Несмотря на предложения некоторых генераловюжан поставить под ружье рабов, пообещав им свободу, соответствующий закон был принят только в 1865 году, и чернокожих бойцов в армии Конфедерации практически не было. В значительном числе они использовались там в качестве поваров, санитаров, подсобных рабочих и слуг. В войсках северян негры стали появляться после объявления Прокламации об освобождении. К концу войны в федеральной армии было около 10% чернокожих солдат. Фото: CORBIS/FSA

В отличие от Европы Американский север в середине XIX века вполне был готов мириться с институтом рабства и пошел на его отмену, только чтобы подорвать могущество юга.

Если спросить современного школьника, что послужило причиной разразившейся в 1861 году Гражданской войны в США, он почти наверняка ответит: она началась из-за рабства. В южных штатах рабство было, в северных его не было. Северяне хотели освободить чернокожих рабов, южане этому противились. Схема проста и логична, вот только простые ответы на сложные вопросы, как правило, оказываются неверными.

В самом деле, если целью Севера с самого начала было освобождение рабов, почему Прокламация об освобождении появилась лишь спустя полтора года после начала войны, в сентябре 1862-го? И почему в этом документе шла речь лишь о рабах в мятежных штатах, но не об их собратьях в штатах, оставшихся верными Союзу? Ведь мало кто знает, что к мятежникам-конфедератам присоединились не все рабовладельческие штаты. Север и Юг, земли свободы и рабства, были разделены так называемой линией Мейсона — Диксона (откуда, по одной из версий, и возникло словечко «Дикси» для обозначения южных штатов), а она проходила по северной границе Мэриленда. Мэриленд, Делавэр, Кентукки и даже сам Вашингтон, округ Колумбия, находились южнее этой линии, то есть, строго говоря, на Юге. И на всех этих вполне лояльных Союзу территориях (кроме Вашингтона) на момент начала Гражданской войны существовало рабство, причем в Мэриленде рабов было в процентном отношении не сильно меньше, чем в мятежной Виргинии, сердце Конфедерации, и освобождения им пришлось ждать почти до самого окончания Гражданской войны, до 1864 года. Когда же война только начиналась, президент Линкольн, выступая 4 июля перед членами обеих палат конгресса, заверил их, что у него «нет намерения прямо или косвенно вмешиваться в вопрос о рабстве в тех штатах, где оно существует». Таким образом, возникает вполне законный вопрос: а действительно ли Север (и персонально Авраам Линкольн) затеял войну с целью отмены рабства?

Слом стереотипа

В 1974 году в США вышла книга Роберта Фогеля и Стэнли Энгермана «Время на кресте: Экономика американского рабовладения». Сухое ученое исследование вызвало в обществе скандал. Авторы с цифрами в руках опровергли общепринятый тезис, что рабовладение не могло конкурировать со свободными фермами Севера, тормозило экономическое развитие южных штатов и потому, даже не случись Гражданской войны, все равно в скором времени отмерло бы. Они показали, что экономика Юга в тот период росла необычайно высокими темпами. Рабовладельческие хозяйства были эффективнее хозяйств, основанных на свободном труде. Чернокожие рабы лучше работали и приносили больше прибыли, чем свободные работники, причем это относилось не только к сельскому хозяйству, но и к индустриальному производству. Объяснялось это тем, что рабовладельцы стимулировали своих работников не столько наказаниями, сколько поощрениями, и качество жизни рабов в среднем было  выше, чем свободных рабочих на Севере. Историки и экономисты обрушили на книгу шквал критики и тщательно проверили практически все приведенные в ней данные. В результате авторам и их ученикам пришлось смягчить некоторые свои выводы, а ученому сообществу — принять основные результаты этого исследования. В 1993 году Фогель получил Нобелевскую премию за успешное применение математических методов в экономической истории.

