Если походить по сайтам в этот момент Black Lives Matter, вы обнаружите, что высшие командиры заявляют, что пришло время военным США провести расовые перемены. Однако, если вам случилось почитать Military Times, вы обнаружите, что самые недавние опросы показывают, что белый национализм и белый супремасизм на самом деле на подъёме в этих же самых силах. На вопрос в конце 2019 года были ли они свидетелями» примеров белого национализма или расизма», 53% цветных служащих и 30% белых ответили утвердительно, резкий рост в обоих показателях с 2018 года. «Участники опросов сообщали о том, что были свидетелями инцидентов, в том числе расистских выражений и дискриминационного отношения от коллег, но помимо того были и особые примеры, вроде свастик, нарисованных на автомобилях служащих, татуировок, связанных с супремисистскими группами, стикеров в поддержку ККК и приветствий в нацистском стиле между отдельными лицами».

В этом контексте и в этот боевой момент подумайте о мыслях супруги военного, со-основателя проекта «Цена Войны» и постоянного автора TomDispatch Андреа Маззарино о том, какую роль война и расизм играют в её жизни и жизни  цветных  людей в войсках, когда войны Америки наконец во многом вернулись домой.

Том.

* * *

Недавно во время протестов Black Lives Matter мой пятилетний сын взглянул на меня и спросил:

«Мам, куда идут все темнокожие люди? Неужели полиция и здесь в них стреляла?».

Мы только что переехали в пригород богатого сельского городка из города, где мой сын и дочка трёх с половиной лет ежедневно находились среди чернокожих, латиносов и азиатов американского происхождения и в дошкольном учреждении были из белого меньшинства. Теперь же вокруг были только белые: белый парень из службы доставки, белые соседи почти на милю от нас по обе стороны, банды белых мотоциклистов, проносящиеся по дороге мимо нашего дома, иногда с флагами Конфедерации над сиденьями.

Пока я нащупывала, как объяснить расизм, общее дурное отношение к цветным, неравенство доходов и «красные линии» в самых простых терминах, какие только могла найти, мой сын попытался разобраться:

«Так что, белые крадут? Они именно для этого пользуются оружием?»

В свои юные годы он уже воспринял слишком много разговоров об оружии, бомбах, вооружениях и войне из-за новостей, которые ловил, как и обсуждений работы моего мужа на атомных подлодках с баллистическими крылатыми ракетами, а теперь и в Пентагоне, не говоря уж о моей работе врача в военных сообществах, активиста прав человека и со-основателя проекта «Цена Войны». Я думаю, теперь он решил,  что происходящее в настоящее время в стране главным образом происходит из-за грубой силы белых с оружием.

В свои молодые годы он уже постоянно борется с мыслями о том, как это — испытывать дурное обращение из-за того, как выглядишь. В другой день поздно вечером, когда ему следовало ложиться спать, он позвал меня и спросил: «Мам, как это, когда кто-то встает коленом на твою шею?! А когда в машине мы слушали новости по радио, он услышал о распылении перцового спрея на протестующихна площади Лафайет у Белого Дома, он спросил: «Они распыляли коронавирус? Который не дает дышать, да? Мир так плох?».

Позже он озвучил свои мысли:

«У папы есть оружие? Он боится?».

Я думаю, вполне логично для ребёнка человека, который служил на трёх подлодках и на авианосце за 17 лет карьеры во флоте, предположить, что люди с влиянием и мандатом на убийство — белые. Определённо, когда бы мы не принимали участие в собраниях на флоте, мы неизбежно видели белых офицеров и их белых жён.

И — чтобы не клеветать — мы четверо выглядим, словно с обложки коробки Мюсли с нашей бледной кожей, светлыми волосами и длинными, ухоженными конечностями. Редкие цветные, которых мы знаем из офицерского сословия во флоте, могут рассказать свои истории об общем характере расистских инсинуаций, вроде «арабы», которые они слышали на службе, и им угрожали мотивированным расизмом насилием коллеги и вышестоящие, иногда под предлогом «учебных» упражнений.

