Катынский синдром

Следующей весной исполняется 70 лет расстрела польских военнопленных из трех спецлагерей НКВД в Козельске, Старобельске и Осташкове, известного по первому открытому месту тайного массового расстрела под общим названием «Катынское дело». Российский премьер Владимир Путин, скорее всего, откликнется на предложение польского премьера и приедет в Катынь – чтобы почтить их память. Об этом «НГ-политике» сообщила доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института социологии РАН Инесса Яжборовская. Эксперт уверена – такой поступок может стать важным шагом в направлении десталинизации российской внешней и внутренней политики. До сих пор, по мнению Яжборовской, препятствует этому процессу нежелание российских властей признать персональную уголовную ответственность за преступления сталинского режима.

– Инесса Сергеевна, Катынь стала основной линией иска и деятельности ответчиков в недавнем процессе, связанном с попыткой внука Сталина реабилитировать деда. В чем значение решения суда?

– Действительно, инициаторы иска вначале развернули дело в сторону реабилитации Сталина. Но и решение ХХ съезда, и обширный доказательный материал, в том числе внесенные сталинской рукой многочисленные требования увеличивать количество расстрелянных, сделали бесперспективными попытки освободить его от ответственности за государственный террор в отношении собственного народа. Тогда истцы сузили иск до катынского дела, рассчитывая освободить Сталина от ответственности хотя бы за этот расстрел. Суд же впервые по-настоящему увязал Катынь с репрессивной деятельностью нашего режима. Что позволяет зафиксировать это страшное преступление, уже опираясь на состоявшееся судебное решение.

– Когда были предъявлены основополагающие документы, в том числе постановление политбюро во главе со Сталиным от 5 марта 1940 года о расстреле поляков, как говорится, «без суда и следствия», проштамповав «тройкой» из высших функционеров НКВД их справки, истцы подвергли сомнению эти документы. В чем суть их претензий?

– Они сделали вид, что научно анализировали документы, но все возражения сводились к сугубо техническим деталям: к примеру, к шрифту, к небольшой разнице в ширине полей и т.д. Таких придирок к документам по катынскому делу набралось более 80. Суд они не убедили, и он признал подлинность предъявленных документов. Кстати, отметим: в хранящемся в Центральном архиве ФСБ и только что опубликованном ответе Берии от 26 декабря 1941 года на запрос Сталина по поводу разыскиваемых генералом В.Сикорским пленных офицеров четко значится – судьба более трех тысяч из них была определена «в соответствии с известным вам решением от 5 марта 1940 года». Так что попытка внушить сомнения относительно того, кто должен быть признан виновным в их смерти, еще раз убедительно опровергнута.

– Один из главных доводов сталинистов – не дадим родственникам репрессированных разорить Россию своими исками... Они утверждают, что за каждого расстрелянного поляка его родные якобы требуют миллион. Как обстоит дело с этим?

– В свое время президенты двух стран Борис Ельцин и Лех Валенса договорились, что материальных требований выставляться не будет. Это официальная позиция Польши. Конечно, есть и частное право пострадавших. Но они ничего от нас не требуют уже два десятилетия! А здесь у нас пытаются представить дело так, будто требуют. Правда, польский журналист Бартоломей Сенкевич подсчитал, так сказать, «упущенную выгоду» от экономических последствий демографических потерь – от неродившихся детей, от непостроенных заводов и фабрик и т.д. У него получилось, что каждому родственнику надо будет заплатить миллион. Но это все ерунда, потому что сами родственники ничего не требуют. Ассоциация катынских семей официально заявляла об этом неоднократно. Те, чьи иски уже переданы в Страсбургский суд, сообщили, что если речь пойдет о каких-то материальных компенсациях, то пусть это будет символический 1 евро.

– Это правда, что Польша сама готова платить тем, кто отбывал наказание в советских лагерях?

– Польский президент Лех Качиньский уже заявил, что готовит соответствующий указ. Тем, кто работал в этих лагерях с 39-го года по начало 50-х и в настоящее время сможет представить документы или показания свидетелей, польское государство выплатит компенсации.

– Насколько можно понять, главное, что возмущает поляков, – их родственников не реабилитируют, не признавая репрессированными. Зачем им это?

– Проблема и морально-этическая, и правовая. Во-первых, это восстановление чести и человеческого достоинства погибших близких и их самих. Их положение было нисколько не легче, чем семей наших репрессированных. Во-вторых, для них не менее важна правовая сторона: согласно их правовому сознанию, преступление предполагает наказание. Наконец, родственники тех, чьи останки удалось идентифицировать (а такие тоже есть), хотят получить право вывезти их и перезахоронить на родине. Уважение к памяти и могилам предков у поляков очень сильно. Это у нас после гражданки, когда, как в поэме «26» писал Есенин, «много в России троп, что ни тропа, то гроб», а особенно после Отечественной войны, когда все еще остается столько незахороненных останков, не говоря уже о безымянных могилах лагерей, многие россияне даже не представляют, где искать прах родных и близких, смирились с этим.