Вопрос о власти

Прежде всего следует отметить, что Гражданская война в Штатах началась ровно из-за того, из-за чего начинаются все такие войны — стороны, в нее вовлеченные, не могли поделить власть. Что же касается южных плантаторов, то их право владеть рабами мало кто тогда всерьез оспаривал. Даже те, для кого рабство было неприемлемо по религиозно-моральным соображениям, в большинстве своем полагали, что оно должно постепенно отмереть само и способствовать этому следует лишь убеждением. Сторонники силового решения вопроса, вроде знаменитого Джона Брауна, исчислялись единицами. Если рабство и фигурировало среди  причин , приведших к войне, то отнюдь не само по себе: Юг стремился распространить данный институт на вновь присоединяемые территории Дикого Запада. В случае успеха рабовладельческие штаты получили бы численный перевес в конгрессе, то есть вопрос, по сути, сводился опять же к власти: южное или северное лобби будет править в США. Политики были готовы воевать за власть, но отнюдь не за освобождение рабов.

Тем более, что американское общество 1860-х годов оставалось, за крайне редкими исключениями, глубоко расистским. Север в этом отношении, возможно, даже опережал Юг, где белые хотя бы не чурались жить со своими черными рабами под одной крышей. Рабство на Севере было отменено не по религиозно-нравственным, а по экономическим причинам: там просто не развились (в основном из-за климата) такие трудоемкие отрасли сельского хозяйства, как рисоводство, хлопководство, выращивание табака, где применение рабского труда давало наибольший эффект. И то, как эта отмена проводилась, многое говорит о северном обществе, о степени его зараженности ксенофобией. Читая о победном шествии отменяющих рабство законов по северным штатам на рубеже XVIII и XIX веков (Вермонт — 1777-й, Массачусетс и Пенсильвания — 1780-й, Род-Айленд и Коннектикут — 1784-й, Нью-Йорк — 1799-й, Нью-Джерси — 1804-й), не следует думать, что освобожденные чернокожие радостным потоком вливались в толпу белых горожан. Вливаться было некому — в подавляющем большинстве случаев к моменту наступления часа икс почти все рабы оказывались уже проданными в те штаты, где рабство оставалось. Север не освобождал своих негров, он вытеснял их на Юг.

Расистские взгляды северных избирателей активно эксплуатировали противники республиканцев. Они представляли дело так, будто победа этой партии и Линкольна приведет к немедленной эмансипации рабов, а значит, улицы северных городов наводнят толпы грязных и диких негров. Внедрялась эта легенда о «черных республиканцах» в сознание избирателей столь активно, что накрепко там отпечаталась, тем более что с приходом республиканцев к власти разгорелась Гражданская война и рабству действительно пришел конец! Но отменено оно было по необходимости, под давлением конкретных обстоятельств, а вовсе не потому, что Линкольн и его коллеги по партии изначально к этому стремились. Да, они были твердыми противниками распространения рабства на западные территории, но мысль, что еще на их веку рабству может прийти конец в южных хлопковых штатах, им даже в голову не приходила. И уж точно никто из соратников Линкольна, ни он сам не были готовы ради этого начинать войну. 

Не замахиваясь на рабство

Сам Авраам Линкольн в 1858 году, еще будучи кандидатом в сенат от штата Иллинойс, высказался вполне однозначно: «Я не выступаю и никогда не выступал за социальное и политическое равноправие белой и черной расы… за то, чтобы наделить негров избирательными правами или разрешить им быть присяжными, или за то, чтобы допустить их к занятию должностей, или позволить им смешанные браки с белыми… между двумя расами существуют настолько глубокие физические отличия, что я не верю, что они когда-либо смогут жить вместе на началах социального и политического равноправия». Это заявление и многие последующие, выдержанные в том же духе, успокоили избирателей. Линкольн прошел в сенат, а затем выиграл президентскую гонку.