Сообщать о подобных угрозах или действительном насилии в подводном флоте обычно бессмысленно, поскольку сделать это означает раскрыть свой ранг и таким образом открыть себя для дальнейшего наказания. Иными словами, мой сын уже получил опыт системы, в которой 43% мужчин и женщин на действительной службе — цветные, но на деле он постоянно сводил офицерский класс до белых, как недавно Хелен Купер прояснила в статье «Нью-Йорк Таймс».

Так что вряд ли удивительно, что мой сын и другие дети вроде него, склонны считать, что всё плохое, происходящее в стране, происходит из-за насилия, оружия и прочего. Более или менее, как теперь все в США, он знает, что Джордж Флойд погиб на углу улицы в Миннеаполисе, поскольку полицейский нажал коленом на его шею. За короткую жизнь моего сына он получил опыт мира военных, в котором старые ракеты раскрашивают в яркие цвета и используют в качестве ламп уличного освещения и скамеек на военных базах, не говоря уж о бутылках виски в нашей гостиной в форме баллистических ракет подлодок.

Я помню, как в три года он стоял рядом со мной, когда я с тревогой смотрела ночные новости во время одной из командировок нашего папы в неизвестное место, когда Дональд Трамп угрожал развязать «огонь и гнев, каких мир не видывал» на Корейском полуострове. Я обнаружила его за моим плечом, он смотрел, как я перелистывала фото обожжённых и окровавленных иракских и афганских детей для моего проекта «Цена Войны». Родственники разместили фигуры джи-ай в каких-то игрушечных грузовиках, подаренных ему — в стремлении однажды сделать его «похожим на отца». И не будем забывать стрелковые учения, которые были постоянной частью дошкольного образования до появления  Covid-19, делая угрозу оружия аспектом жизни любого ребёнка вне дома (представляя это как игру).

Даже в свои юные годы мой сын в самом деле заинтересован в выяснении, как ощущается насилие теми, кто испытывает его, равно как и теми, кто его осуществляет. Он отключался во время программы  Sesame Street, в которой пытались объяснить американский расизм, представляя как Big Bird дразнили из-за величины и цвета (кстати, там не объяснили рабство). Но он возвращался, когда  Nickelodeon прерывали программу на восемь минут и 46 секунд.

Большинство белых родителей полагают, что их детей нужно оградить от правды о том, как управляется страна, и как её столь многие воспринимают. Однако, в мире военных семей, где я так долго живу, как и  (в значительно большей степени) в гражданских сообществах цветных, ежедневно думают, с какими нарушениями вы столкнетесь, как частью своей жизни.

История одного ветерана

Угроза вооружённого насилия сегодня формирует основные решения в жизни очень многих цветных. Недавно я брала интервью у морпеха в отставке по имени Аффраз Мохаммед. Он красноречиво написал о своём пути тринидадского мусульманина с индийскими корнями, выросшего в Ньюарке, Нью Джерси, в 1980-е и 1990-е и ушедшего в американские морпехи. До событий  9/11 он успел стать достаточно уважаемым, чтобы быть назначенным в сопровождение высокопоставленных дипломатов при инаугурации президента Джорджа Буша в 2001 году, но его путь к тому моменту (и после) был на самом деле адом.

Аффраз Мохаммед решил пойти в армию, полагая, что умрёт молодым, если останется там, где он жил тогда. «В сообществе, где я вырос», как он выразился, «было немного возможностей. У нас была эпидемия крэка. Если бы я умер там, правительство не заплатило бы за мои похороны».

В конце концов, его сосед, двоюродный брат его лучшего друга, застрелил двух своих кузенов в приступе насилия, которое Мхаммед до сих пор не понимает. «На земле лежало оружие, поскольку наркоторговцы припрятали его в заброшенном здании. Было похоже на то, словно наступаешь на леденцы, это была твоя самозащита». Ему казалось, что уход в армию даст больше надежд на будущее, чем если он останется там. По крайней мере в морской пехоте были «правила обращения», когда речь шла об использовании винтовок.