1991. Российские и польские прокуроры и эксперты изучают результаты эксгумации погибших поляков. Фото А.Яблокова

– Поляки обращаются в наши суды?

– Для начала была сделана попытка не принимать такие иски. В настоящее время они периодически рассматриваются. В Хамовническом суде идут такие процессы, как правило, с отказом.

Россия, официально признав преступление в отношении почти 22-тысячной группы польских военнопленных (кстати, кадровых военных среди них было меньшинство – преобладали люди гражданских профессий), юридически не признает репрессий в отношении конкретных лиц, которые «не установлены». Поскольку и учетные дела, как говорят, уничтожены, и ни суда, ни приговора не было, родственники расстрелянных вообще не имеют никаких прав.

Наши суды доводят дело до абсурда: мол, кто сказал, что они поляки? Кто сказал, что они убиты? Кто сказал, что дыра в затылке у трехсот лежащих рядом людей – это результат расстрела? Наконец, у нас в суд имеют право обращаться только пострадавшие. То есть по катынскому делу – сам расстрелянный… А не его дочь или сын! Буквально до таких вещей доходит... Мы юридически не признаем расстрелянных убитыми, родственников – пострадавшими и т.д. И потому поляки не могут доказать, что убитые – их родственники, не могут реализовать, согласно Конвенции о правах человека, свое право знать правду о судьбе родных – жертв государственного террора. Они не могут доказать свое право на останки погибших! Они просто приезжают и кладут цветы на общие могилы. Юридическая ситуация – тупиковая.

– Почему дела рассматриваются именно в Хамовническом суде?

– На этой территории расположена Главная военная прокуратура – действует принцип территориальной подсудности, хотя этот суд не рассматривал дела с грифом секретности. Поскольку катынское дело засекречено, эти дела затем передаются или в Московский городской суд, или в Окружной военный суд. Эффект тот же. В итоге оказывается, что нет доказательств, что репрессии были политическими; получается, что они сами себя убили… Правда, не объясняется, почему столько убитых с пулей в затылке лежат в одной яме.

– Родственники наших репрессированных тоже обращаются в суды. И их признают потерпевшими.

– У них есть документы или свидетели. А здесь практически ни документов, ни свидетелей. Людей тайно убили, закопали, доказать что-то трудно. Даже когда установлено, что тела лежат точно в том же порядке, как шли имена в списке-предписании на расстрел из Москвы. Нашелся предлог, чтобы не признавать очевидного, ведь польская комиссия Красного Креста раскапывала останки в начале 40-х годов под надзором немцев. Это как бы позволяет не учитывать результаты ее работы.

– Но ведь уже при Горбачеве катынское преступление признали?

– Он лично передал польской стороне списки расстрелянных поляков и другие материалы из Особого архива. В «тассовке» по этому случаю говорилось о вине в этом тяжком преступлении Берии и его подручных. Но вот Юрий Мухин – автор пасквилей, фальсифицирующих историю Катыни, и главный обвинитель по иску внука Сталина – заявляет, что это вообще никакое не доказательство. Он воспроизвел выводы комиссии Н.Бурденко, основанные на подложных документах, подброшенных в предварительно раскопанные командой Райхмана (НКВД) могилы. Одновременно он обвинил и Горбачева, и Ельцина, и Путина в том, что это они якобы фальсифицировали катынское дело, чтобы опорочить Сталина! Истый театр абсурда!

Что касается роли Горбачева, то он был знаком с материалами закрытого пакета № 1, содержащего особую папку исключительной важности. Однако долго не давал никакого хода катынскому делу и с легким сердцем передал эту папку по наследству Ельцину. А тот, в свою очередь, обратился в Конституционный суд, обвиняя Горбачева в том, что тот узнал о преступлении и его не раскрыл! После чего по его поручению коронные документы особой значимости были переданы польскому президенту. Во время официального визита в Польшу, в августе 1993 года, в двусторонней декларации президентов было записано: «В атмосфере взаимопонимания и доброй воли были выяснены обстоятельства катынского преступления, виновники которого будут наказаны». Дело шло к этому, но уперлось в то, что правительство Ольшевского пошло на обострение отношений с Россией. С того самого злополучного момента Ельцин к катынскому делу больше не обращался.

– Потом появился Владимир Путин…

– …Когда праздновали очередной юбилей Победы, к нему подошел польский президент Александр Квасьневский и сказал: давайте все-таки будем кончать с Катынью. И Путин обещал ему выдать Польше соответствующие дела Главной военной прокуратуры. Но наши прокуроры, видимо, убедили его, что это дело страшное, оно нас не красит. Теперь ясно, что решение принималось не на уровне НКВД, а на значительно более высоком. Да и поляки якобы потом потребуют с нас деньги, как с немцев… Путин распорядился распространить на репрессированных поляков наш закон, по которому депортированные могли получить сумму, практически достаточную только для проезда в целях оформления компенсации. Вопрос отпал сам собой. ГВП предоставила польским прокурорам для прочтения из без малого 200 дел только 63, в основном с материалами печати, хотя в начале 90-х годов польским прокурорам по соглашению был передан огромный корпус материалов дела. Но российские прокуроры все равно закрыли дело формально, занизили квалификацию преступления «конкретных должностных лиц» до «превышения должностных полномочий» и даже засекретили постановление об этом.

