Часто можно услышать, что каждый народ обладает уникальным культурным кодом, и если противнику удается его взломать, то и победить этот народ не составляет труда. На самом деле, существует не только духовно-психологическая система, которая может быть выражена в виде матрешки или представлять собой гибридные свойства, например, целеполагание и национальную память, которые содержат мощный потенциал и являются скрепами, связующими поколения. Стратегическая культура идет бок о бок с возможностью пересмотра исторической миссии и, как следствие, национальных интересов. Например, часто говорят об англосаксонском типе цивилизации. Но тогда что же послужило причиной того, что британские колонии в Северной Америке начали войну за независимость, в результате чего образовались Соединенные Штаты Америки? Какова в этом роль тайных обществ? Ведь известно, что так называемое Бостонское чаепитие, с которого началось движение за независимость от Британской короны, было организовано масонами. Чего не хватало англосаксам в Северной Америке, ведь Британия владела огромными территориями, на которых можно было проводить практически любые политические эксперименты? Почему США решились напасть на своих «братьев по крови и духу» в Канаде в 1812 г. (эта война имела последствия, как для англичан, так и для американцев – в августе 1814 г. британцы захватили Вашингтон и сожгли Белый дом и Капитолий). Одними территориальными интересами такую авантюру объяснить вряд ли удастся.

Вероятно, в США особую роль сыграл Фронтир, т.е. зона освоения Запада континента вплоть до Тихоокеанского побережья, куда в конце XVIII века устремились сотни переселенцев, уничтожая коренное индейское население на своем пути.

Более того, североамериканский фольклор впитал в себя истории первых пионеров Фронтира, и они до сих пор пользуются популярностью и считаются символом американского духа. Первые исторические герои США – Дэви Крокет, Поль Баньян, Майк Финк, Пекос Билл и др. представляют собой квинтэссенцию авантюризма, обмана, вульгарности, хладнокровной жестокости и прохиндейства. При этом сами персонажи обладают фантастической силой и здоровьем, что могу запросто проглотить молнию или накинуть лассо на смерч. Даже личные вещи этих героев имеют характерные названия - ружье Крокета именовалось «Смерть Дьяволу», а Финка - «Всех Застрелю». И тогда как немецкий народ воспитывался на Дюймовочке, Красной шапочке, Снежной королеве и Белоснежке, а русские дети впитывали с молоком матери сказки об Илье Муромце, Иван-царевиче и Василисе-прекрасной, в США эталоном стали вот эти простые, но решительные парни, а чудеса, если и случались, то обязательно были связаны с покорением и борьбой, как правило, жестокой и беспощадной.

Гомстед-акт 1862 года, который стал результатом политики Республиканской партии США, пришедшей к власти двумя годами ранее, упорядочил Фронтир, превратив неосвоенные земли в обособленные участки. Выход янки к Тихому океану не утолил жажду экспансии, которая вынуждала двигаться и на Север, и на Юг. Если освободить канадцев от «британского ига» не удалось, то с испанской Флоридой США справились относительно легко. А далее были захвачены обширные владения Мексики, в результате чего эта страна потеряла треть своей территории.

Очевидно, что такие военные успехи вселяли в руководство США идеи о богоизбранности и непобедимости. А научно-политические обоснования мессианства начали выходить из-под пера американских теологов, историков и идеологов уже во второй половине XIX века, заложив основы для геополитической исключительности.

Нужно отметить, что под самой стратегической культурой (по крайней мере, в сознании американцев) принято понимать «стойкую систему ценностей, общую для лидеров или группы лидеров государства, и относящуюся к использованию военной силы».[1] Следовательно, это не идея о развитии государства и его месте в мире, это четкая установка на конфликт и некие основополагающие идеи, связанные с ним.

 Без понимания всех этих принципов сложно будет понять причины и методы войн, с помощью которых «просвещенный Запад» развязывает конфликты во всех уголках мира. Технологический скачок и идеи о прогрессе, какими бы они ни были, не смогут затмить идеологию и те ценностные установки, ради которых политическая элита Запада идет на различные авантюры. Скорее, научно-технический прогресс в руках этих людей становится средством ведения войны. Многие годы в Китае порох использовался исключительно для фейерверков, но, попав на Запад, стал использоваться для убийства и разрушений. Аналогично и с ядерными технологиями – в США эти разработки были направлены на создание нового смертоносного оружия, которое после испытаний практически сразу было же применено против Японии.

