Запада, который выиграл холодную войну, больше нет
Один мой эстонский друг как-то раз сказал мне, что финское телевидение и туалетная бумага внесли такой же вклад в подрыв Советского Союза, как и ядерное сдерживание. Этот человек вырос в Таллине при советской власти, но рос он в пределах досягаемости американских мыльных опер, которые передавали из Хельсинки. То, что Даллас сделал для любителей гламура, контрабандный рулон туалетной бумаги сделал для задниц, страдавших от жесткой советской целлюлозы. Прибалты хорошо понимали, что они потеряли, и поэтому не могли смириться с лишениями коммунистической эпохи.
Кажется, что это было очень давно. Так оно и есть на самом деле. Эпоха после окончания холодной войны длится почти столько же, сколько и сама эта конфронтация. Берлинской стены нет дольше, чем она существовала. Этот период в политическом плане стал определяющим для тех людей, которые в нем выросли, а тем, кто появился на свет позже, он кажется незнакомым и далеким. То поколение, которое сегодня занимает важные посты во власти, хорошо понимает, что это значит — быть «Западом». Но их детям это менее понятно. А для их внуков это ощущение вообще будет расплывчатым и туманным.
Сам термин «Запад» очень часто вызывает путаницу. Его нередко используют для того, чтобы обозначить демократию, цивилизацию и белую расу. Но в контексте стратегического соперничества, в эпицентре которого оказался Берлин, «Запад» стал обозначать лишь одну сторону. И этот ярлык прочно пристал к ней.
Измерение политических достоинств и добродетелей по меридиану дало новый импульс силы неосоветскому стилю государственного управления Владимира Путина и привело к появлению популистских правительств в странах бывшего Варшавского договора. Стремление к усилению собственной власти, наглядно проявляющееся в деятельности польской партии «Закон и справедливость» и националистически настроенного премьер-министра Венгрии Виктора Орбана, придало некую обоснованность идее либерального «западного стиля». Эта идея означает существование гражданских свобод, которые отстаивают независимые суды, свободной прессы, неподконтрольных государству оппозиционных партий и вполне реальную перспективу утраты власти действующими государственными руководителями.
Но эти четкие линии оказались размытыми из-за членства Польши и Венгрии в ЕС. Когда они в 2004 году вступили в Европейский Союз, предполагалось, что эти страны будут придерживаться высочайших стандартов политического плюрализма. Сделка предусматривала реализацию либеральных реформ в обмен на включение в высшую экономическую лигу. Переход в нее должен был стать билетом в один конец. Но сегодня старые члены ЕС встревожены, наблюдая за тем, как восток Евросоюза возвращается к своим дурным привычкам.
Еврокомиссия может пристыдить и наказать тех членов, которые не придерживаются основополагающих ценностей ЕС. Она применила соответствующие положения договора, когда польские власти начали оказывать давление на независимость судебной власти. Однако Еврокомиссия не стала прибегать к имеющимся в ее распоряжении санкциям, таким как удержание финансовых средств и лишение права голоса на саммитах, так как опасается усиления националистического недовольства и дальнейшего отхода Варшавы от ценностей демократии.
Австрия также избежала соответствующего порицания, несмотря на то, что в прошлом месяце в состав ее правящей коалиции вошла крайне правая Австрийская партия свободы. Когда эта партия, уходящая своими корнями в нацистское прошлое, в 2000 году вошла в состав правительства, страны-члены ЕС подвергли Вену остракизму, обвинив ее в узаконивании экстремизма. В то время Австрийская партия свободы находилась за чертой благопристойности. Теперь эта черта сдвинулась.
Лидер этой партии Хайнц-Кристиан Штрахе (Heinz-Christian Strache), ныне занимающий пост вице-канцлера, не является евроскептиком, в отличие от Марин Ле Пен и Найджела Фараджа. Тем не менее, возглавляемая им партия озлоблена на ислам. Однако Австрия является «западным» членом ЕС, и такой неофициальный статус старшинства дает ей привилегии в клубе, который мирится с находящимися на высоких постах ксенофобами.
А теперь поговорим о Дональде Трампе. Американский президент превратил в пародию идею о том, что Запад является светочем нравственности и морального авторитета. Надо сказать, что закон сдерживает его деспотические позывы так, как это не смогли бы сделать более слабые страны. Но это в определенной мере деградация системы, которая сегодня хвастается своей способностью противостоять нападкам злобного маньяка, повсюду расставляющего своих родственников и дружков. Раньше планка у Америки была выше, а сегодня она превратилась в конституционную клептократию.