Линкольн был гибким и прагматичным политиком. В разгар Гражданской войны он скажет: «Моя главнейшая задача в этой борьбе — спасти Союз, а не спасти или уничтожить рабство. Если бы я мог спасти Союз, не освобождая ни одного раба, я бы сделал это, и если бы мне для его спасения пришлось освободить всех рабов, я бы тоже сделал это». Таким образом, в 1861 году Линкольн и республиканцы оспаривали право южных штатов на выход из состава США, а вовсе не их право на сохранение у себя института рабства. Напротив, осознавая особую важность и болезненность этого вопроса для южан, президент и его соратники в первый период войны делали все возможное, чтобы ни у кого не закралось и тени подозрения, будто они собираются в случае победы освободить рабов. Северяне все еще надеялись на раскол в стане врага, на то, что на Юге возьмут верх умеренные силы. Кроме того, они всерьез опасались открытого бунта в лояльных Северу рабовладельческих штатах и протестов в свободных (в этом отношении показательно высказывание генерала северян и впоследствии президента США Улисса Гранта: «Если бы это была война за освобождение рабов, мой меч принадлежал бы другой стороне»).

Когда командующий силами северян в Миссури генерал Джон Ч. Фремон 30 августа 1861 года издал приказ, по которому собственность жителей штата, выступавших за отделение, подлежала конфискации, а все рабы штата получали свободу, он был отменен Линкольном. Фремон, отметим, тоже отважился на такой шаг не из отвращения к рабству. В Миссури, где рабовладельческие хозяйства были сосредоточены главным образом в одном районе, вопрос об отделении расколол общество. По сути, там началась своя собственная маленькая гражданская война, в которую и Север, и Юг, естественно, вмешались, поскольку  штат в стратегическом отношении был для обеих сторон очень важен. Фремон, посланный Линкольном на помощь местным юнионистам, потерпел серьезное поражение от южан, и его приказ был в известной степени актом отчаяния, попыткой спасти положение. Линкольн отправил генералу письмо, в котором просил привести документ в соответствие с актом конгресса от 6 августа 1861 года, согласно которому конфискации подлежало только то имущество (включая рабов), которое непосредственно использовалось в военных целях против Союза. Никакого освобождения рабов, даже в рамках одного штата, акт не предусматривал. «Это встревожит наших друзей и сторонников на Юге и отвратит их от нас», — писал президент. Фремон упорствовал. Тогда Линкольн просто отменил приказ генерала и вскоре снял его с должности.

Одним ударом

Итак, мы видим, что на первом этапе войны вопрос о рабстве вообще не стоял на повестке дня. В это время президент и верхушка республиканцев еще надеялись на быструю победу малой кровью. В конце концов, столица новоявленной Конфедерации, Ричмонд, находилась на таком смехотворно малом расстоянии от Вашингтона (около 170 км), что казалось: один хороший удар — и враг капитулирует. Линкольн в то время вовсе не жаждал крови — он предпочел бы быстрое возвращение к довоенному статус-кво. Но этого решительно не хотела часть южной элиты, выступавшая за отделение, причем часть достаточно активная и влиятельная, чтобы повести за собой общество в целом. С этими-то «профессиональными сепаратистами» и следует бороться, считало окружение президента, для чего вовсе не нужно разрушать южную экономику и уклад до основания — достаточно дойти до Ричмонда и арестовать там пару сотен человек. Оптимизм Вашингтона не поколебало даже поражение северян в первом крупном сражении войны — битве при Булл-Ране. Соратники Линкольна рассудили, что другого с такой армией — необстрелянной и плохо обученной — трудно было и ожидать. Надо серьезно заняться подготовкой войск, и все встанет на свои места.