Тандем американской военно-политической системы и науки в ХХ веке сделал четкую установку на войну. Секретные группы разрабатывали доктрины, которые обосновывали ведение конфликтов как норму международного порядка, а для доверчивых масс был приготовлен набор сладких пилюль пропаганды.

Одной из таких доктрин стал небезызвестный «Доклад с железной горы», который готовила группа специалистов разного профиля. В 1967 г. в США вышла книга «Доклад с Железной горы: о возможности и желательности мира»[2], где было указано, что в августе 1963 г. была создана специальная исследовательская группа, которая закончила свою работу через три года. В группу входили министр обороны США в администрации Кеннеди и Джонсона  Роберт Макнамара, советник по внешней политике в администрации Кеннеди и Джонсона Уильям Банди и государственный секретарь США с 1961 по 1969 гг. Дин Раск. Хотя руководство США опровергло свою причастность к этому документу, некоторые лица, участвовавшие в его разработке, подтвердили достоверность.

Авторы указывали, что состояние общего мира на планете приведет к изменениям в социальной структуре всех государств в беспрецедентном и революционном масштабе. Экономический эффект от всеобщего разоружения, что является наиболее очевидным следствием мира, перестроит модели производства и распределения земного шара до такой степени, что изменения последних 50 лет покажутся незначительными. Политические, социологические, культурные и экологические изменения будут иметь одинаково далеко идущие последствия. Делается вывод, что мир абсолютно не подготовлен для удовлетворения потребностей такой ситуации. Следовательно, война – это абсолютно нормальное и даже полезное явление, которое необходимо для функционирования современных государств. «Война не есть, как широко признано... инструмент политики, используемый нациями для распространения или защиты их политических принципов или экономических интересов. Напротив, она сама является принципиальной основой организации современных обществ». И далее: «... в корне всех существенных различий национальных интересов лежат динамические потребности самой военной системы в периодических вооруженных конфликтах».

Войне как принципиальной организующей силе приписывался ряд функций - экономических, политических, социологических, экологических, культурных, научных и психологических. Войне даже отводилась роль в контроле качества и уровня занятости.

Авторы указывали, что «военная система делает возможным стабильное управление обществом... мы должны подчеркнуть необходимость нахождения врага, убедительного по своему качеству и размаху. Более вероятно, по нашему суждению, что подобная угроза должна быть скорее изобретена, нежели чем создана в непонятных условиях». А ведь такого врага руководство США изобрело под видом «мусульманского терроризма», «империи зла», т.е. России, «оси зла» (куда входят Иран, Северная Корея, Сирия и Венесуэла) и прочих странных терминов типа «исламофашизма» или «китайской гегемонии»!

Кроме того, ряд предложений, сделанных в этом докладе, был выполнен спустя годы и десятилетия со скрупулезной точностью. Значит, это не конспирологические выдумки, ведь реализация таких сценариев, как создание Корпуса мира или глобального проекта по вопросу изменения климата, под силу только высокоорганизованной структуре со стратегическим видением, которую и представляет собой сеть в лице Совета по Международным Отношениям, Корпорации RAND и различных аналитических центров, а также политического истэблишмента.

Ну а что же тогда представляет сама военная культура США? Ее ядром является особый метод восприятия мира, который органично передается родственникам, сторонникам и последователям военнослужащих. Согласно этому воззрению есть три типа людей - овцы, волки и собаки, охраняющие овец. Сами военные позиционируют себя в роли собак и вынуждены убивать волков для того, чтобы овцы были целы.[3] И эта простая схема позволяет им спокойно уничтожать миллионы людей по всему миру на протяжении многих лет.

США, как самое опытное и могущественное в военном отношении государство, использовала в конфликтах все виды оружия, включая ядерное, и ее оборонный бюджет является самым большим в мире, хотя при этом из уст ее руководителей постоянно звучат заявления о необходимости установления мира. Возможно, узнав, в чем заключаются национальные интересы этой страны, мы сможем понять и механизмы принятия решений по ведению войны или осуществлению интервенции.

