|
Председатель Банка Англии Марк Карни удивил аудиторию на конференции в конце прошлого года, предположив, что к 2050 году банковские активы Лондона могут превысить ВВП Великобритании более чем в девять раз. Его прогноз представлял собой простое обобщение двух тенденций: продолжения развития финансовых рынков всего мира (то есть более быстрый рост финансовых активов, чем реального сектора экономики) и сохранения Лондоном своей доли в мировом финансовом бизнесе.
Возможно, то были разумные предположения, но данная оценка была для многих очень тревожной. Наличие огромного финансового центра с чрезмерно крупными отечественными банками может дорого обходиться налогоплательщикам. Банки Исландии и Ирландии превысили способности своих правительств поддержать их в случае необходимости. Результат был катастрофическим.
Не говоря уже о потенциальных расходах государства на спасение банков, некоторые утверждают, что финансовая гипертрофия вредит реальному сектору экономики, так как высасывает из него таланты и ресурсы, которые можно было бы использовать в других целях. Но Карни утверждает, что, напротив, остальная часть британской экономики выигрывает от наличия посреди нее мирового финансового центра. "Пребывание в центре мировой финансовой системы, ‑ сказал он, ‑ расширяет инвестиционные возможности для учреждений, ответственных за британские сбережения, и повышает способность промышленных и творческих отраслей Великобритании конкурировать в общемировом масштабе".
Конечно, именно на данном допущении был построен лондонский рынок и создана линия политики, поддерживающаяся сменяющими друг друга правительствами. Но теперь она попала под огонь критики.
Энди Холдейн, один из помощников Карни, унаследованных им вместе с Банком Англии, ставит под сомнение экономический вклад финансового сектора, указывая на "его способность как оживлять, так и выводить из строя значительные части нефинансовой экономики". Он утверждает (в своем выступлении, показательно названном "Вклад финансового сектора: чудо или мираж"), что сообщаемый нам вклад финансового сектора в ВВП сильно преувеличивается.
Две недавние работы возбуждают новые сомнения. В публикации "Рост современного финансового сектора" Робин Гринвуд и Дэвид Шарфштейн из Гарвардской школы бизнеса показывают, что доля финансового сектора в ВВП США увеличилась почти в два раза в период с 1980 по 2006 год (как раз перед началом финансового кризиса) с 4,9% до 8,3%. Двумя основными факторами данного увеличения являлись расширение кредитования и стремительный рост средств, выделяемых на управление активами (которые, не случайно, были связаны с экспоненциальным ростом доходов финансового сектора).
Гринвуд и Шарфштейн утверждают, что увеличение финансиализации имело как положительные, так и отрицательные стороны. Быть может, появилось больше возможностей сбережения для семей и более разнообразные источники финансирования для фирм, но прибавочная стоимость от деятельности по управлению активами оказалась призрачной. Это во многом повлекло за собой "накрутку" портфелей, в то время как увеличение кредитования подразумевало хрупкость финансовой системы, в целом, и привело к тяжелым социальным издержкам по мере того, как перегруженные кредитами семьи впоследствии становились банкротами.
Стивен Чекетти и Эниз Харруби из швейцарского Банка международных расчетов (центрального банка центральных банков) пошли еще дальше. Они утверждают, что стремительный рост финансового сектора приводит к снижению роста производительности других секторов. На основании выборки из 20 развитых стран они устанавливают отрицательную зависимость между долей финансового сектора в ВВП и здоровьем реального сектора экономики.
Причины данной взаимосвязи нелегко установить окончательно, и выводы авторов противоречивы. Но ясно, что финансовые фирмы конкурируют с другими фирмами за ресурсы, и особенно за квалифицированную рабочую силу. Физики или инженеры с докторскими степенями могут предпочесть разрабатывать сложные математические модели движений на рынках для инвестиционных банков или хедж-фондов, в которых их окрестили "ракетными учеными". Либо они могут использовать свой талант, скажем, для разработки настоящих ракет.
Чекетти и Харруби находят доказательства того, что во время процветания финансов больше других страдают наукоемкие фирмы. Этим компаниям становится труднее набирать квалифицированных выпускников, когда финансовые фирмы могут платить им более высокую зарплату. И речь идет не только о количественных показателях. До финансового кризиса 2008 года более трети магистров делового управления Гарварда, а также аналогичная доля выпускников Лондонской школы экономики, устраивались на работу в финансовые фирмы. (Некоторые могут цинично сказать, что недопущение магистров делового управления и экономистов к реальному бизнесу – это благо, но я сомневаюсь в том, что это действительно так.)
Авторы находят еще один интригующий эффект. Периоды быстрого роста кредитования часто приводят к строительному буму, отчасти потому, что активы в виде недвижимого имущества можно сравнительно легко оформлять как обеспечение кредитов. Но в строительстве темпы роста производительности труда низкие, и ценность многих проектов, основанных на кредитах, впоследствии оказывается низкой или отрицательной.
Так должны ли британцы с энтузиазмом ждать будущего, очерченного Марком Карни? Амбициозные торговцы производными финансовыми инструментами, конечно, смогут быть более уверены в перспективах своего карьерного роста. Другие части экономики, предоставляющие услуги финансовому сектору (например, дилеры Porsche и стриптиз-клубы) также могут порадоваться.
Но если финансы будут по-прежнему забирать непропорционально большое число лучших умов, то к 2050 г. в Великобритании может почти не остаться производств, а наукоемких фирм будет еще меньше, чем сегодня. Любому, кто обеспокоен экономическим дисбалансом и чрезмерной зависимостью от изменчивого финансового сектора, конечно, стоит надеяться на то, что данный аспект "дальновидного руководства" Банка Англии окажется столь же ненадежным, как и его предыдущие прогнозы по поводу безработицы.
|
