Резюме: От эры больших надежд и ожиданий, порожденных окончанием холодной войны, Соединенные Штаты и Россия перешли к эмоционально насыщенному конфликту ценностей.

На английском и болгарском языке статья будет опубликована в журнале «Критика и гуманизм» (Critique and Humanism)

От эры больших надежд и ожиданий, порожденных окончанием холодной войны, Соединенные Штаты и Россия перешли к эмоционально насыщенному конфликту ценностей. По крайней мере, с 2012 г. американские и российские средства массовой информации не перестают обвинять лидеров друг друга не только в нарушении международного права, но и в том, что возглавляемые ими политические системы циничны, несправедливы и попирают человеческое достоинство. По многим поводам официальные лица США и представители американского политического истеблишмента использовали пламенную риторику, сравнивая действия Владимира Путина с Адольфом Гитлером и рисуя кремлевский стиль управления как глубоко коррумпированный, основанный на подавлении оппозиции, популизме и развязывании военных интервенций за рубежом.

Сегодня политические круги и СМИ Соединенных Штатов рисуют крайне негативные образы России, одновременно рекламируя американские ценности свободы и демократии. Тем временем Россия считает, что защищает свое политическое устройство и законные интересы от экономического, политического и военного вмешательства. Из высказываний российских официальных лиц очевидно, что они не слишком уважают американские институты конкурентных выборов, свободной прессы и рыночной экономики. Скорее они считают, что эти институты служат прикрытием для узких, малочисленных, но чрезвычайно могущественных групп со своими особыми интересами.   

После прихода Дональда Трампа на пост президента отношения между Вашингтоном и Москвой вступили в новый период. Избрание Трампа выявило серьезный раскол по вопросу о ценностях в самом американском обществе. Противники нового обитателя Белого дома отстаивают либеральный мировой порядок, сам же он уважает военную силу, односторонний подход и экономический национализм. Во время избирательной кампании Трамп оспаривал мнение либералов о России как о «враге», которого нужно сдерживать, и доказывал необходимость отмены санкций и налаживания отношений с Москвой на основе общей контртеррористической деятельности. В ответ либеральная пресса атаковала Трампа как доверенное лицо Путина, склоняющееся к автократии. Российский вопрос стал центральным в новом внутреннем расколе между администрацией Трампа и либеральным истеблишментом. Чтобы две страны не смотрели друг на друга как на потенциальных врагов, им необходимо найти способ не конфронтационного переосмысления своих ценностей. 

«Запах измены витает в воздухе» и либеральная паранойя

Смена власти в Белом доме побудила либеральные СМИ активно обсуждать новые страхи, связанные с Россией, а также теории заговора. Опасения сводились к тому, что якобы имевшее место кибер-вмешательство в президентские выборы было равноценно объявлению войны, в которой Путин победил и теперь из-за кулис управляет Америкой через своих доверенных лиц. Представители американского политического класса приняли эти взгляды и способствовали распространению страхов.

Первое опасение, скорее всего, проникло в прессу из ближнего круга Клинтон. Либеральное издание New Yorker признало, что люди, входившие в этот круг, полагали, будто администрация Обамы умышленно спустила на тормозах дерзкий хакерский взлом Кремлем сервера Национального комитета демократов (НКД). «Мы понимаем, в какой ловушке оказались, – сказал один из старших советников Клинтон. – Но что, если бы Барак Обама вошел в Овальный кабинет или Восточную комнату Белого дома и сказал: “Я хочу сообщить вам, что Соединенные Штаты сегодня подверглись нападению”… Большинство американцев не сомкнули бы глаз и отреагировали на эту ситуацию… Просто обескураживает и озадачивает, почему Белый Дом не забил тревогу, это трудно понять». Теория нападения на США была развита позднее обозревателями и исследователями, включая ученых с академическими степенями. Бывший посол в России Майкл Макфол написал в «Вашингтон Пост», что Россия атаковала «наш суверенитет» и продолжает «наблюдать за тем, как мы сидим сложа руки» из-за межпартийных разногласий. Он сравнил действия Кремля с нападением на Пёрл-Харбор или с 11 сентября и предупредил, что Москва может повторить эти атаки в 2018 или 2020 годах. Историк Тимоти Снайдер пошел еще дальше, связав «войну» с избранием Трампа, что, как сказал Снайдер, было главной целью врага.