Пожалуй, нужно начать с того, что две правящие партии в США – республиканцы и демократы, исповедуют различный подход в области международных отношений. Первые являются сторонниками школы реализма, которая утверждает, что у каждой страны есть свои национальные интересы, которые нужно отстаивать и уважать. Интересы государств могут вступать в противоречия, поэтому и возникают конфликты. Следовательно, войны – это естественный и закономерный процесс (почти как в «Докладе с железной горы». Кстати, один из его ведущих авторов - Роберт Макнамара был республиканцем). Вопрос в том, как далеко можно зайти в отстаивании своих интересов (особенно, если это происходит вдали от своих границ) и быть готовым жертвовать для этого своими ресурсами и жизнями граждан. Вторые предпочитают либеральную школу международных отношений и считают, что нужно стремиться к достижению всемирного согласия (естественно, по западным лекалам), а несогласных наказывать и перевоспитывать. Следовательно, обе партии не отрицают возможность войны и даже, наоборот, считают ее необходимым инструментом международных отношений.

Что касается интересов, то естественно, что у демократов и республиканцев разные точки зрения на этот вопрос, однако он сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Американский политолог Кристофер Пол утверждает, что национальный интерес – это социальная конструкция, а его применение, определяемое той же  социальной конструкцией, согласовывается через социальные процессы. Если это конструкция, значит, во многом, она имеет искусственный характер. Поэтому национальные интересы с такой точки зрения могут меняться. Существуют три разных, но взаимосвязанных основных конструкции национальных интересов США: общенациональный интерес, национальный интерес президента (рассчитываемый президентом) и национальный интерес (для) легитимации.

Граждане в целом используют концепцию национального интереса, чтобы оценить, является или нет политика «хорошей» для страны в нормативном смысле.

По мнению Александра Джорджа «концепция национального интереса остается важной для внешней политики, несмотря на ограничения теоретического и научного подхода. Политики используют ее двумя различными способами: во-первых, в качестве критерия для оценки угроз в той или иной ситуации и для определения лучшего варианта действий; во-вторых, в качестве оправдания принятого решения».[4]

Считается, что за последние сто с лишним лет в США несколько раз менялось определение национальных интересов.

В предвоенный период внешняя политика США была направлена на улучшение  материального благополучия американского народа, а не на реализацию национальных интересов.[5] Она была принципиально изоляционистской в сочетании с политикой интервенционизма в своем регионе (Латинская Америка) и особым акцентом на уменьшение влияния европейских держав в Западном полушарии. Она известна как доктрина Монро. Кроме того, как писал небезызвестный политолог Сэмуил Хантингтон, «с самого начала американцы построили свои личные убеждения на отличии от нежелательных "других". Противники Америки всегда определялись как противники свободы».[6] Это очень важное замечание.

Кто такие эти «другие»? Попросту, это все остальные. Не случайно еще одна работа Хантингтона называется «West and the Rest», т.е. «Запад и остальные». Концепция «другого» попала в геополитику и международные отношения из культурной антропологии. Американский социолог Уильям Самнер в 1906 г. предложил термин «этноцентризм», назвав им отношение предубеждения или недоверия к посторонним ( которые могут существовать и внутри социальной группы), а также сформулировал и весьма плодотворную идею о влиянии враждебного окружения или внешней агрессии на внутреннюю сплоченность общества[7]. Он указывает, что «постоянная опасность войны с чужими - это то, что сплачивает членов мы-группы изнутри и не дает развиться в ней разногласиям, которые ослабили бы ее военную мощь. Эта необходимость защищаться также создает правительство и закон внутри мы-группы, чтобы предотвратить ссоры и укрепить дисциплину... Люди из они-группы - чужие, с предками которых вели войну предки мы-группы. Духи последних будут с удовольствием наблюдать, как их потомки продолжают борьбу, и помогут им. Добродетель заключается в убийстве, грабеже и порабощении чужих».[8]

Из принципа этой дихотомии вместе с идеей собственного превосходства (напомним, что расизм и его производные, такие как национал-социализм и фашизм – тоже изобретение Запада) постепенно происходило обособление общества США как от Старого Света, так и от остальных относительно новых государственных образований, например, в странах Латинской Америки.