Понимание, что картина гораздо сложнее, чем представлялось вначале, стало приходить к Линкольну и его «стратегическому центру», когда и следующая большая операция северной армии закончилась провалом. На сей раз все было сделано правильно: собрана, превосходно вооружена и обучена огромная, почти  стотысячная армия, разработан блестящий стратегический план, предусматривавший скрытную переброску сил по морю в обход конфедератов прямо в тыл почти незащищенному Ричмонду. Южане в лучшем случае могли собрать на защиту столицы вдвое меньше людей, так что Линкольн был полностью уверен в успехе и скором окончании войны. Он даже распорядился закрыть призывные пункты в городах Севера. Но вместо победы северян ждало тяжелое поражение. У Юга нашлось секретное оружие. Это оружие называлось генерал Роберт Э. Ли. Этот недооцененный, практически сброшенный со счетов и чужими, и своими человек смог совершить невозможное. В ходе так называемых Семидневных сражений — блестящей, дерзкой операции, длившейся с 25 июня по 1 июля 1862 года, — Ли разбил и отбросил от Ричмонда вдвое превосходящие силы правительственных войск.

Хлопок и эмансипация

Конфедерация считала, что легко добьется международного признания, опираясь на всемогущество его величества хлопка. Сенатор от Южной Каролины Джеймс Хэммонд еще в 1858 году подбадривал соратников: «Без единого пушечного выстрела и не обнажая меча, мы можем поставить на колени весь мир... Хлопок правит миром». И действительно, опасаясь прекращения поставок из южных штатов, Англия и Франция признали Конфедерацию воюющей стороной (а не мятежными территориями) и были готовы установить с нею дипломатические связи. Россия также закупала американский хлопок в гигантских количествах (на 5,4 миллиона долларов в 1859-м), и российский повереннный в делах в Вашингтоне Эдуард Стекль в начале 1861 года также рекомендовал своему правительству, пусть и с некоторыми оговорками, признать Конфедерацию. Новый посол в Петербурге Кассиус Клей (прежний самовольно оставил пост и стал одним из вождей конфедератов) получил от Линкольна инструкцию всячески добиваться расположения русского царя и довести до его сведения: «Юг считает, что рабовладельчество необходимо и должно распространяться на Американском континенте». На первой же встрече государь, только что опубликовавший манифест об отмене крепостного права, заверил Клея, что Россию и Америку «объединяет общая симпатия к делу эмансипации». 8 июня (10 июля) 1861 года министр иностранных дел Александр Горчаков направил Линкольну депешу, в которой решительно высказался в пользу сохранения сильных и единых Соединенных Штатов. «Это, — писала о депеше «Нью-Йорк таймс», — заставит Англию дважды и трижды подумать, прежде чем признать южных повстанцев».

Лагерь Чейз (штат Огайо). В нем готовили солдат-добровольцев армии Союза и содержали пленных конфедератов. Фото: CORBIS/FSA

Победа ценой разрушения

Это было уже серьезно. Война явно затягивалась, но, что важнее, менялся ее характер. Линкольн — очень умный и проницательный человек — ясно увидел, что он воюет не с политиками-сепаратистами, он воюет с Югом. Никакой Ли, будь он трижды гением, не спас бы Ричмонд, если бы солдат-южанин (как правило, отнюдь не рабовладелец, а простой фермер) не дрался упорно, ожесточенно, с такой самоотверженностью и энергией, с какой дерутся только люди, защищающие свою землю, свои идеалы, свой образ жизни. Они не разбирались в хитросплетениях вашингтонской политики, и большинству из них не было никакого дела до вопроса о рабстве на западных территориях (кстати, сам генерал Ли, горячий патриот Юга, был противником рабства и высказывался за его отмену), но те вполне конкретные янки, которые явились на южную землю с оружием в руках, представляли непосредственную угрозу для их семей и ферм. Это были враги — неважно, под какими лозунгами они выступали.

Семидневные сражения заставили Линкольна осознать: того Союза, который существовал до войны, не вернуть. Единственный способ победить — разрушить все, что еще осталось от старого Союза и выковать взамен него новый. И в первую очередь разрушить Юг, его экономику, его традиционную элиту, его образ жизни. В представлении президента это было меньшим злом в сравнении с распадом Соединенных Штатов.