Вместо того, чтобы считать хакерские атаки вмешательством во внутренние дела, демократы и республиканцы помогали пропагандировать теорию войны. Председатель Сенатской комиссии по делам ВС Джон Маккейн (республиканский сенатор от штата Аризона) заявил: «Когда кто-то нападает на страну, то это означает объявление войны». Бывший вице-президент Дик Чейни называл мнимое вмешательство России в выборы «очень серьезной авантюрой, предпринятой г-ном Путиным и его правительством, его организацией» – настолько серьезной, что «в некоторых кругах оно бы считалось актом агрессии». Не настаивая на военном ответе, ряд демократов также упражнялись в военной риторике, уподобляя «нападение» России «политическому Пёрл-Харбору, который пережили США», как это сделал сенатор Бен Кардин (демократ от штата Мэриленд).

Военная риторика вписывалась в более широкий пропагандистский стереотип, насаждаемый демократами и либеральными СМИ, которые считают, что президент Трамп скомпрометирован Россией, и проводит слишком мягкую линию в отношении Кремля. Томас Фридман из The New York Times потребовал 14 февраля 2017 г. решительных действий против России и хвалил «патриотически настроенных» республиканских сенаторов Джона Маккейна и Линдси Грэма за их жесткую позицию в отношении Трампа. В своей программе 9 марта на канале MSNBC ведущая Рэчел Мэддоу поставила вопрос ребром: находится ли Трамп под контролем Путина? Со ссылкой на взгляды Трампа и на пример его соратников, ездивших в Москву, она сказала телезрителям: «Мы также начинаем замечать то, что может быть признаками продолжающегося влияния России на нашу страну – не только во время избирательной кампании, но и после нее. По сути, речь о признаках того, что можно считать продолжающейся операцией». 23 марта еще один публицист The New York Times Николас Кристоф доказывал, что расследование ФБР о том, «имел ли место сговор с иностранной державой во время президентской выборной кампании ради победы на выборах… что было бы изменой», было совершенно необходимо. Отвечая на заявление Трампа о том, что его телефон прослушивался во время избирательной кампании, обозреватель «Вашингтон Пост» Анна Аппельбаум твитнула, что «сумасшедшая версия Трампа о прослушивании его телефона Центром правительственной связи была подсказана… Москвой», после чего Макфол и многие другие согласились с этим сообщением и ретвитнули его.

Либеральные журналисты «кормились» дискуссиями, гражданской активностью, расследованиями и теориями заговора о России внутри политического класса и экспертного сообщества в Вашингтоне. Немалая часть их основывалась на слухах и таинственных утечках – возможно, от представителей разведслужб, заявлявших о неподобающих связях между Трампом и Путиным, а также от либерального сообщества, стремившегося дискредитировать Трампа. Например, 22 февраля на сайте Politico.com появилось сообщение, что Центр американского прогресса, находящийся под влиянием Клинтон, пригласил бывшего чиновника Госдепартамента управлять новым «Проектом Москвы», одновременно настаивая на расследовании связей Трампа с Россией. Помимо обвинений во взломе сервера Национального комитета Демократической партии, многие страхи, связанные с Россией, основывались, согласно Стивену Коэну, на нескольких взаимосвязанных обвинениях против Трампа, каждое из которых подразумевало потенциально «компрометирующее поведение – восхваление Путина как сильного лидера, возможные деловые контакты с российскими “олигархами”, связи бывшего советника Трампа и руководителя его предвыборного штаба Пола Манафорта с “пророссийским” президентом Украины Виктором Януковичем, “черное досье” на Трампа, имеющееся у Кремля, переданное телеканалу CNN неназванным офицером британской разведки, а также отставка Главного советника Трампа по национальной безопасности Майкла Флинна из-за его отказа раскрывать свои связи с российскими представителями».  

Все это вместе взятое подразумевало вмешательство Кремля во внутреннюю политику США, но если взять каждое из этих обвинений по отдельности, то они спорны, сомнительны и бездоказательны. Те же самые обвинения можно было бы выдвинуть против Хиллари Клинтон и ее связей с Россией, не говоря уже о деловых кругах Саудовской Аравии и политиках Украины. Другие касались политических взглядов, и их также нельзя считать неопровержимыми доказательствами. А третьи, такие как «Черное досье», вполне могли быть сфабрикованной фальшивкой. Что касается возможных контактов с российскими представителями во время выборов, то их тоже нельзя рассматривать как нечто серьезное. Флинн, а впоследствии генеральный прокурор Джефф Сешнс признали, что не помнят о каких-либо встречах с послом России в США Сергеем Кисляком, тем более, что сами по себе контакты с российским послом – не повод подозревать политиков в неподобающих отношениях с Москвой. Также неправдоподобны спекуляции о том, что Сешнс был выбран следующей мишенью после Флинна все с той же целью очернить Трампа. В таком случае единственная вина Сешнса в том, что он занимает видную должность в кабинете Трампа и не может вспомнить о встрече с Кисляком. Последний выполнял работу посла, встречаясь с американскими политиками, разъясняя позицию России и задавая актуальные вопросы.