Две мировые войны повлияли на смену такого подхода. Соединенные Штаты оказались вовлечены в европейские и, шире, в евразийские дела в гораздо большей степени, чем раньше, и теперь уже в качестве нового гегемона «свободного мира». А внешнеполитическая сеть американской элиты начала свою работу во время Второй мировой войны, еще задолго до начала холодной войны. Уже тогда Совет по международным отношениям (СМО) наметил «важные территории», необходимые для американских потребностей в сырье и новых рынках для обеспечения  экономического процветания.[9]

В целом, Вторая мировая война для американских стратегов стала организационной войной, где было задействовано много персонала для выработки планов, как в столицах, так и в штаб-квартирах. Стратегия и логистика стала прибыльным бизнесом для американской промышленности, и этот урок был хорошо усвоен военными проектировщиками в США. Генерал Маршал смог применить свой опыт Первой мировой войны, связанный с шоссе, реками и железными дорогами, и на этот раз он расширил его и адаптировал к океанским просторам. Важным является тот факт, что это была первая глобальная война для США, в которой они участвовали.

 Уильям Домхофф утверждает, что новое определение национальных интересов, предложенное элитной сетью внешнеполитического планирования в 40-е годы прошлого века, имело, прежде всего, экономический характер - в том, что оно направлено на обеспечение полного функционирования американской капиталистической системы с минимальными для нее изменениями.[10]

Это соответствует типовому набору основных ценностей национальных интересов; если граждане и суверенитет страны находятся в безопасности, то главным интересом, который надо будет отстаивать, является экономическое благополучие. СМО сделал набросок общего мирового порядка, который мог удовлетворить экономический интерес, и правительство США приняло его как стратегию дальнейших действий. В течение этого периода национальный интерес президента демонстрировал постоянную приверженность обеспечению защиты «важных территорий». 

Домхофф  утверждает, что антикоммунизм как ключевая политика с его идеологическими последствиями появился только лишь после возникновения угроз «важным территориям».[11] А журналисты Кристина Джонс и Уорд Джонсон вообще считают, что «заботой американской политической элиты не является установление или защита демократии, а установление капитализма во всем мире с беспрепятственным контролем над ресурсами и рынками».[12]

Аналогично изменение акцентов на борьбу с наркотерроризмом (Буш старший), глобальным терроризмом (Буш младший), было лишь прикрытием для осуществления прямого контроля над «важными территориями», часто, при помощи союзников, которые использовались Вашингтоном в своих целях.

Показательно, что в последнее время произошел сдвиг от размытого понятия террора к конкретизации – «государство» (террористическая организация «Исламское государство»). Очень похоже, что данная техника подмены терминологических понятий используется для того, чтобы в дальнейшем было проще обосновывать войны против неких «государств» или реальных государств.

Как убедительно показывает Кристофер Пол в своей книге, посвященной политике принятия решений по военным интервенциям США, зачастую никакой необходимости для осуществления агрессивных действий в отношении другой страны попросту не было.[13]

Читать другой фрагмент

____________________

[1] Scobell, Andrew. Soldiers, Statesmen, Strategic Culture and China’s 1950 Intervention in Korea // Journal of Contemporary China 8, no. 2, Spring 1999. P. 479.

[2] Report from Iron Mountain: On the Possibility and Desirability of Peace. The Dial Press, Inc. 1967

[3] Ernest Price, Sickening piece of propaganda for US power // 19 February 2015

http://www.solidarity.net.au/reviews/sickening-piece-of-propaganda-for-us-power/

[4] George, A. Presidential Decisionmaking in Foreign Policy: The Effective Use of Information and Advice, Boulder, CO: Westview, 1980, P. 218.

[5] Krasner, Stephan. Defending the National Interest, Princeton, NJ: Princeton University Press, 1978. P. 15

[6] Huntington, Samuel P. The Erosion of American National Interests // The Domestic Sources of American Foreign Policy: Insights and Evidence, ed. Eugene R. Wittkopf and James M. McCormick. New York: Rowman & Littlefield, 1999. P. 12.

[7] Sumner W., Folkways. New-York: Dover, Inc., 1959.

[8] Sumner W. G. War // WSPSA, 1964.

[9] Domhoff, William. The Power Elite and the State: How Policy Is Made in America. New York: Aldine DeGruyter, 1990

[10] Ibid., Р. 137

[11] Ibid., chap. 5.

[12] Christina Jacqueline Johns and P. Ward Johnson, State Crime, The Media, and The Invasion of Panama, Westport: Praeger, 1994. P. 7.

[13] Paul, Christopher. Marines on the Beach. The Politics of U.S. Military Intervention Decision Making. Praeger Security International. Westport, Connecticut. London, 2008