– Во что все уперлось?

– Надо было выносить постановление, где была бы зафиксирована – теперь уже в соответствии с постановлением от 5 марта 1940 года – персональная вина Сталина и членов политбюро. Однако, когда ГВП в 2004 году закрывала дело, прокуроры «конкретных должностных лиц» не поименовали, обойдясь без единой фамилии. Упоминалась лишь одна статья старого Уголовного кодекса (1926), которую применяли к превысившим свои должностные полномочия военнослужащим.. И этот документ сегодня засекречен. Не потому ли, что, если оно будет обнародовано, сразу встанет вопрос: кто стоит за расстрелами?

– Теперь понятно, почему важен недавний процесс. Не будь претензий сталинского внука, не было бы и официального повода поставить вопрос о катынском деле должным образом?

– Конечно, это имеет немалое значение. Но дело не только в этом. Важнейшую роль играет постановка президентом Д.Медведевым проблемы адекватной оценки сталинской преступной репрессивной деятельности. Если Мухин и иже с ним пытаются реабилитировать Сталина, то ответ один: это невозможно, потому что Сталин – преступник. И это доказывается, в частности, катынским делом.

– Чего добивается от нас польская сторона?

– Ею собрана масса документов, всякого рода письма и свидетельства. Родные имеют право знать, кто реально виновен – и в принятии решения, и в его исполнении. Потому что по международному праву виновен каждый исполнитель преступного приказа. Большинство исполнителей давно в земле. Но список с более чем 120 фамилиями недавно опубликован «Мемориалом», и справедливость требует дать правовую квалификацию их преступлению. Наше правосознание и правоприменение сегодня на таком уровне, что не дает адекватного ответа на эти вопросы.

– Как обстоят в Страсбургском суде дела с исками родственников расстрелянных поляков?

– В Европу пошли первые дела, и Страсбургский суд принимает их к рассмотрению с той точки зрения, что это преступления со стороны государства в отношении физических лиц, что нарушаются права родственников, которые хотят знать об их судьбе все. Им наносится моральный вред. Сам по себе процесс носит длительный характер, проходит через выяснение и согласование позиций сторон и может продолжаться годами. Но поскольку все истцы – пожилые люди, суд посчитал возможным рассматривать их дела в приоритетном порядке.

– Несмотря на волокиту, что произойдет в конце истории?

– Дело передано на рассмотрение Малой палаты, которая выносит решение на основании подготовленных на коммуникационной стадии материалов. России грозит штраф, мы себя подставляем морально и политически. Не решена окончательно проблема правовой квалификации катынского преступления, прежде всего из-за трактовки правовых категорий. Наличие военного преступления – убийства пленных – фактически почти не оспаривается. Другое дело – геноцид.

– Наш отказ поставить точку в деле Катыни упирается в отказ признать случившееся геноцидом?

– И в это тоже. Мы же не хотим выглядеть столь плохими, истреблявшими какой-то народ или его часть (в соответствующих актах просматривается – или его группу)? Например, тот слой, который превращал Польшу в государство и который Сталин целенаправленно отсеял в лагеря НКВД из общей массы пленных и велел расстрелять? В ходе Второй мировой войны Россия и польское правительство в эмиграции оказались в общем лагере союзников, и получилось так, что польское государство пришлось восстанавливать. Но у нас, в Москве, возле Покровских ворот уже сидела подготовленная для создания в Польше промосковских властей организация – Центральное бюро польских коммунистов, которая смонтировала такой орган – Польский комитет национального освобождения. Мы уже готовили для Польши новую элиту, позволив немцам уничтожить в Варшавском восстании активную часть антигитлеровского движения Сопротивления. Польша стала той частью нашего лагеря, где мы вычистили всех социально неугодных и с более сильной национальной ориентацией. Официально – мы боролись с классовыми врагами.

– Поляки навещают могилы своих родственников?

– Это не проблема. Одни ежегодно в апреле–мае приезжают в катынский лес, где на свои пожертвования создали прекрасно оформленный мемориал рядом с захоронениям наших репрессированных. Другие едут в Медное, где захоронены расстрелянные в Твери узники Осташковского лагеря. Не мешает напомнить, что до этих мест немецкая армия не дошла… Уже несколько лет проводятся торжественные поминальные службы, возлагаются цветы.

– А ведь в 93-м году у нас была реальная возможность поставить точку в отношении к Сталину и сталинизму… Не осудили. Побоялись назвать имена исполнителей. Теперь расплачиваемся цитатой на Курской, результатами конкурса «Имя России» и «эффективным менеджментом» убийцы?

– Мы никак не можем очиститься от тяжкого груза тоталитарного прошлого и выйти из кризиса общественного сознания. Хотя другие страны спокойно избавились от преклонения перед тиранами. Немцы, к примеру. А мы не можем дать объективной оценки сталинизму. Это один из главных тормозов нашего развития.