Даже выводы ЦРУ и ФБР о том, что Россия атаковала серверы демократов, поставлены под сомнение некоторыми наблюдателями на том основании, что разведслужбы чрезмерно полагаются на находки одной единственной компании, работающей в сфере кибербезопасности. Эта компания CrowdStrike использовала материалы Международного института стратегических исследований, который впоследствии заявил, что данные были использованы ошибочно и не доказывают вмешательство в работу Национального комитета Демпартии.

Кризис либерального Запада

Весьма вольный и политически мотивированный характер дискуссий, распространение сомнительных утечек и досье, составленных неизвестными лицами, а также отсутствие веских доказательств привело многих независимых наблюдателей к выводу, что история с Россией имеет больше отношения к Трампу, нежели к России как таковой. Скандал был проявлением отравленных двусторонних отношений с демократами и эксплуатировался для того, чтобы пустить под откос Трампа, обещавшего нормализацию отношений с Кремлем во время выборов. Отношения между США и Россией пали жертвой двухпартийной внутренней политики. Как написал один либеральный и жесткий критик Путина, военная риторика ястребов-демократов в связи с выборами 2016 г. «ставит республиканцев, часто характеризующих себя большими ястребами в отношении России и обороны, в тупик, когда они пытаются обосновать стратегию новой администрации в отношении Москвы». Как указывал Джесси Уокер, автор книги «Паранойя Соединенных Штатов» и редактор журнала Reason, «есть разница между мнением, что Москва взломала сервер Национального комитета демократов, и мнением, будто Москва фактически влияла на итоги выборов; между мнением, что у президента могут быть российские конфликты интересов, и мнением, будто он – российская марионетка… когда некто вроде публициста The New York Times Пола Кругмана заявляет, что Путин “поставил” Дональда Трампа президентом, он переходит из области правдоподобных сюжетов в мир фантазий. Аналогичным образом предупреждение Клинтон о том, что Трамп может быть “марионеткой” Путина, выходит за рамки реалистичного допущения, что Путин хотел помочь ее сопернику, поскольку она делает сомнительное предположение, будто Путин счел возможным контролировать импульсивного Трампа (Трамп с трудом может сам себя сдерживать)». 

Существуют две стороны российского сюжета в либеральных СМИ Соединенных Штатов – рациональная и эмоциональная. Рациональная касалась расчетов кругов, связанных с Клинтон, а также антироссийских групп, пользующихся их данными и намеренных вставить палки в колеса Трампу и сорвать его планы по улучшению отношений с Россией. Помимо прочего, это были ведущие ресурсы внутри либеральных средств массовой информации, а также утечки от неназванных членов разведывательного сообщества. Эмоциональная сторона выражалась в способности либеральных элит играть на страхах перед Россией внутри американского политического класса и широкой общественности. Страх перед Россией и недовольство ее действиями уже существовали в общественном пространстве в силу воспоминаний о холодной войне. Отчасти из-за этих воспоминаний меньшинствам – таким как группа поддержки Клинтон – удалось вызвать в общественном либеральном сознании то, что историк Ричард Хофштадтер назвал «параноидным стилем» или «чувством подогретого преувеличения, подозрительности и фантазий о существовании заговора». Мобилизованные либеральной прессой для давления на Трампа, эти русофобские эмоции затем стали независимым фактором в политической борьбе внутри Вашингтона. Общественные страхи и недовольство Россией и Трампом можно было поддерживать лишь за счет постоянных поисков нового компромата, «подозрительных» историй и их муссирования в средствах массовой информации.

Паранойя в отношении России – симптом ослабления веры американцев в собственные ценности. После терактов 11 сентября 2001 г., катастрофической войны в Ираке и мирового финансового кризиса 2008 г. США и европейские страны ищут способы приспособления к новому, все более нестабильному и региональному миру. В Соединенных Штатах наблюдается внутренний раскол. В ноябре 2016 г., после президентских выборов, 77% американцев воспринимали свою страну «расколотой по вопросу о самых важных ценностях». Во внешней политике, после войны в Ираке, американские лидеры растеряли былой авторитет и все большее число стран считали США угрозой для мира во всем мире. Реагируя на эти тенденции, Соединенные Штаты отказались от попыток завоевать умы и сердца за счет развития «цифровых» и финансовых инструментов для взаимодействия с иностранными активистами и слежения за правительствами других стран. Разоблачения Джулиана Ассанжа и Эдварда Сноудена свидетельствовали о том, что сила примера все больше заменялась агрессивным поведением, слежкой и подкупом с целью нанесения поражения противникам США.   

