Как пандемия повлияла на миграцию в Россию из стран Центральной Азии?

Каресс Шенк – ассоциированный профессор (доцент) кафедры политологии и международных отношений Назарбаев Университета. Ее исследовательский опыт включает политику миграционного контроля и вопросы национальной идентичности в Евразии. До недавнего времени она изучала миграцию сквозь призму российской политики. В настоящее время доктор Шенк исследует влияние пандемии на политику в Казахстане и аспекты миграции.

Источник: Как пандемия повлияла на миграцию в Россию из стран Центральной Азии?

Какие страны Центральной Азии Вам наиболее интересны в исследовании трудовой миграции и почему?

Это действительно важный вопрос, потому что в каждой стране очень разная динамика, когда речь идет о трудовой миграции, особенно с точки зрения изучения миграции в Россию. Мы зачастую ошибаемся, рассматривая страны Центральной Азии в одном ключе. А ведь между странами-отправителями наблюдается такая разная динамика, которая зависит от отношения к религии и государственной власти. Мы часто думаем о Таджикистане, Кыргызстане и Узбекистане как о главных странах-донорах для России, но они очень разные с точки зрения того, почему мигранты уезжают, насколько они свободны в том чтобы уехать и как их принимают, когда они возвращаются.

Кыргызстан сравнительно намного более политически свободен, чем Таджикистан и Узбекистан, и это влияет на мигрантов в России. Например, женщинам, мигрирующим из Кыргызстана в Россию, зачастую намного легче адаптироваться к новым реалиям, благодаря более свободной политической системе своей страны. В контексте Таджикистана вопросы религиозного возрождения, о которых довольно много написала моя коллега, доктор Элен Тибо, порой создают проблемы для мигрантов, возвращающихся в Таджикистан. У государства возникают опасения, что они потенциально радикализированы или находятся под влиянием внешних сил. А насчет Узбекистана мы видим действительно огромный сдвиг в политической системе от режима Каримова, который находился под сильным контролем, к режиму Мирзиёева, который является сравнительно более открытым.

Как бы Вы охарактеризовали тенденцию роста региональной миграции в Россию за последнее десятилетие? Является ли эта закономерность последовательной в разных странах и на протяжении всего времени или нет?

Я считаю, что миграция в Россию определенно имеет тенденцию к росту. Это немного неоднозначно, потому как данные не показывают такой тренд линейным образом. Если мы посмотрим на тенденции миграции в Россию, мы увидим колебания. Показатели какое-то время растут и затем падают. Часто эти спады возникают в результате экономического кризиса или изменения политики в России. В 2007 году произошло важное изменение, которое позволило юридически задокументировать большее количество официальных мигрантов.

В 2008 году мы наблюдали спад после финансового кризиса, а затем в 2014–2015 годах после кризиса рубля. Мы также видим меньшее количество мигрантов в официальных данных, когда Россия меняет свою политику. Я думаю, что можно с уверенностью сказать, что на самом деле мигрантов стало не меньше в результате изменений 2015 года. Просто эти мигранты не отражаются в официальных данных. Следовательно, я думаю, что преобладает тенденция к росту, даже если есть небольшие спады из-за экономических шоков.

За последние пять лет страны Центральной Азии полностью затмили другие страны-доноры по количеству трудовых мигрантов в Россию. Если в прошлом мы видели много мигрантов из Азербайджана, Армении, Молдовы, Украины, то сейчас мы видим гораздо больше миграции из ЦА. Я думаю, что это действительно отражает экономическую динамику России, поскольку она представляется мигрантам надежным местом заработка.

Какова позиция правительства по этому вопросу среди республик Центральной Азии? Поддерживают ли они миграцию в Россию и почему?

Я думаю, что в целом многие страны Центральной Азии считают миграцию неизбежной, особенно в силу зависимости ВВП Кыргызстана и Таджикистана от доходов мигрантов в России. Узбекистан меньше зависит от денежных переводов, потому что его экономика намного сильнее. Даже если правительства Таджикистана, Узбекистана и Кыргызстана считают миграцию неизбежной, интересно наблюдать за их отношением к мигрантам и особенно за поддержкой, которую они готовы оказывать мигрантам в процессе миграции. Кыргызстан и Таджикистан создали миграционные службы, ориентированные на решение проблем, с которыми могут столкнуться мигранты. Узбекистан немного менее развит в этом аспекте. При режиме Каримова официальной поддержки не было, потому что мигрантов считали предателями. А Мирзиёев смотрит на миграцию иначе, как на неизбежный процесс.

С другой стороны, если рассмотреть случай Таджикистана, то иногда вернувшиеся мигранты рассматриваются как угроза. По этому вопросу учеными были проведены некоторые исследования, которые определили работу таджикских миграционных служб скорее как слежку, нежели как помощь своему населению.