Именно с этого момента Линкольн берет курс на превращение войны в тотальную, нацеленную на уничтожение противника, его государственности и общественных устоев. Именно тогда, летом 1862-го, на сцене появляется генерал Поуп с его печально известными приказами, дававшими командирам северян широчайшие репрессивные права: конфисковывать имущество лиц, заподозренных в помощи конфедератам, расстреливать без суда и следствия бойцов партизанских отрядов, разрушать дома, в которых партизаны получали помощь и укрытие, депортировать гражданское население из районов, где активно действуют партизаны, причем каждый вернувшийся считался шпионом и мог быть казнен на месте. Сам генерал Поуп, оказавшийся бездарным военачальником, продержится на должности командующего Потомакской армией Союза совсем недолго. Уже в начале сентября он был смещен со своего поста после позорного поражения от Ли во второй битве при Булл-Ране, но политика после его ухода осталась прежней. И именно тогда, в июле 1862 года, президент Линкольн пишет Прокламацию об освобождении.

Только в мятежных штатах

Она не была опубликована немедленно. По совету госсекретаря Уильяма Сьюарда Линкольн решил дождаться военной победы или по крайней мере ощутимого успеха. В ситуации, когда южные армии наступали и уже вторглись на территорию Севера, так что даже жители Вашингтона начали подумывать об эвакуации, Прокламация могла возыметь обратный эффект — ее бы расценили как проявление слабости, попытку ухватиться за соломинку.

Ждать Линкольну пришлось недолго, каких-нибудь два месяца. После кровопролитного и не закончившегося явной победой какой-либо из сторон сражения при Энтитеме генералу Ли пришлось оставить захваченные северные территории. Южане не были разбиты, но все понимали, что Союз на сей раз выстоял и победа Югу отнюдь не гарантирована. Сражение состоялось 17 сентября, а 22-го Прокламация об освобождении была обнародована.

В ней объявлялось, что после 1 января 1863 года в тех штатах, которые к этому сроку будут находиться в состоянии вооруженного мятежа против правительства США, все рабы получают свободу. Таким образом, мятежникам как бы давалось время на то, чтобы одуматься и сложить оружие «по-хорошему». Вряд ли Линкольн всерьез рассчитывал, что какой-то из южных штатов добровольно вернется в лоно Союза. Скорее всего, президент хотел продемонстрировать миру, что до последнего пытался решить дело по-хорошему.

Генерал Роберт Э. Ли на крыльце своего дома вскоре после капитуляции (он не был арестован). Снято Мэтью Брэди, который впервые вместе с созданной им командой стал делать фоторепортажи с полей сражений. «Нью-Йорк таймс» писала, что Брэди доставил «нам на дом чудовищную правду о жестокости войны». Фото: CORBIS/FSA

Прокламация звучала красиво, но в тот момент рабы на территории Конфедерации были для Линкольна недосягаемы, поскольку боевые действия велись на границе или даже на территории Севера. Объявлять свободными рабов в мятежных штатах президент мог с тем  же успехом, что и рабов в Бразилии. Исключением была Луизиана, солидный кусок которой, включая Новый Орлеан, находился в руках северян. Однако особой оговоркой этот штат был выведен из зоны действия Прокламации, и рабство в нем сохранялось до конца 1863 года, пока командующий федеральными силами генерал Бэнкс своим приказом не объявил его «ничтожным». Тех же рабов, которые проживали в лояльных Северу рабовладельческих штатах, Прокламация не касалась вовсе, статус их оставался прежним. Помимо прочего тому была и формальная юридическая причина: президент США не имел права издавать указы, имеющие силу закона, законотворчество — прерогатива конгресса. Правда, на территории мятежных штатов Линкольн обладал чрезвычайными полномочиями в рамках режима военного положения, однако этот режим не распространялся на штаты, верные Союзу.

