ежели пороху и амуниции весьма ничего не станет. Однако ж, ежели оная издержана прямо, а не на ветер стреляно для нарочной траты. 3. Ежели в обеих вышеописанных нуждах никакой мели близко не случится, где б корабль простреля, можно на мель опустить».

Героические деяния предков надо не только чтить, но и применять полученные уроки на практике.

Стоит также напомнить одно общее требование всех уставов – беспрекословное подчинение младших по званию старшим. Вместе с тем в рассматриваемую эпоху в русском уставе на этот счет существовала оговорка: «Кроме тех случаев, когда приказ сверху является противным пользе государевой».

Артикул же 73-й определял жесткое наказание: «Буде же офицеры, матросы и солдаты без всякой причины допустят командира своего корабль сдать, или из линии боевой уйти без всякой причины, и ему от того не отсоветуют, или в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертию, а прочие с жеребья десятый повешены».

Война вскоре закончилась выгодным для России Адрианопольским договором о мире в 1829 году, и команда фрегата вернулась из плена домой. Последний выход в море на «Меркурии» для Казарского был знаменателен. На траверзе Инады сошлись два корабля. С борта «Меркурия» 70 пленных было передано туркам. А с борта турецкого корабля 70 пленных русских перешло на «Меркурий». Это были все, кто к моменту заключения мира остались в живых из команды фрегата «Рафаил», составлявшей 216 человек. Среди них – и бывший командир «Рафаила» С.М. Стройников. В России весь экипаж корабля, включая его капитана, был приговорен к смертной казни. Император смягчил приговор для нижних чинов, повелел разжаловать офицеров в матросы с правом выслуги. Стройников был лишен чинов, орденов и дворянства. Как гласит легенда, Николай I запретил ему до конца его дней жениться и иметь детей, сказав при этом так: «От такого труса могут родиться только трусы, а потому обойдемся без оных!»

Выполнение воли императора об уничтожении фрегата затянулось на длительное время. Еще до окончания войны турки, зная, как русские охотятся за фрегатом, перевели его на Средиземное море. 24 года бывший русский корабль состоял в рядах турецких военно-морских сил. Его берегли и особенно охотно показывали иностранцам. Этот позор прекратился лишь 18 ноября 1853 года, когда русская черноморская эскадра уничтожила в Синопском сражении весь турецкий флот.

«Воля Вашего Императорского Величества исполнена, фрегат «Рафаил» не существует», – с этих слов адмирал Павел Нахимов начинал свой рапорт о сражении, особо оговаривая, что ключевую роль в сожжении фрегата сыграли флагманский линкор «Императрица Мария» и линкор «Париж».

Так сложилась судьба, что среди офицеров «Парижа» был младший сын бывшего капитана «Рафаила» Александр Стройников, родившийся в 1824 году от первого брака. Позднее он и его старший брат Николай участвовали в славной обороне Севастополя, получили боевые ордена и достигли званий контр-адмиралов русского флота. Хотя тень фрегата «Рафаил» легла на них, они своей жизнью сполна заплатили за позор и бесчестье своего отца.

СМЕРТЬ ГЕРОЯ

Александр Иванович Казарский после своего подвига сделал блестящую карьеру: был произведен в капитаны I ранга, стал флигель-адъютантом его императорского величества, и царь доверял ему важные поручения. Известен герой был и тем, что «не брал на лапу».

При Николае I впервые проблема коррупции была поднята на государственный уровень. При нем был разработан Свод законов, регулирующий ответственность за взяточничество. Николай I с иронией относился к успехам в этой области, говоря, что в его окружении не ворует только он сам и его наследник. Английский журналист Джорж Меллоу, регулярно посещавший Россию, в 1849 году пишет: «В этой стране все любыми способами пытаются проникнуть на службу к государю, чтобы не работать, а воровать, брать дорогие подарки и жить безбедно».

Не был исключением из общего устоя жизни в 20–30-х годах XIX века и Черноморский флот, в особенности же его береговые службы. Дело в том, что командующий Черноморским флотом в то время одновременно являлся и главным командиром черноморских портов. Ему подчинялись все порты, в том числе и торговые, Черного и Азовского морей, со всеми службами: портовым хозяйством, причалами, складами, таможней, карантином, торговыми судами. Именно через порты Черного и Азовского морей шел в то время основной грузооборот внешней торговли, и прежде всего ее главной составляющей – пшеницы. Трудно представить, какие капиталы наживались теми, кто имел хоть какое-то отношение к бездонной черноморской кормушке. Достаточно сказать, что в 1836 году чистый доход одесского бюджета превышал валовую выручку всех российских городов, за исключением Петербурга и Москвы. Одессе был дарован в 1817 году режим «порто-франко» (свободного порта). Режим беспошлинной торговли способствовал быстрому превращению Одессы в центр внешней торговли.