Совсем недавно наш коллега Иззат Амон, который уже 25 лет является гражданином России таджикского происхождения, был лишен гражданства и депортирован в Таджикистан. Его сразу же арестовали по прибытии в Душанбе. Эта ситуация показывает ориентацию правительств Таджикистана и России. Вероятно, надо полагать, что российская сторона определила Амона как угрозу из-за его работы и защиты прав мигрантов, а Таджикистан обвинил его в критике к государству. Это тревожное развитие событий показывает, что миграция в некоторых случаях может быть весьма чувствительной темой и, к сожалению, может даже привлечь внимание высших государственных чиновников.

Каково восприятие миграции со стороны местного населения в Центральной Азии? Какова роль социальных сетей в поощрении или торможении миграционного поведения?

Думаю, многие среди местного населения рассматривают миграцию как образ жизни. В Казахстане немного больше беспокойства на этот счет из-за вопросов утечки мозгов. В других республиках ЦА: Кыргызстане, Таджикистане, Узбекистане это просто рассматривается как образ жизни. Существует полдюжины веб-сайтов, где мигранты могут узнать об основных тенденциях, новостях и последних изменениях в миграционном законодательстве. Я думаю, что это действительно полезно, поскольку дает мигрантам хорошую информацию о том, как лучше мигрировать, так как часто бывает сложно получить нужные документы.

Социальные сети — это отличный неформальный способ связи для мигрантов который помогает им ориентироваться в трудных правовых водах России. Такова реальность российской миграционной системы: здесь много легальных мигрантов, но также много и нелегальных. Так, социальные сети выполняют важную функцию как неформальный способ связи который помогает мигрантам решить практические и правовые вопросы.

Как мигранты воспринимаются в России на государственном и на общественном уровне? Как бы Вы описали идентичность мигрантов из Центральной Азии?

Существует немало опросов общественного мнения, которые показывают тенденции с течением времени, особенно в контексте вопроса: видите ли вы Россию как страну для россиян? Это типичный вопрос, которым измеряют ксенофобию в России. Со временем мы видим, что в этой тенденции есть взлеты и падения. Даже когда уровень ксенофобии оценивается как высокий с помощью этих очень разных и несовершенных мер, я бы сказала, что в большинстве случаев это отношение к мигрантам очень пассивно выражается со стороны российских граждан. Есть опасения по поводу влияния мигрантов на рынок труда, но люди также все больше понимают, что стране нужны мигранты для поддержания экономики. Если Россия не толерантна по отношению к мигрантам, то эти ксенофобские тенденции находятся в противоречии с другими социальными и экономическими потребностями.

В отношении идентичности «мигранта из Центральной Азии», я думаю, что присутствует тенденция рассматривать мигрантов из Центральной Азии как массу людей, не осознавая многообразную и подлинную динамику, которая выделяет мигрантов из разных стран.

В области антропологии есть несколько значимых работ по мигрантам в России, которые демонстрируют действительно глубокое понимание динамики внутри различных групп. В то же время у нас не так много сравнительных работ которые выявляют различия между этими группами. Довольно часто когда мигранты находятся за границей, они, как правило, сходятся с людьми из своего региона. Например, люди из постсоветских стран могут больше общаться друг с другом, находясь в Европе, США или Великобритании, чем дома. В таких местах, как Южная Корея, они немного больше интегрируются с русскоязычным населением. Я думаю, что в самой России мы видим это реже среди мигрантов. Если мы говорим о единой идентичности «мигранта из Центральной Азии» в России, то это категория зачастую навязывается учеными.

Какие основные факторы могут влиять на миграцию в Россию?

Я думаю, что на евразийском пространстве, миграция в основном обусловлена экономическими факторами. Но это не продиктовано необходимостью выживания. Иногда образ мигрантов определяется необходимостью заработать деньги за границей в силу того, что у них нет возможностей дома, они настолько бедны. В некоторых случаях это верно для евразийской миграционной системы, но это не единственная история. Многие мигранты едут в Россию, чтобы быстро получить деньги для улучшения образа жизни. Частично это связано с социальными ожиданиями в некоторых странах ЦА, будь то свадьба, похороны, дом или машина.

Опять же антропологические и этнографические исследования демонстрируют некоторые из этих сложных социально укоренившихся факторов, которые заставляют мигрантов уезжать в Россию, и эти причины не являются чисто экономическими. Это не вопрос выживания, это социальный статус, вопрос заработка для семьи, не получения исключительно предметов роскоши, а приобретения предметов социального статуса. Мы также видим довольно много студенческой миграции. Я думаю, что Россия здесь рассматривается как возможность получения высшего образования и продвижения по карьерной лестнице.