Недоверие выражалось в утрированном страхе, будто Москва способна уничтожить ценности Запада. Однако Россия и Путин не вездесущи и не грозятся разрушить политический строй США. Марк Шрад определил страхи перед Россией как «нарастающую фантазийную истерику» и призвал не считать Россию глобальной угрозой. Скорее это политическая система, в которой причудливо перемешаны демократические и недемократические элементы, а ее разнообразные стратегии заслуживают признания и уважения. Вашингтонский истеблишмент исходит из того, что Америка определяет правила и границы правильного поведения в мировой политике, тогда как другие просто следуют установленным правилам.

Обречена ли Россия быть жупелом?

Анализ американских СМИ подтверждает выводы исследователей о важности прессы для формирования культурно-политической идентичности нации. Отвержение различий, двоичное представление «эго (я) против других» способствует тому, что общественное эго сохраняет нравственную и психологическую уверенность. Американские идеологические клише о России как постсоветской автократии, угрожающей либеральным ценностям, служат инструментом для утверждения идентичности «свободной» Америки на родине как лидера «свободного мира» за рубежом. Подобная политическая риторика помогает СМИ находить общий язык с общественностью США – отчасти потому, что старые взгляды времен холодной войны не исчезли полностью и не были заменены другим пониманием новых реалий. После избрания Трампа либеральные средства массовой информации изображали его доверенным лицом Кремля, который помог ему победить либерального кандидата Хилари Клинтон. И снова «инаковость» России позволила отвлечь внимание общественности от неудачной либеральной политики и сохранить веру в либеральное эго. Как писал Анатоль Ливен, «подстегивание страхов перед Россией позволяет элитам в США и Европе продолжать структурировать свои институты и стратегии вокруг знакомого, удобного и в принципе безопасного противника».

С другой стороны, идеологические клише российской журналистики об Америке как прогнившем изнутри мировом агрессоре и диктаторе усиливает идентичность России как независимой великой державы, руководствующейся более возвышенными ценностями и принципами. Представляя защиту демократии и прав человека как политику, неотделимую от гегемонистских устремлений Вашингтона, Кремль сплачивает сторонников внутри России и за ее пределами. В век глобальной конкуренции в сфере информации СМИ больше, чем когда-либо, служат целям формулирования и объединения национальной символики и эмоций. 

Описанное столкновение ценностей в американо-российских отношениях едва ли было неизбежным в том смысле, что в обеих странах существовали альтернативные стратегии и идеи. Влиятельные интеллектуалы, организации и политики не раз призывали к сотрудничеству на основе общих интересов противодействия терроризму, региональной нестабильности и распространению оружия массового уничтожения. Однако каждый раз верх одерживали люди, отстаивающие исключительные ценности, а не всеобъемлющие решения. Как я доказывал, происходило это благодаря сочетанию двух факторов: понимания того, что другая сторона признает собственные исключительные ценности и интересы, а также уверенности внутри каждой из стран в способности защищать и отстаивать свои специфические ценности. Американцы переключились на негативную риторику в отношении России в ответ на то, что они воспринимали как глобальный вызов своим интересам и ценностям, в том числе со стороны Москвы. У Кремля более региональная и местная ценностная стратегия как следствие внутренней уверенности, что Запад оказывает на нее давление. Понукаемые таким видением ситуации, правящие элиты отложили поиск сотрудничества в долгий ящик и взяли на вооружение политику односторонней защиты своих интересов.

Обозначенный конфликт уходит корнями в культурно-политические различия. Вопреки некоторым начальным ожиданиям, век глобализации не положил конец миру национальных государств, а скорее ввел новые условия, в которых национальная идентичность, ценности и институты выражаются посредством возрождения некоторых исторически устоявшихся идей и политических методов. Как писал один американский обозреватель, более чем понятно, что многие на Западе «недооценили роль национализма и других форм местной идентичности, включая религию, этнические особенности, племенные связи и тому подобное… Оказывается, многие люди в разных странах больше пекутся о национальной идентичности, исторической вражде, территориальной символике и традиционных культурных ценностях, чем о “свободе”, как ее определяют либералы».