17 февраля 1832 года начальником штаба Черноморского флота назначается контр-адмирал Михаил Лазарев. Почти в одно время с ним отправился на Черноморский флот и флигель-адъютант капитан 1-го ранга Казарский. Официально Казарскому вменялось в обязанность оказать новому начальнику штаба помощь и организовать отправку эскадры к Босфору. Кроме этого, Николай I повелел: произвести доскональную проверку всех тыловых контор Черноморского флота, разобраться с коррупцией в руководстве флота и на частных верфях, вскрыть механизмы хищения денег при торговле хлебом в портах. Император желал навести законный порядок на Черном море.

2 апреля 1833 года Лазарев производится «за отличие» в вице-адмиралы и через месяц назначается на должность главного командира Черноморского флота и портов. Тем временем Казарский завершает ревизию Одесского порта. Масштабы размеров вскрытых хищений потрясают. После этого Казарский переезжает в Николаев, чтобы разобраться с состоянием дел в центральных управлениях Черноморского флота. В Николаеве он продолжает напряженно работать, но спустя всего лишь несколько дней внезапно умирает. Комиссия, разбиравшаяся в обстоятельствах смерти Казарского, сделала вывод: «По заключению члена сей комиссии помощника флота генерал-штаб-лекаря доктора Ланге, Казарский помер от воспаления легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкой».

Смерть наступила 16 июля 1833 года. Казарскому было неполных тридцать шесть лет. Наиболее полное исследование его жизни можно найти в книге Владимира Шигина «Тайна брига «Меркурий». К чести Николая I, он предпринял все возможные усилия, чтобы разобраться с таинственной смертью своего флигель-адъютанта. Расследование он поручил шефу корпуса жандармов генералу Бенкендорфу. 8 октября 1833 года Бенкендорф представил императору записку, где говорилось следующее: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тысячами рублей, которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автамонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных. Автамонов был в связи с женой капитан-командора Михайловой, женщиной распутной и предприимчивого характера; у ней главной приятельницей была некая Роза Ивановна (в других бумагах она проходит как Роза Исаковна), состоявшая в коротких отношениях с женой одного аптекаря, еврея по национальности. Казарский после обеда у Михайловой, выпивши чашку кофе, почувствовал в себе действие яда и обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, который объяснил, что Казарский беспрестанно плевал и оттого образовались на полу черные пятна, которые три раза были смываемы, но остались черными. Когда Казарский умер, то тело его было черно, как уголь, голова и грудь необыкновенным образом раздулись, лицо обвалилось, волосы на голове облезли, глаза лопнули, и ноги по ступни отвалились в гробу. Все это произошло менее чем в двое суток. Назначенное Грейгом следствие ничего не открыло, другое следствие также ничего хорошего не обещает, ибо Автамонов – ближайший родственник генерал-адъютанта Лазарева».

Из воспоминаний близких Казарскому людей: умирая в доме своего дальнего родственника Охоцкого, он лишь прошептал всего одну фразу «Мерзавцы меня отравили!». Последние слова по показаниям его денщика В. Борисова были: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что». Известно, что Казарский был предупрежден, поскольку даже хозяйку пансиона, где он остановился, заставлял пробовать блюда, ему подаваемые. На приемах же у «гостеприимных» чиновников города старался ничего не есть и не пить. Но когда одна из местных светских львиц из собственных рук поднесла чашку кофе, аристократ духа не отказал даме. Одним словом, не от оружия противника, а от яда из рук соотечественников погиб герой русского флота.

Казарского похоронили в Николаеве. Впоследствии из Петербурга прибыла комиссия, труп эксгумировали, внутренности извлекли, увезли в столицу, и больше о случившемся не было «ни слуху ни духу». Могила его находится в ограде Всехсвятской церкви. Там же находятся могилы штурмана Прокофьева и некоторых матросов брига «Меркурий», завещавших захоронить их после смерти рядом со своим командиром.

Черноморцы тяжело переживали смерть героя. Один из друзей Лазарева писал адмиралу на Босфорскую эскадру: «…Не буду говорить о горестном чувстве, которое произвело во мне сие известие; оно отзовется в душе каждого офицера Российского флота».