В такие моменты легко забыть о том, что «западная» модель по-прежнему является лучшим способом организации людей в составе мирных и процветающих сообществ. Люди, живущие в либеральных демократиях, обычно принимают их преимущества как должное. Другие же страны не воспринимают их как данность. Миллионы людей голосуют ногами, переезжая с континента на континент в поисках лучшей жизни. Такое перемещение людских масс льстит демократическим обществам, хотя наша политика редко указывает на это. Понадобилось поколение, чтобы общество отошло от своего идеализма, выразившегося в разрушении Берлинской стены, и начало возводить разводной мост Брексита.
Во времена холодной войны Западу было весьма комфортно от того, что он обладает материальными преимуществами над пребывающим в неволе Востоком. В то время как мой эстонский друг пылал завистью, мы чувствовали себя какими-то особенными, находясь рядом со своими незадачливыми восточными соседями. И хотя нравственные доводы против коммунистических режимов заключались в том, что они душат свободу, их погубил экономический крах. Конечно, это было взаимосвязано. Подавляя инакомыслие, эти режимы транжирили государственные ресурсы. Запрещая свободное предпринимательство, они загоняли его в подполье, а это порождало коррупцию и подрывало власть закона.
Между тем, по обе стороны этого разлома доводы в пользу политического либерализма неотрывно следовали за рыночным капитализмом. Западные интеллектуалы и восточные диссиденты долгие годы молили о демократии, делая это из принципиальных соображений, но жестокая экономика в конечном итоге решила проблему. Тревогу вызывает то, что либерализм не очень-то хорошо умеет одерживать победу силой одних только аргументов, хотя именно так думают его поборники. Его смертного врага фашизм удалось уничтожить не дебатами и не экономической гонкой. Его искоренили в ходе начатой фашистами кровавой борьбы не на жизнь, а на смерть.
Сейчас, когда в самом сердце демократии поднимают головы антилиберальные силы, либералы не находят доводов в защиту своего дела, что очень сильно пугает. Сегодня нет восточного блока, который завистливо смотрит на нас из-за своего забора, подтверждая превосходство наших методов. Все заборы снесены, а к тем, кого мы когда-то жалели, теперь относятся как к непрошеным гостям, крадущим наши скудные ресурсы. И хотя Британия, США и Западная Европа по-прежнему считаются самыми богатыми местами на Земле, миллионы живущих там людей не воспринимают это как благо и счастливый дар. Они чувствуют себя незащищенными, обманутыми и лишенными законных прав.
Мы по-прежнему делаем лучшие телевизоры и туалетную бумагу. Но они никогда не были неопровержимыми доводами в пользу либеральной демократии. Это была реклама некоего продукта, называемого Западом. Но этот продукт, продаваемый на тех же условиях, сегодня уже не существует.+
С окончанием холодной войны противостояние между Вашингтоном и Москвой, казалось, уступило место однополярному миру во главе с Соединенными Штатами, которые наряду с экономическим и военным превосходством добились широкого распространения собственных институтов и воззрений на миропорядок. Однако со временем факты показали нам, что все это не совсем так.
Соединенные Штаты остаются и еще долго будут оставаться первыми среди равных. Между тем Китай уже вовсю демонстрирует свое стремление войти в круг сверхдержав. Россия решительно взялась за восстановление утраченных ранее власти и территорий, свидетельством чего стала оккупация Крыма. Европа решила воспользоваться своей мягкой силой, соблазнив Украину покинуть российскую сферу влияния. Не говоря уже о Японии, которая имеет политический вес, соответствующий масштабам ее экономики.
Дело в том, что двадцать первое столетие вернуло на сцену геополитику, а вместе с ней и представший в своем новом обличии многополярный мир, в который теперь наряду с прочими входят державы средней руки и региональные лидеры, такие как Индия, Бразилия, Мексика, Индонезия и Южная Африка.
По мере того, как складывалась новая архитектура мировой власти, множились формы ее осуществления. В своей многомерной концепции Най (американский политолог Джозеф Самуэл Най) ставит на самую вершину иерархии политические и военные вопросы, в которых американское превосходство неоспоримо; затем следует область торговых и финансовых потоков, где Соединенные Штаты теснят в частности такие титаны, как Китай и Европа; и, наконец, в основании власть рассредотачивается внутри группы транснациональных политических субъектов, которые часто выходят из-под контроля национальных государств. Имеются в виду такие темы, как дальнейшая организация общества, изменения климата, права человека, оборот наркотиков, миграция, и это лишь некоторые из вопросов, которые для надлежащего рассмотрения требуют согласования на международном уровне.