Прокламация выполняла сразу несколько функций. Во-первых, это было своеобразное объявление тотальной войны Югу, поскольку рабство южане воспринимали как нечто органичное, изначально присущее их укладу. Документ этот также подрывал экономику противника, ведь благодаря рабству южане без особого ущерба для хозяйства смогли поставить под ружье куда большую часть своего мужского населения, нежели северяне. «Каждый раб, отобранный у противника, — скажет по этому поводу генерал Генри Уэйджер Хэллек, — эквивалентен одному выведенному из строя вражескому солдату». Освободив рабов Юга, Линкольн повесил над Конфедерацией дамоклов меч — постоянную угрозу восстания в тылу. Правда, она оказалась призрачной, серьезных выступлений рабов до конца войны так и не было (конечно, участились побеги, особенно в прифронтовых зонах, но они имели место и до Прокламации). Тем не менее южанам пришлось принимать меры — они до последнего старались оставлять дома хотя бы одного взрослого белого мужчину в каждом сколько-нибудь крупном рабовладельческом хозяйстве, что отвлекало от фронта немало и без того небогатых человеческих ресурсов.

Сыграла Прокламация и важную внешнеполитическую роль. С самого начала войны великие державы, Великобритания и Франция, занимали по отношению к ней неоднозначную, выжидательную позицию. Они считали Конфедерацию воюющей стороной (а вовсе не мятежниками, выступившими против законного правительства), от чего был один шаг до дипломатического признания. Южные дипломаты действовали крайне активно, и ни для кого не было секретом, что в той же Англии имелись влиятельные силы, которые с радостью поддержали бы южан, представься им такая  возможность . Провозгласив на весь мир, что Север воюет не просто против сепаратистов, а против рабства, Линкольн связал потенциальных европейских сторонников Конфедерации по рукам и ногам — желающих поддерживать тех, кто стремится сохранить рабство, в Старом Свете было уже немного.

Разрушение до основания

Иными словами, мы видим у авторов Прокламации мотив политический, военный, дипломатический… Чего мы точно не видим, так это мотива социально-экономического. Сколько-нибудь осмысленного, продуманного проекта реформы у администрации Линкольна не было. Само понятие «реформа» подразумевает строительство чего-то нового: нового общества, новой экономики. Линкольн, обнародовав Прокламацию, не имел в виду ничего строить. Этот документ и политика, им обозначенная, на том этапе носили чисто «негативный» характер — разрушить, лишить, не дать. Как жить на обломках? — вопрос, на который ответа тогда в Вашингтоне не знали. Его приходилось искать на ходу, методом проб и ошибок.

Президент понимал, что с окончанием войны и режима военного положения потеряют силу его чрезвычайные указы, поэтому им следовало поскорее придать  силу закона. По мере возможности Линкольн перекладывал решение проблемы на местную власть — отмена рабства на занятых территориях чаще всего закреплялась в конституции штата, которую принимало вновь созванное, лояльное Северу, законодательное собрание. На федеральном уровне в острых партийных баталиях выковывалась тринадцатая поправка к Конституции, отменявшая институт рабства в Америке.

Но юридические проблемы были ничто по сравнению с экономическими и социальными. Пока шла война, эти вопросы чаще всего отдавались на откуп военным властям. Те же импровизировали как могли. Поскольку отнюдь не все плантаторы горели желанием до конца стоять за отделение и многие из них были вполне готовы сотрудничать с оккупационными властями, лишь бы им давали возможность экспортировать хлопок, кое-где (например, в Луизиане до конца 1863 года) рабовладельческие хозяйства де-факто продолжали функционировать на занятых северянами территориях примерно так же, как и в предвоенные годы. До поры это терпели, но после приказа генерала Бэнкса о «ничтожности» рабства плантаторы были вынуждены либо свернуть хозяйства, либо превратить своих рабов в наемных работников. 

