Эксперты и инвесторы выдвигают различные теории, которые могли бы
объяснить столь резкий рост волатильности. Однако, как пишет в своей
статье на Project Syndicate профессор Гарвардского университета Кеннет
Рогофф, так или иначе ситуацию формируют два ключевых фактора — страх и
реальное положение дел, разные сочетания которых приводят к диаметрально
противоположным результатам.
В прошлом году феноменальная рыночная волатильность во
многом объяснялась реальными рисками и непредсказуемостью, связанными с
таким факторами, как экономический рост в Китае, ситуация с европейскими
банками, переизбыток поставок нефти. В первые два месяца этого года
многие инвесторы начали паниковать, будто даже США, где ситуация с
ростом экономики является одной из наиболее благоприятных в мире, могут
впасть в рецессию. Из числа экспертов, участвовавших в ежемесячном
опросе газеты Wall Street Journal, 21% заявили, что рецессия – уже за
углом.
Я не буду отрицать, что риски существуют. Достаточно серьёзного удара
по экономике Китая или по финансовой системе Европы, чтобы столкнуть
мировую экономику с рельс медленного, но роста, в сторону рецессии. Ещё
больше пугает мысль, что через год президентская власть в США может
превратиться в телевизионное реалити-шоу.
Тем не менее, с макроэкономической точки зрения фундаментальные
показатели не так уж и плохи. Цифры занятости хорошие, с потребительской
уверенностью всё в порядке; доля нефтяной отрасли в ВВП не настолько
велика, чтобы крах цен на нефть поставил экономику США на колени. В
реальности, самым недооцениваемым источником нынешних рыночных
настроений является страх перед наступлением нового большого кризиса.
Можно увидеть определённые параллели между сегодняшними тревогами и
рыночными настроениями в первое десятилетие после Второй мировой войны. И
в том, и в другом случаях наблюдался необыкновенно высокий спрос на
безопасные активы. (Конечно, большую роль в послевоенный период играла
ещё и политика «финансовых репрессий», когда правительства буквально
запихивали свои долги в глотки частных инвесторов по ставкам ниже
рыночных).
Даже когда после окончания Второй мировой прошло уже десять лет,
знаменитый экономист Джон Кеннет Гэлбрейт высказал мнение, что мир может
столкнуться с новой депрессией, а рынки пребывали в крайнем волнении.
Люди ещё прекрасно помнили, как в первые годы Великой депрессии фондовый
рынок США упал на 90%. В 1950-х было не трудно вообразить, что всё
снова может пойти не так. Мир только что пережил целую серию катастроф, в
том числе две мировые войны, глобальную эпидемию гриппа и собственно
депрессию. Кроме того, шестьдесят лет назад призрак ядерной войны
казался весьма реальным.
Сегодня люди также не нуждаются в напоминаниях о том, как глубоко и
быстро могут рухнуть рынки ценных бумаг. После финансового кризиса 2008
года американские акции подешевели более чем на 50%. В некоторых странах
фондовые рынки упали значительно сильней. Например, в Исландии рынок
обвалился более чем на 90%. Не удивительно, что после недавнего
рыночного падения на 20% многие задумались, а не пойдут ли дела ещё хуже
(и насколько) и не станет ли страх перед новой рецессией
самосбывающимся пророчеством.
Идея в том, что, когда инвесторы слишком озабочены угрозой рецессии, а
акции падают слишком сильно, тогда медвежьи настроения начинают
проникать в реальную экономику через снижение расходов, что приближает
пугающий всех спад. И это, может быть, верно, хотя рынкам свойственно
переоценивать собственное влияние на реальную экономику.
С другой стороны, тот факт, что США сумели продвинуться вперёд,
несмотря на неблагоприятные глобальные условия, свидетельствует о
сильном внутреннем спросе в стране. Но рынки этот факт, похоже, не
впечатляет. Даже инвесторы, сохраняющие сдержанный оптимизм по поводу
перспектив экономики США, беспокоятся, что ФРС США будет расценивать
рост экономики как причину для продолжения политики повышения процентных
ставок, создав, тем самым, огромные проблемы для развивающихся стран.
Конечно, есть и другие объяснения волатильности помимо страха. Самое
простое – всё на самом деле очень плохо. Конкретные риски может быть и
не так велики, как в 1950-х, но их больше, при этом рынки стартуют с
намного более высоких и раздутых позиций.
Кроме того, финансовая глобализация существенно расширила взаимосвязи
мировых рынков, увеличив масштаб передаваемых шоков. На мировых
долговых рынках имеются крупные очаги потенциальной слабости, при этом
нынешняя мягкая монетарная политика помогает скрыть эти глубинные
проблемы. Указывается также на недостаток ликвидности на ведущих рынках,
что приводит к сильным колебаниям цен; на малоликвидном рынке небольшое
изменение спроса или предложения может иногда привести к крупным
изменениям цен, пока рыночное равновесие восстанавливается.
Впрочем, наиболее убедительное объяснение всё же в ином – рынки
боятся, что в тот момент, когда внешние риски реализуются, реакция
властей будет неэффективной. Из всех слабостей, выявленных финансовым
кризисом, политический паралич является наиболее глубокой.
Иногда говорят, что власти недостаточно занимались стимулированием
спроса. Это верно, но это не вся картина. Самая большая проблема,
висящая над миром тяжким грузом сегодня, это позорная неудача с
проведением структурных реформ. Рост производительности, по крайней
мере, временно застрял на низких темпах, а мировое население в
долгосрочной перспективе сокращается, поэтому именно проблемы на стороне
предложения, а не недостаток спроса, являются реальным ограничителем
роста экономики в развитых странах.
В долгосрочной перспективе именно факторы предложения определяют рост
экономики. Если государства не способны провести глубокие структурные
реформы после кризиса, тогда трудно предположить, когда это вообще может
произойти. Управление страной как будто это телевизионное реалити-шоу –
с одним глазом, всегда поглядывающим на рейтинги, – вряд ли позволит
выполнить данную работу.