Однако его прохождение учебного лагеря оказалось никак не лёгким. Инструкторы раскладывали мешки с песком вокруг его койки («чтобы он чувствовал себя, как дома»), называли его «тряпичной головой» и били его. «Мой подлый сержант-инструктор в учебном лагере говорил мне, что однажды я пойму, почему со мной так обращались».

После событий 9/11 он действительно понял. Он был арестован во время спецоперации за покупку тогда запрещённого к продаже автомата у другого морпеха. Он хотел только пистолет, но продавец пришёл с тем, что, как он утверждал, было легальным полуавтоматическим ружьем и предложил хорошую цену. Как только сделка состоялась, он был, как он пишет в статье для «Нью-Йорк Таймс» «окружен и арестован правительственными агентами из Военно-морской службы уголовного розыска и Бюро по алкоголю, табаку, огнестрельному оружию и взрывчатым веществам».

Его держали в тюрьме в Александрии, Вирджиния, он не был проинформирован об обвинениях против него (которые развалились бы в будущем разбирательстве, жюри присяжных решило бы, что ему лгали и загнали в ловушку). По его словам, его изнасиловали перед тем, как отправить назад в предварительное заключение на базе морпехов в Квантико. Все это время его приятели морпехи смотрели на него, как на «террориста», угрожали его жизни, вынуждали выполнять чёрную работу, вроде уборки волоском в общественной ванной щипчиками» и продолжали расовые оскорбления в его адрес. «Они называли меня морпехом Талибана, песчаным ниггером, педиком и так далее».

Несмотря на подобное обращение Мохаммед сказал мне, «в войсках было тяжело, но расти в США было ещё тяжелее. Даже такие же мусульмане в моей местной мечети относились ко мне, как к чужому, поскольку я — не араб. А офицеры ФБР, надзирающие за мной, хотят знать все о моих связях с местной мечетью, которая меня никогда не считала своим». Звонки и личные досмотры со стороны ФБР продолжались с в отношении его самого, и врача  и  Ветеранской Администрации, лечившего его от посттравматического расстройства, которое он получил во время службы в армии.

 «Я научился продолжать делать своё дело, хотя это было тяжело»

Другие цветные служащие тоже постоянно страдают, хотя и не так, как Мохаммед. Исследования проекта «Цена Войны» зафиксировали, например, как после событий 9/11 люди арабского и южно-азиатского происхождения были представлены собирательно и испытывали дурное обращение.

Одно без сомнения: войска США, как и остальное американское общество, инфицированы расизмом, и всё же цветные служащие, вроде Мохаммеда, достаточно часто идут в армию, чтобы избавиться от ещё более непредсказуемых расистских ужасов американской жизни. В одном военном сообществе, где моя семья когда-то жила, например, я встретила  американского ветерана мексиканского происхождения, который служил в подразделении ВВС во время войны во Вьетнаме. Я всё ещё помню, как он рассказывал мне, что он ощущал большую близость с людьми, в которых стрелял, чем с членами его подразделения, большая часть которых были белыми. Он горько высказывался о предостережении тогда ещё кандидата Трампа, что «на каждом углу будут грузовики с тако», если страна жёстко не ограничит иммиграцию. Его родители, как он мне сказал, владели мексиканским ресторанчиком, и только это позволило семье выжить. За время своей военной службы, как он добавил, «я понял, что я что-то значу, пусть это и не признавалось никем. Я научился продолжать делать своё дело, хотя было трудно».

Как ни взгляни, это было трудно. И в нашей стране учебный лагерь жизни для цветных начинается рано. Однажды, когда я упомянула своей чернокожей подруге, что мои дети по-видимому не замечают различий расы в своем детском саду, она ответила:

«Ну, готова держать пари, что чернокожие дети эту разницу замечают».