Как с правовой точки зрения изменился механизм миграции с момента образования ЕАЭС? Повлияло ли это на региональную миграцию из стран Центральной Азии?

Я думаю, присоединение Кыргызстана к ЕАЭС в 2015 году в основном рассматривалось как возможность для кыргызских мигрантов, поскольку это была одна из крупнейших групп, направляющихся в Россию. Но реальность была действительно неутешительной, потому что данные о кыргызских мигрантах полностью исчезли. Правительство России не собирает данные о кыргызских мигрантах, работающих на законных основаниях в соответствии с положениями ЕАЭС.

Я думаю, это связано с тем, что сбор данных в большей степени сосредоточен на мигрантах, которым необходимо купить патент для работы. Это документ, который должны иметь мигранты из Таджикистана, Узбекистана, и правительство РФ продает их миллионами в год. Кыргызстан в патентах не нуждается из-за статуса в ЕАЭС. Если мы время от времени видим данные о кыргызских трудовых мигрантов, то это только на региональном уровне. Это определенно не показывается на национальном уровне и, по сути, это означает, что мы просто не знаем, сколько рабочих из Кыргызстана находятся в России.

Кыргызские трудовые мигранты часто могут работать неофициально, потому что получить трудовые контракты действительно сложно, и им также придется платить налоги. Работодатели часто хотят сэкономить, нанимая неформально. Таким образом, изменения в рамках ЕАЭС не очень помогли кыргызским мигрантам, потому как это не предоставило им рычагов влияния на рынке труда, как думали люди.

В контексте миграции как пандемия отражается на России и странах Центральной Азии?

Что ж, очевидно, пандемия сильно повлияла на миграцию, впрочем как и на другие сферы жизни. Пандемия создала проблемы, когда Россия закрыла свои границы. Миграция по своей природе является мобильным процессом, и когда закрываются границы, теория миграции говорит нам о том, что модели миграции в свою очередь становятся более постоянными. В контексте России мы не видели, чтобы многие мигранты возвращались домой, хотя у них была возможность репатриироваться обратно в свои страны. Это подтверждает теорию миграции, согласно которой закрытые границы создают больше постоянных мигрантов.

Другое серьезное воздействие – спад экономики в марте, апреле и мае прошлого года из-за мер карантина и локдауна. Многие мигранты и люди во всем мире оказались в трудном положении, потому что у них не было экономических возможностей. Однако, как только российская экономика восстановилась, мы сразу же увидели поток денежных переводов и улучшение занятости. Сейчас мы даже видим явное требование работодателей к российскому правительству – позволить мигрантам вернуться, потому что они отчаянно в них нуждаются, особенно в сфере строительства и в сельском хозяйстве. Мы видим, что мигранты серьезно пострадали от COVID-19, но чем больше мы выходим из пандемии, тем больше мигрантов начинают возвращаться к нормальной жизни.

В 2020 году около 145000 человек из Центральной Азии стали полноправными гражданами Российской Федерации, этот небольшой рост произошел за счет таджикских мигрантов. Как эта тенденция может повлиять на ЕАЭС? Указывает ли это на политику Российской Федерации в отношении Таджикистана в части вовлечения Душанбе в ЕАЭС?

С точки зрения ЕАЭС, это может представлять интересный рычаг давления между Россией и Таджикистаном. Я думаю, что с 2016 года стало ясно, что ЕАЭС доступен для Таджикистана. Но Душанбе также понимает, что это может потенциально сказаться на автономии, давлении со стороны России. Многие ученые считают ЕАЭС «Российским имперским проектом». Я так не считаю, и тот факт, что Таджикистан так долго воздерживается от вступления показывает, что страны ЦА действительно имеют довольно много рычагов воздействия на Россию как в контексте ЕАЭС, так и за его пределами.

Когда к ЕАЭС присоединился Кыргызстан, они смогли довольно существенно обсудить проблему миграции. В то время им удалось пересмотреть условия для граждан Кыргызстана, которым было отказано во въезде для возвращения в Россию. Насколько продолжительным и постоянным является этот рычаг со стороны стран ЦА – это другой вопрос. Я считаю, что эти тенденции носят эпизодический характер, они выходят за рамки конфликтных ситуаций и затем исчезают. Мы должны следить за этим, с точки зрения присоединения Таджикистана и Узбекистана к ЕАЭС и видеть, какие рычаги воздействия они будут иметь, а также следить за тем, насколько улучшится положение мигрантов в результате этого доступа к более легкой трудовой миграции через ЕАЭС.

Если мы посмотрим на прошлый опыт Кыргызстана, картина не особенно позитивная.

Я полагаю, что она будет аналогичной, если Таджикистан и Узбекистан также присоединятся.

