Классическая формула, предписывающая государству не вмешиваться в хозяйственную деятельность частных лиц, переводится как «позволяйте идти, позволяйте делать». // Антон Сочнев, специально для Bankir.Ru
Тех, кому название данного материала покажется слишком претенциозным, следует сразу предупредить, что автор не претендует на исчерпывающий охват данной темы, а просто намерен рассмотреть несколько конкретных ситуаций, связанных с деятельностью кредитных организаций. Но для начала напомним читателю, что такое – «laissez faire».
I.
«Laissez faire, laissez passer» – это классическая формула, предписывающая государству не вмешиваться в хозяйственную деятельность частных лиц; дословно переводится как «позволяйте идти (кто куда хочет), позволяйте делать (кто что хочет)». Сторонники этой формулы выступали за отмену всех законов, препятствующих более трудолюбивым и более способным людям превзойти менее трудолюбивых и менее способных конкурентов и ограничивающих перемещение товаров и людей. По их мнению, деятельность государства должна быть строго ограничена, а экономическая жизнь оставлена, насколько это возможно, вне регулирования и отдана на откуп здравому смыслу отдельных граждан, руководствующихся стремлением преуспеть в обществе. Это означает, что не должно быть ни пощады, ни защиты для тех, кто неверно приложил свой труд или капитал. В конкурентной борьбе побеждают только те, кто выбрал правильную стратегию поведения, – это процесс отбора наиболее эффективных и банкротства менее эффективных.
В качестве доктрины подобная система взглядов оформилась естественным образом на рубеже XVII-XVIII веков как протест против чрезмерного регулирования экономической деятельности со стороны правительства; зенита в своем развитии она достигла в 70-х годах XIX века, а затем пошла на спад, поскольку наступили времена неистребимого стремления государств к всемогуществу.
Естественно, что отдельные экономисты не могли не откликнуться на «социальный заказ» власть предержащих. Многое было сделано для того, чтобы общественное мнение уверилось в том, что приведенная формула является проявлением безнравственности и крайнего невежества. Дескать, полагаться на самоорганизацию рыночной системы – это несусветная глупость, ибо ни один разумный человек не может всерьез рекомендовать не делать ничего и позволить процессам идти так, как они идут, безо всякого вмешательства со стороны целеустремленной деятельности. Мол, план, уже самим фактом, что он выступает проявлением сознательной деятельности, несравненно лучше отсутствия всякого планирования.
На самом же деле вопрос заключается не в том – план или не план, а в том, кто планирует. Должен ли каждый член общества составлять планы для себя или великодушное государство должно одно составлять планы для всех? Иначе говоря, дело заключается не в том, чтобы самоорганизацию противопоставить сознательной деятельности, а в том, чтобы предпочесть автономную деятельность каждого индивида исключительной деятельности государства.
«Laissez faire, laissez passer» означает: пусть каждый индивид выбирает, как он желает участвовать в общественном разделении труда; пусть потребители определяют, что должны производить предприниматели. Планирование означает: пусть одно государство делает выбор и претворяет в жизнь свои решения посредством аппарата сдерживания и принуждения.
Сторонники вмешательства государства в экономическую деятельность утверждают, что в условиях «laissez faire, laissez passer» производятся не те товары, которые действительно нужны людям, а те, от продажи которых ожидается наибольшая отдача. Цель вмешательства государства – нацелить производство на удовлетворение истинных нужд. Но кто должен решать, каковы истинные нужды? Приверженцы государственного вмешательства ставят волю государства выше воли потребителей. Можно подумать, что во властных структурах функционируют сверхчеловеки, которые призваны навязать свои собственные оценки неполноценным народным массам. Вспомним мысль классиков марксизма-ленинизма о том, что рабочий класс обладает только тред-юнионистским сознанием. Естественно, что свое крайнее воплощение подобная концепция нашла в Советском Союзе и, чем это закончилось, мы хорошо знаем.
В своей знаковой работе «Конец laissez faire» (1926) Джон Мейнард Кейнс (1883-1946), выступая в качестве противника рассматриваемой доктрины, отмечает, что этот принцип снискал себе поддержку только потому, что предложения оппонентов были не лучшего свойства: протекционизм, с одной стороны, и марксистский социализм, с другой. При этом Кейнс признает, что и протекционизм, и марксистский социализм являют собой образцы скудости мысли, неспособности анализировать процесс, прослеживать его до конца.
Особенно нелестно он отзывается о последнем – «марксистский социализм в глазах историков общественной мысли будет всегда оставаться загадкой: как могло учение столь нелогичное и скучное оказать такое мощное и длительное воздействие на умы людей и через них на события истории». Кейнс считает, что очевидное научное несовершенство обеих школ во многом способствовало престижу и авторитету принципов «laissez faire, laissez passer». Кроме того, он признает, что эти принципы в значительной степени соответствовали нуждам и желаниям делового мира того времени.