Освобожденные рабы в разрушен ной войной столице Конфедерации Ричмонде. Фото: CORBIS/FSA

В каких-то районах армия «освобождала» (на деле конфисковывала) рабов и использовала их в качестве землекопов, погонщиков и т. п. — за миску супа и символическую плату (иногда). Чтобы прокормить массы лишившихся средств к существованию негров, военные власти стали организовывать фермы и целые поселения, где бывшие рабы добывали себе хлеб насущный под охраной своих же вооруженных собратьев (встреча с южными партизанами освобожденным рабам не сулила ничего хорошего). Кое-где армия подменяла собой бывшего плантатора, а кое-где это делали сами рабы, продолжавшие добровольно исполнять привычные обязанности даже в отсутствие хозяев. Отдельные плантации военные власти сдавали в аренду многочисленным энтузиастам, хлынувшим с Севера. Среди них были убежденные аболиционисты, ехавшие строить светлое будущее на земле, освобожденной от рабства, и были дельцы разной степени честности, собиравшиеся на базе плантаций создать «современное» хозяйство. Чаще всего и те и другие оказывались у разбитого корыта.

Это был хаос. К моменту окончания боевых действий сельское хозяйство Юга оказалось практически уничтоженным. Производство хлопка (а хлопок в 1860 году составлял примерно половину всего экспорта США) упало катастрофически (по некоторым данным, в 1865 году оно составляло около 20% от довоенного уровня), то же произошло и с другими «столпами» южной экономики — сахаром, рисом, табаком. Промышленности Юга (пусть и не слишком по северным меркам развитой, но быстро росшей в предвоенные годы) больше не было. Многие города лежали в руинах (судя по фотографиям, Ричмонд 1865 года сильно напоминал разрушенные в ходе Второй мировой города Европы). В сельской местности хозяйничали банды голодных и оборванных головорезов — солдат разбитой армии, которым нечего было терять. Настоящий мир Юг узнает лет через 10 после окончания войны, а в пограничных западных штатах партизанская война выродилась в бандитизм (например, знаменитая банда Джесси Джеймса состояла отчасти из бывших южных партизан), которому посвящено множество фильмов о Диком Западе.

Устоявший дом

Вчерашние рабы радовались своему освобождению, но очень скоро свобода для многих из них обернулась голодом. Послевоенный Юг впервые за долгое время узнал, что такое безработица, и она была в основном черная. Зачастую бывшие рабы вынуждены были наниматься батраками на те же самые плантации за такие гроши, что, как сами они горько шутили, «любой белый человек назвал бы эту свободу рабством». Впрочем, старой плантаторской системе, как ее ни пытались реанимировать на новых принципах, был нанесен смертельный удар — перестал работать прежний «эффект масштаба», делавший ее столь эффективной, и она за 10–15 лет превратилась в фермерскую, с лоскутным одеялом семейных хозяйств — «белых» (чуть покрупнее) и «черных» (совсем мелких). Общий объем производства в 1870 году составил лишь 2/3 от довоенного. Если в 1860 году на Юге уровень дохода на душу населения составлял 2/3 от среднего по США (а в западных штатах Юга был даже самым высоким в стране), то к 1890-му — не более 1/2. За то время, что южные штаты зализывали раны, Север ушел далеко вперед, а Юг надолго превратился в один из наиболее отсталых и неблагополучных регионов страны. Производство хлопка там достигнет довоенного уровня лишь к концу 1870-х годов, а, например, производство риса в прежних местах его культивирования (Южной Каролине и Джорджии) не восстановится уже никогда.

Тем не менее Соединенные Штаты, восставшие из пепла Гражданской войны, были уже действительно «соединенными». Линия Мейсона — Диксона, делившая одно государство на две совершенно разные страны, исчезла. Знаменитые слова Линкольна из предвыборной речи, произнесенной в 1858 году: «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12:25)», потеряли свою актуальность.