В рамках COVID-19, как модель миграции может выявить государственный потенциал региональных игроков? Есть ли в настоящее время какие-либо препятствия для сбора региональных данных о влиянии COVID-19 на трудовую миграцию?

Миграция демонстрирует множество различных типов государственного потенциала действительно конкретным, но и сложным образом. Миграция на самом деле показывает недостаток способности государства заботиться о своих гражданах, предоставлять социальные услуги, денежные пособия.

Также явно проявляется тактика принуждения, например, когда Россия депортирует определенных граждан, вносит настолько ограничительные изменения в закон, что мигрантам становиться трудно узаконить свой статус, или вынуждает мигрантов давать деньги, когда у них нет документов. Все это мы можем в широком смысле рассматривать как способность к принуждению, которую можно измерить через депортации или столкновения с правоохранительными органами.

В контексте информационного потенциала, я думаю, что и в России, и в ЦА прослеживается его существенный дефицит. Это парадоксально, потому как советский режим явно заложил основы бюрократии. Но данные собираются и публикуются действительно неравномерно. Я бы сказала, что у России самый высокий информационный потенциал среди стран Евразии, но даже они очень избирательны в том, что публикуют. В странах Центральной Азии, правительства не всегда собирают пригодные для использования данные, и я думаю, что Казахстан является тому примером. Да, бюрократы собирают данные о своем взаимодействии с мигрантами, будь то в миграционной полиции или в Министерстве иностранных дел. Но, дают ли эти данные нам четкое представление о миграционной ситуации – это немного другой вопрос, потому как иногда категории не соответствуют реальному жизненному опыту мигрантов.

Как COVID-19 повлияет на миграцию в краткосрочной и долгосрочной перспективе? Будет ли ожидать Россия в будущем обязательной вакцинации от прибывающих мигрантов?

Я думаю, миграция восстановится по мере того, как мир вернется в нормальное русло. Однако Россия всегда пересматривает свою миграционную политику и вводит новые ограничения. Но ограничения влияют только на легальную миграцию, мигранты все равно приедут в Россию.

В рамках вакцин, страны относительно редко требуют вакцинацию для путешествий. Тем не менее, пандемия показала радикальный подход во всей государственной политике, которая была настолько экстремальной и беспрецедентной. Действительно трудно предсказать, вернется ли ситуация в норму или появятся новые ожидания относительно того, как на самом деле будут действовать пограничные режимы.

На Западе вопрос вакцинации всегда был связан со свободой совести. Но что интересно, мы также видим значительную полемику на тему вакцинации в Евразии, что, казалось бы, не исходит из той же либеральной традиции. Летом прошлого года в Мажилисе Казахстана прошли дебаты о том, делать вакцинацию обязательной или нет. В итоге решили, что вакцинация будет добровольной. Было довольно много споров, и на самом деле не ясно, продиктовано ли это вопросом прав человека или свободой совести.

Конечно, сделать вакцинацию обязательной для путешественников гораздо проще, чем для своих граждан. Я думаю, что для России наступит напряженный момент, если она не сможет привлечь достаточно мигрантов без вакцинации. Будет ли это что-то вроде действующих правил медицинского страхования или сертификатов, которые требуются, но на самом деле ничего не значат? Я не буду удивлена, если можно будет купить прививочный паспорт без получения вакцины. Это теоретическая возможность, но станет ли это чем-то вроде этого? Я думаю, что это все еще очень открытые вопросы.

Помимо COVID -19, какие еще вызовы можно ожидать в отношении региональной миграции в будущем? В целом прогнозируете ли Вы тенденции снижения миграции или нет?

Часто вызовы достаточно непредсказуемы. Были определенные вызовы, связанные с приездом украинских мигрантов в Россию после ситуации в Крыму 2014 года, когда многие мигранты уехали в Россию для долгосрочной или краткосрочной интеграции, а мы этого не прогнозировали. Точно так же иногда возникают дипломатические столкновения, которые влияют на миграцию. Это произошло в 2008 году с Грузией. Также между Россией и Таджикистаном возник спор по поводу задержанных пилотов в 2011. Эти дипломатические разногласия приходят и уходят, и их действительно трудно предугадать.

Что касается долгосрочных тенденций, я не думаю, что даже если Таджикистан и Узбекистан присоединятся к ЕАЭС, это сильно повлияет на трудовую миграцию в Россию. Даже если ситуация пойдет в совершенно противоположном направлении, и Россия начнет требовать визы для мигрантов из Центральной Азии, я думаю, что модели миграции достаточно устойчивы, и мигранты придумают способы, как обойти нововведения.

Несмотря на то, что миграция иногда может быть непопулярной среди местного населения, для российского правительства и экономики она настолько необходима, что всегда будут уступки, которые позволят схемам миграции вернуться в нормальное русло, даже если государством будут приняты решения о ее сокращении.