 2008 год можно было бы назвать переломным, если бы не было опасения, что следующий будет еще «переломнее». Самое главное, что произошло в прошедшем году (притом что он был очень богат на события), – это, конечно, мировой экономический кризис. А точнее, его ожидание и начало его практического воплощения. А в октябре 2008-го номинально случился 1929 год. Хотя этого не произошло фактически, потому что, наученные и напуганные 1929 годом, операторы мировой финансовой системы начали оттягивать страшный конец. Их тоже можно понять, потому что нельзя просто взять и потерять больного, когда у вас на мониторе вместо кривых возникает прямая линия. Обычно в таких ситуациях врачи начинают суетиться и что-то делать.
2008 год можно было бы назвать переломным, если бы не было опасения, что следующий будет еще «переломнее». Самое главное, что произошло в прошедшем году (притом что он был очень богат на события), – это, конечно, мировой экономический кризис. А точнее, его ожидание и начало его практического воплощения. А в октябре 2008-го номинально случился 1929 год. Хотя этого не произошло фактически, потому что, наученные и напуганные 1929 годом, операторы мировой финансовой системы начали оттягивать страшный конец. Их тоже можно понять, потому что нельзя просто взять и потерять больного, когда у вас на мониторе вместо кривых возникает прямая линия. Обычно в таких ситуациях врачи начинают суетиться и что-то делать.
Ровно это же происходит и на сей раз. Врачи попытаются реанимировать смертельно больного, оттягивая его конец, надувая экономику огромной массой необеспеченных денег. В следующем году это может привести к тому, что номинальный кризис разразится уже в полном масштабе. Я очень прошу не путать его с теми пока очень частичными и поверхностными кризисными явлениями, которые мы наблюдаем во всем мире. Нынешний номинальный кризис потом превратится в реальный. То есть он состоится в полном объеме, визуально. И это будет на самом деле страшное зрелище. Это вызов всем и в первую очередь нам. Потому что все интересует меня гораздо меньше, чем собственная страна.
Когда начнется обвал, никакие стабфонды уже не спасут
Теперь о том, как Россия подошла к этому кризису. Очень жаль, что мы, имея соответствующие возможности, подготовились гораздо меньше, чем могли. Да, я согласен с тем, что подушка Стабфонда пригодилась. Но она не могла спасти. И не спасет. Она лишь поможет. Если мы сумеем что-то сделать. Она и сейчас помогает кое-как. Я не хотел бы сейчас подробно разбирать технику антикризисной политики. А тактика антикризисной политики (то есть то, что делает власть концептуально), в общем, понятна и адекватна.
Но стратегии пока я не вижу. Несмотря на то, что какие-то намеки на ее появление имеются. Потому что когда много говорится о превращении рубля в одну из реальных мировых резервных валют – это правильно. То, что об этом говорится тогда, когда кризисные явления стали совершенно очевидной проблемой, это тоже хорошо. Но каких-то внятных шагов в этом направлении я не вижу. И тоже могу это понять. В том смысле, что, конечно, в этой ситуации страшно потерять приток валютных резервов, которые уменьшаются быстрее, чем рассчитывали наши начальники. Все эти «подушки» могли бы работать в случае локальных кризисов (например, если бы просто произошло изменение нефтяных цен). Собственно, они так себе и представляли ситуацию. Но когда кризис состоится не просто в виде какой-то первичной рецессии, а обвала (причем он еще не начался, а мы уже чувствуем, насколько это нас душит), то, конечно, не спасут уже никакие стабфонды.
Да, они дают время, некоторую фору и возможность подготовиться. То есть многие наши предприятия, которые оказались в кредитной петле, получают возможность продержаться до того момента, когда их кредиторы окажутся в положении худшем, чем они сами. А это – уже шанс. И это относится как к частным, так и к другим (в лице государств) кредиторам-конкурентам. Потому что в любой ситуации, даже в ситуации кризиса, существует конкуренция за ресурсы. Вы можете проиграть противнику потому, что вы слабее его, а можно выиграть, потому что противник ослабел. Когда мы пессимистически оцениваем свои перспективы, очень важно сравнивать степень пессимистичности наших перспектив и перспектив наших конкурентов. В этом кризисе выиграет не тот, кто выиграет, а тот, кто меньше других проиграет.
