Советское политруководство исходило из понимания неизбежности глобального военного конфликта
22 июня 1941 года Германия и ее союзники напали на Советский Союз. Как известно, начальный период войны сложился для нашей страны очень тяжело, и до сих пор в обществе идут острые дебаты о причинах первых поражений Красной армии.
Нередко главным объектом критики оказывается И.В. Сталин, которого зачастую обвиняют в том, что он, по сути, сорвал подготовку нашей страны к войне. Еще Н.С. Хрущев предъявил это обвинение в знаменитом докладе по разоблачению «культа личности» на XX съезде. «Не были приняты достаточные меры, - утверждал он со съездовской трибуны, - чтобы хорошо подготовить страну к обороне и исключить момент внезапности нападения. Были ли у нас время и возможности для такой подготовки? Да, и время, и возможности были».
Культ Сталина был, прежде всего, культом победителя, не столько генерального секретаря, сколько генералиссимуса, поэтому Хрущеву принципиально важно было развести образ Сталина и образ Победы. А в дальнейшем миф о сталинском «противодействии» подготовке к войне использовался уже для дезавуирования всего советского проекта. Данная мифологема встраивалась в следующую логическую цепочку. Советская модель была сфокусирована на обеспечении функционирования вооруженных сил, но к войне СССР оказался не готов. Значит, негодна была сама система, давшая сбой по основному для себя критерию успешности.
Подмена в организованной антисталинской критике заключалась в смешение стратегического и оперативно-тактического уровня войны. Да, неподготовленность к отражению первого удара со стороны противника 22 июня 1941 года может быть оценена как оперативно-тактический просчет. Но это не означает, что отсутствовала сама стратегия подготовки к войне.
То, что противник нападет именно 22 июня не было, вопреки утверждению, сделанному на XX съезде Хрущевым, очевидно. Сведения, получаемые Сталиным по разведывательным каналам, противоречили друг другу. В частности было известно о том, что вермахт категорически возражал против перспективы ведения войны на два фронта – одновременно против англичан и русских. На это указывал в своих мемуарах генерал П.А. Судоплатов. В сообщениях о том, что немцы все-таки начнут войну против СССР называлось несколько дат – 14 и 15 мая, 20 и 21 мая, 15 июня и, наконец, 22 июня. Оперативно-тактический просчет, конечно, был. Но аналогичный просчет допустил и Франклин Рузвельт, не сумевший несколько месяцев спустя предотвратить разгрома американских ВМС у Перл-Харбор.
При оценке же войны на уровне стратегическом очевиден тот факт, что СССР не просто вел подготовку к ответу на военные вызовы, а подготовку форсированную. Исторически менялась, как известно, типология войн. Войны двадцатого века принципиально отличались от войн античности и Средневековья. В них сталкивались не только армии, а системы, включающие политическую, экономическую, социальную, идеологическую, культурную компоненты. По всем этим компонентам Советский Союз проводил в преддверии войны модернизацию. Военная перспектива и определяла содержание сталинской политики 1930-х годов.
То, что подготовка к грядущей войне началась задолго до 1941 года, свидетельствует о высокой стратегичности государственной власти в СССР. Советское политическое руководство исходило из понимания неизбежности глобального военного конфликта и готовилось к нему. Сам по себе факт верного определения сценария мирового развития указывает на высокий когнитивный потенциал используемой им теоретической модели.
Форсированная советская индустриализация («любой ценой) не могла бы быть адекватно объяснена без контекста внешней военной угрозы. К 1941 году механизированный военный кулак СССР был создан, и Западу не удалось уйти в технологический отрыв. О том, что велась форсированная военная подготовка свидетельствует ряд мобилизационных непопулярных мер, принятых в экономической сфере в самом преддверии войны – введение уголовной ответственности за опоздание на работу, запрет самовольного ухода с предприятий; издание указа об ответственности за выпуск недоброкачественной или некомплектной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов; переход с семичасового на восьмичасовой рабочий день и с шестидневной на семидневную рабочую неделю. Все эти шаги объясняются одним – успеть…
Перспектива войны заставила поменять существенным образом и прежние идеологические схемы. Вместо лево-интернационалистской идеологии принимается новая ценностная система, построенная на апелляциях к традиционным ценностным накоплениям России, русскому фактору и героике отечественного исторического прошлого. Силовая сталинская ротация элит также не в последнюю очередь объясняется соображениями о необходимости новых кадров – политических и военных в перспективе грядущего глобального столкновения.
Тематика подготовки к грядущей войне определяла в значительной степени культурный контент 1930-х годов. Создается серия фильмов и литературных произведений, посвященных великим историческим победам России. Формируется художественными средствами массовый культ военной службы. Слова одной из популярнейших советских предвоенных песен: «Если завтра война…» (1938 год) точно отражает мобилизационный дух времени.
Почему же в таком случае советские войска на начальной стадии войны отступали? Дело здесь, конечно, не во внезапности нападения, ведь и после победы под Москвой было новое отступление 1942 года. СССР противостояла в войне не одна Германия, а по сути, вся континентальная Европа. Одна колоссальная цивилизационная сила сталкивалась с другой. Но если все же взвешивать потенциалы обеих сил по перечисленному выше перечню компонент способности к войне, то преимущество оказывалось на советской стороне. Противник превосходил на начальном этапе боевых действий (и то с определенными оговорками) только по одной из них – военно-технической. Но по всем другим составляющим общей способности системы к войне Советский Союз обладал преимуществом. По этой логике война для Германии могла быть успешной только при условии ее скоротечности. Отсюда и стратегия «блицкрига».
При длительной временной развертке войны объективно побеждал бы Советский Союз. Вся совокупность преимуществ по небоевым компонентам ведения войны должна была бы, в конце концов, трансформироваться также и в преимущество по собственно боевому измерению. Так в итоге и произошло. Значение же 1941 года, как раз, и состояло в срыве планов противника по сценарию «молниеносной войны».
Сегодня все очевиднее обозначаются вызовы новой большой войны. Учтен ли опыт прошлого? Готова ли к ней современная Россия? Сравнение степени готовности страны к военному сценарию в 1941 и 2014 годах очевидно не в пользу Российской Федерации. Время в значительной степени уже потеряно, и только новая форсированная мобилизация, охватывающая все сферы жизнеустройства, оставляет шанс.