В контексте столь разнообразных сценариев, создаваемых множеством полюсов власти и политических сил, отношения между Соединенными Штатами и Китаем с каждым разом все отчетливее превращаются в главную структурирующую ось нового мирового порядка.
Взаимоотношения между двумя державами, будь то сотрудничество или конфликт, вероятнее всего, будут формировать международный порядок в 21-м веке. Еще при администрации Барака Обамы президент Си Цзиньпин предлагал американскому лидеру придать партнерским связям Вашингтона и Пекина характер особых отношений двух великих держав. Недавний визит президента Дональда Трампа в Китай прямо или косвенно закрепил особую природу этого сотрудничества и указал на новую биполярность в мировых отношениях.
С того момента центральный вопрос заключается в том, как эти отношения будут развиваться дальше. Что возьмет в них верх: сотрудничество или конфронтация? Или же они будут все время балансировать на грани?
Генри Киссинджер дает на этот вопрос вполне конкретный ответ. Альтернативы сотрудничеству не существует. Гипотеза о конфронтации не мыслима, поскольку обрекает человечество на верную гибель. Встреча Трампа и Цзиньпина в Мар-а-Лаго в апреле 2017 года ободрила тех, кто рассчитывает на сотрудничество. Очередным подтверждением установки обеих стран на поиски взаимопонимания стал ноябрьский визит Трампа в Китай. Президент США не скупился на похвалы китайскому лидеру, в то же время не скрывая того, что рассчитывает на помощь Пекина в процессе сдерживания Северной Кореи. В свою очередь Си Цзиньпин, после 19-го съезда Коммунистической партии Китая еще больше укрепивший свои властные позиции, принял Трампа со всеми почестями и вновь подчеркнул мирное возвышение Китая в соответствии с доктриной Дэн Сяопина.
После ряда благоприятных этапов история этого сближения рискует быть омраченной новыми разногласиями. Решимость, с которой Трамп намерен сократить двусторонний дефицит в размере 300 миллиардов долларов в год, возобновление торговых споров, таких как признание Китая рыночной экономикой, а также частые угрозы китайскому экспорту — все это создает неприятные трения. Мониторинг китайских инвестиций в чувствительные технологии или же требования китайских властей по передаче технологий американскими инвесторами свидетельствуют о том, что новую норму китайско-американского взаимодействия вернее всего обозначить как нестабильное равновесие, отмеченное чередованием моментов сотрудничества и конфронтации.
Завершение цикла испытаний стратегических вооружений, который недавно проводила Северная Корея, и, как следствие, смягчение ее риторики могут открыть путь для диалога между двумя Кореями и в то же время для сближения Соединенных Штатов и Китая, которые заинтересованы в сокращении ядерного потенциала Корейского полуострова.
Иными словами, не одно только сотрудничество и не одно только противостояние. Возможно, это будет неустойчивое сочетание того и другого, при котором две сверхдержавы изо дня в день будут подспудно вести молчаливую, но реальную борьбу за рынки и сферы влияния.
Таков смысл разворота в Азию, организованного администрацией Обамы, с тем чтобы ограничить экспансию Китая в регионе посредством сочетания торговых соглашений — в том числе Транстихоокеанского партнерства (ТТП) — и укрепления военных союзов. Те же самые средства, по-видимому, составляют замысел запущенного Китаем несколько лет назад проекта «Один пояс, один путь», который выстраивает настоящую инфраструктурную геополитику. Он подразумевает финансирование, стимулирование инвестиций и расширение торговли, благодаря которым Пекин распространяет свое влияние в самых разных частях света. Начало ему положил Новый шелковый путь у китайских границ, затем он перекинулся на Африку и сегодня продвигается в Латинскую Америку, о чем свидетельствует масштабы китайских инвестиций в регионе.
Сержиу Амарал (Sérgio Amaral) — посол Бразилии в США.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Чтобы писать комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
» Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации. Зарегистрируйтесь на портале чтобы оставлять комментарии
Материалы предназначены только для ознакомления и обсуждения. Все права на публикации принадлежат их авторам и первоисточникам. Администрация сайта может не разделять мнения авторов и не несет ответственность за авторские материалы и перепечатку с других сайтов. Ресурс может содержать материалы 16+