Вскоре после этого, оставляя однажды детей в саду, я заметила, что афро-американка, сотрудница, кричала на двух чернокожих девочек, дравшихся из-за куклы. «Сесть, сейчас же!», требовала она. Её тон был жёстче, чем команды, отдаваемые в войсках. Оставаясь незамеченной, я смотрела, как та же самая женщина поддерживала дисциплину, когда мой белый ребенок участвовал в похожем споре — она комментировала, насколько хороша игрушка из-за которой два мальчика дрались и советовала им обоим, как играть по очереди. Так что я думаю, я увидела крошечный пример в жизни тех детишек дошкольного возраста в учебном лагере жизни чернокожих в Америке.

В интервью NPR сенатор от Нью-Джерси Кори Букер описала всеамериканскую «традицию» пожилых чернокожих мужчин, обучающих своих детишек «как защититься от расизма, проявляемого наиболее жестоким образом, убийством».

Конечная цель подобного учебного лагеря: уберечь детей от белых приятелей, тренеров, полиции, будущих начальников или любого, кто решит, что они «не в том месте» и может причинить им боль.

Домашний фронт или зона боевых действий?

Как для супруги военного и врача, для меня ясно, что в эти дни люди и цветные, и нет, действительные служащие мужчины и женщины, как и ветераны, в целом столкнулись с рядом трудностей. Они варьируются от проблем доступности необходимой службы здравоохранения до социальной изоляции от гражданского населения, где  мало что знают об их опыте, хронических болезнях и ран, от которых они страдают, и постоянных развёртываний в вечных войнах Америки.

Итак, добавьте ко всему этому нынешние разборки между крайне милитаризованной полицией и протестующими,  развёртывание президентом Национальной Гвардии и его угрозы развернуть федеральные войска, чтобы подавить протесты в Вашингтоне (и вообще везде). Как сказал мне один вашингтонский врач, который работает с военнослужащими и их семьями, многие ветераны обнаружили, что при виде полиции в военном обмундировании перед толпой гражданских, у них просыпаются воспоминания о боях, и они социально ещё более изолируются.

Для некоторых ветеранов, когда дома фронт становится поход на зону боевых действий и растут опасения, что администрация Трампа использует силу против мирных протестующих, они чувствуют, словно пройдена очередная «красная черта». Как сказал Аффраз Мохаммед, «Когда ветераны тех войн проходят домой, они не понимают, что происходит. Они не привыкли к враждебной обстановке у себя дома. Они хотят вернуться домой. Они выключают свет, когда приходят домой. Что случится, когда им придётся снова его включить?».

Как продемонстрировало интервью NPR крайне редкой фигуры, чернокожей генерал-майора Даны Питтард, Мохаммед — не единственный цветной, кого тревожит, что те самые гражданские свободы, которые он защищал, в опасности в самих США, поскольку наши бесконечные войны в далёких землях продолжают возвращаться домой. («Меня очень тревожит даже угроза использовать состоящих на действительной службе для подавления протестов»). В конце концов, это  в основном белые полицейские силы, теперь стоящие лицом к лицу с демонстрантами Black Lives Matter в городах по всей стране, на данный момент имеют снаряжение на $1.8 миллиарда долларов, поставленное Пентагоном, включая противоминную технику и гранатометы. (Поскольку программа Пентагона стартовала в 1997 году, передано такой техники уже на $7.4 миллиарда). Исследование 2017 года выявило, что в  городах, где полиция получила такое военное снаряжение, больше смертей гражданских лиц, чем в тех, где она его не получила.

В данном контексте члены моей семьи, в отличие от генерала Питтард и некоторых родителей, не боятся за свои жизни или за жизни наших детей, не в США. Вот что означает расизм на глубинном уровне в войсках, где всё ещё доминируют белые и в стране, где всё ещё доминируют белые. Но, поскольку США всё больше напоминают зону боевых действий во время пандемии, в стране, возглавляемой президентом с автократическими замашками, посреди подъёма протестов против расизма, домашний фронт и в самом деле становится военным фронтом. И, по крайней мере среди военных семей, опыт столь многих цветных и их детей оказывается всё более знаком. Если люди в форме продолжают агрессию против чернокожих, смуглых и белых протестующих, в том числе детей, где же каждый из нас найдёт убежище?