Мы самостоятельны и способны принимать решения
Второй очень важный итог года – это конфликт вокруг Южной Осетии. И дело даже не в самом конфликте или его политических результатах. Я неоднократно говорил, что его конкретный геополитический итог, мягко говоря, спорный. Впрочем, есть один бесспорный результат. Это очевидное доказательство мировой субъектности России. РФ состоялась как субъект мировой политики, противопоставив себя другому субъекту мировой политики, который претендовал на статус «суперсубъекта», то есть Соединенным Штатам. Раньше у многих существовало сомнение в субъектности России. Как мне недавно говорили, у нас есть выбор: либо договариваться с Вашингтоном напрямую, либо через Россию, но напрямую лучше. Теперь это соображение потеряло практический смысл.
Это, конечно, не означает, что мы стремимся к фронтальному столкновению с кем бы то ни было. Просто мы являемся субъектом, то есть самостоятельны и способны принимать решения вне зависимости (и даже вопреки) от прямого силового давления. И это, опять же, очень важно в контексте кризиса. Потому что существуют две альтернативные концепции. В соответствии с первой, мы будем выходить из кризиса в кооперации с Западом (потому что кризис имеет глобальный характер, и зародился именно у них). На мой взгляд, это убийственная для нас концепция. Потому что совместно с ними мы из кризиса не выйдем – нас «потеряют по дороге» (затрут, замнут, затопчут и удавят в темноте).
Второй подход заключается в том, что мы будем выходить из кризиса самостоятельно. Это, конечно, не значит, что мы с завтрашнего дня будем проводить совершенно автаркичную антикризисную политику. Это значит, что в определенный момент (когда это будет удобно, выгодно и возможно) мы способны осуществлять собственную политику вне зависимости от того, что они там думают, могут и хотят (и даже вопреки этому). Наличие субъектности создает такую предпосылку. Хотя не факт, что она реализуется. Важна сама возможность. Потому что если бы Россия не была субъектна, то и говорить было бы не о чем.
В 2008 году Россия номинально оформила политическую стабильность
Все вышесказанное является основными итогами прошедшего года. Все остальное качественно мельче. Конечно, были еще президентские выборы. Но я бы сказал, что это ситуация даже не прошедшего, а предыдущего года. Просто Россия доказала и номинально оформила политическую стабильность. Кстати, это тоже очень важный фактор. Конечно, в условиях кризиса политическая стабильность будет подвергаться всевозможным рискам и давлению.
Я не думаю, что в условиях жесткой фазы кризиса ситуация в нашей политике останется столь же благополучной, как сейчас. И вот тут-то нам и пригодится наш «моральный и политический Стабфонд». Он больше и мощнее экономического. Консолидированность и легитимность власти (что очень важно) в глазах общества (а другой легитимности в современном мире и не бывает) такова, что эта власть способна на решительные действия в области стабилизации, которые могут понадобиться. Причем способна как морально, так и физически. Более того, это один из факторов, благодаря которому такие действия могут и не понадобиться. Во всяком случае, в значительных масштабах. Просто потому, что нет соблазна дестабилизации ситуации. Во всяком случае, он невелик.
К лету мы будем иметь полномасштабную картину кризиса
В плане оценки перспектив развития ситуации в 2009 году я являюсь историческим оптимистом. Я уверен, что мы выживем – а куда мы денемся? Придется. В этом и есть основа моего исторического оптимизма. А в принципе, если не произойдут события не экономического, а военно-политического свойства (вероятность чего очень велика), не позже чем к лету мы будем иметь полномасштабную картину кризиса. И тогда в повестке дня появится вопрос: «Как жить дальше?» Потому что это не просто спад, рецессия с сопутствующими им социальными проблемами, а системный кризис, затрагивающий все современное мироустройство.
В истории человечества еще не было такого случая, чтобы после системного кризиса мироустройство восстанавливалось в том же виде, в котором оно было до него. Потому что само нынешнее мироустройство и является первопричиной кризиса. Таким образом, не устранив первопричины, нельзя выйти из кризиса. А вот определить, как все будет устроено в будущем,— это, кроме прочего, серьезная интеллектуальная задача. И пока внятного (операбельного и технологического) решения этой задачи я не вижу. Хотя какое-то философско-мировоззренческое понимание этой проблемы у кого-то, вполне возможно, уже есть. Но технологичного рецепта по претворению антикризисной стратегии в жизнь пока нет. С этой точки зрения я склонен оправдывать нашу власть, от которой все чего-то ждут такого, а она пока ничего не делает. Спрашивается, а что тут можно сделать? Философия не является инструментом прямого действия. Безусловно, общие рассуждения являются основой конкретных действий. Но до тех пор, пока нет конкретного технологического понимания, нельзя ждать от власти каких-то конкретных решений и действий в этом направлении. Поэтому пока у нас есть тактика, но не существует стратегии. В силу того, что нет стратегических ответов, подходящих для того, чтобы ими руководствовалась управляющая система.
Рейтинг публикации:
|