Конфликт между США и Россией также уходит корнями в историю и политику. Во время холодной войны и некоторых более ранних событий Соединенные Штаты и Россия построили принципиально отличные политические институты. По окончанию холодной войны две страны не считали друг друга противниками, и их лидеры редко прибегали к эмоциональной риторике взаимного отчуждения и привлечения внимания к своим исключительным ценностям вплоть до начала 2010 года. Однако почти за 20 лет две страны не смогли преодолеть старый культурный разрыв – во многом из-за имевших место и все более расходившихся политических ожиданий. В то время как Вашингтон надеялся, что Москва согласится с новым статусом США как единственной сверхдержавы, Россия так и не оставила надежд на восстановление своего статуса сверхдержавы после окончания холодной войны и ожидала, что Белый Дом будет уважать ее претензии на равенство. Столкновение этих диаметрально противоположных и непримиримых ожиданий было вопросом времени, но две страны были обречены на то, чтобы соперничать во многих областях, в том числе в сфере ценностей.

Средства массовой информации США создали идеологическое клише неосоветской России, от которой исходит угроза, а затем его начали эксплуатировать американские официальные лица. Хотя у общественности не было чрезмерно негативного отношения к России, общий настрой стал более критичным в конце 1990-х гг., что создало пространство для возрождения ведущими средствами массовой информации идеологических клише в духе холодной войны. В процессе развития этого нарратива СМИ оказывались в большей степени под влиянием разных антироссийских групп внутри политического класса в США, нежели под влиянием общественности. Эти группы с подозрением отнеслись к тому, что Путин стал президентом России, и к середине 2000-х гг. они официально обнародовали свою точку зрения, заявив, что Россия сошла с «верного пути». С точки зрения либеральных изданий, оценки этих групп подтверждаются тем, что Россия отошла от построения политического строя по западному образцу. Затем ведущие СМИ стали верно отображать восприятие России общественностью и особенно элитами. 

Государство сыграло видную роль в развитии и укреплении этого негативного восприятия. К середине 2000-х гг. американские лидеры начали опираться на подобные взгляды, как ясно вытекает из заявления Джорджа Буша на саммите по «демократии» в Братиславе. Однако Буш, а впоследствии Обама воздерживались от чрезмерно эмоциональных выражений, используемых журналистами, поскольку каждый из них надеялся достичь взаимопонимания с Путиным на основе приоритетов США. Тем временем Кремль был напуган стратегией Вашингтона по смене режимов во всем мире и цветными революциями в Евразии, и все более скептично относился к возможности достижения взаимопонимания. Эти две расходящиеся парадигмы обрекли на неудачу попытки сотрудничества, предпринятые Обамой и Медведевым, а после возвращения Путина на президентский пост в 2012 г. столкновение двух систем продолжилось.

На том этапе расходящиеся политические мировоззрения усилили растущий разрыв между двумя культурами. Сначала Вашингтон, а затем Москва прибегли к эмоциональной риторике, противопоставляя ценности друг друга в стремлении оказать политическое давление на другую сторону. Соединенные Штаты пытались сохранить политическую систему России открытой для американских экономических и политических интересов, тогда как Кремль хотел гарантий против иностранного «вмешательства». Обе стороны реализовывали медийные стратегии – агрессивные со стороны Вашингтона и оборонительные со стороны Москвы, чтобы продвигать или поддерживать внутренние политические ценности. Если Вашингтон и Москва не сумеют достичь прагматичного сотрудничества, то можно ожидать, что американские СМИ продолжат публиковать идеологически заряженные и крайне негативные материалы о России.

Как писал Эдвард Карр, государственная власть готова пойти очень далеко и даже создать «удобную для себя мораль», чтобы потом ее эксплуатировать. Еще до окончания холодной войны у США уже была такая нравственная система координат под названием «рыночная демократия». В годы холодной войны эта система приобрела статус идеологии, сражаясь от имени свободы с тоталитарным коммунизмом. Что касается России, то она отказалась от советской системы ценностей, заново открыв для себя еще более старый исторический идейный штамп о сильном государстве.

Последнее постепенно возрождалось в ответ на давление Запада. Наблюдатели документировали импровизацию и эксперименты Кремля с разными стратегиями противодействия влиянию Запада, но не менее важно определить сходства между новой моралью и царистской практикой государственного доминирования в сфере информации, политики и экономики. Как бывало в истории, российская система ценностей формировалась в процессе противодействия державам Запада и в ответ на их действия. Идеи христианства, коммунизма и либеральной демократии уходят корнями в западную историю, но каждый из этих идейных столпов был приспособлен к уникальным геополитическим и внутриполитическим реалиям России. Ирония в том, что вместо трансформации традиционных институтов России, давление западных стран способствовало их возрождению.