Однако, будучи противником принципов «laissez faire, laissez passer», Кейнс утверждает, что вывод о том, что индивиды, действующие независимо в своих собственных интересах, создают наибольшее совокупное богатство, держится на ряде нереалистических допущений: что процесс производства и потребления является органическим, что существует знание его будущих условий и потребностей и что существует возможность их предвидеть. В частности, Кейнс полагает, что утверждение о том, что индивиды обладают исконной, "естественной свободой" хозяйственной деятельности, не соответствует действительности. Не существует "договорных" неотъемлемых вечных прав владения и приобретения. Совпадение частных и общественных интересов не предусматривается; более того, управление "снизу" не обеспечивает их совпадения на практике. Будет неверным считать, говорит он, что просвещенный эгоизм обычно действует в общественных интересах; это ложный вывод из принципов экономики. Неверно также, что личная корысть обычно оказывается просвещенной; гораздо чаще индивиды, действующие самостоятельно во имя достижения своих собственных целей, слишком невежественны или слишком слабы, чтобы достичь даже их. Опыт не доказывает и того, что, объединяясь, эти индивиды всегда оказываются менее дальновидными, чем действуя по отдельности.
К тому же, продолжает Кейнс, сторонники «laissez faire, laissez passer» обычно лишь в последнюю очередь обсуждают возникающие в связи этой доктриной сложные вопросы, а именно: что происходит, когда: 1) эффективные производственные единицы больше, чем эффективные единицы потребления; 2) имеют место накладные расходы; 3) отдельные хозяйственные единицы стремятся к объединению производства; 4) период адаптации продолжителен; 5) незнание преобладает над знанием и 6) монополии и объединения нарушают равенство при сделках.
В этой связи Кейнс полагает, что необходимо сосредоточится на "одной из наиболее тонких проблем законодательства", – на проведении различия между теми функциями, которые Государство должно взять на себя, защищая общественные интересы, и теми, которые ему следует оставить на усмотрение отдельных людей, сведя к минимуму свое вмешательство.
По мнению Кейнса, нужно, прежде всего, определить, какие функции имеют общественный, а какие – индивидуальный характер с точки зрения их практической реализации. Государство должно иметь дело не с теми функциями, которые субъекты экономики уже выполняют самостоятельно, а с теми, которые находятся вне сферы их деятельности и которые не может выполнить никто, кроме государства. Главное, чтобы правительство не выполняло – лучше или хуже – тех функций, которые и так выполняют индивиды, оно должно делать то, что сейчас не делается вообще.
Согласно Кейнсу, большинство экономических зол нашего времени являются плодами риска, неопределенности и незнания. Поскольку по этой причине бизнес – всегда лотерея, и вследствие того, что только отдельным индивидам, благодаря удаче, связям или личным качествам, удается извлечь выгоду из неопределенности и незнания, возникает столь резкое неравенство в распределении богатства. Эти же причины приводят к возникновению безработицы, к тому, что многие обоснованные экономические ожидания не оправдываются, а эффективность и производство снижаются. Действия отдельных людей, считает Кейнс, не могут улучшить ситуацию; некоторые из них бывают заинтересованы даже в ее ухудшении.
(На секунду прервемся в изложении позиции Кейнса по рассматриваемому вопросу и заметим, что государство – это тоже люди; данное обстоятельство нашло наиболее яркое выражение в легендарном выражении одного из Людовиков: «Государство – это я»).
Со своей стороны Кейнс выражает надежду, что лечение упомянутых напастей отчасти может состоять в продуманном кредитно-денежном контроле (1), отчасти – в сборе и широком распространении информации, касающейся экономической ситуации, включая публикацию, при необходимости на основе соответствующего закона, полезной деловой информации (2). Эти меры, говорит он, могли бы направлять общество по разумному пути с помощью соответствующего органа, который действовал бы через множество лабиринтов частного бизнеса, не вредя при этом частной инициативе и предпринимательству. Если эти меры окажутся недостаточными, они, тем не менее, помогут расширить наши знания, с тем чтобы можно было предпринять следующие шаги.
В заключение Кейнс приходит к выводу, что при разумном регулировании капитализм может стать более эффективным в достижении экономических целей, чем любая другая мыслимая система, но как таковой он имеет много отталкивающих черт. Задача состоит в том, чтобы выработать социальную организацию, которая обеспечивала бы максимальную эффективность и при этом не противоречила бы нашим представлениям об удовлетворительном образе жизни.
Коль скоро в качестве противника доктрины «laissez faire, laissez passer» мы назвали Джона Мейнарда Кейнса, то следовало бы назвать и ее сторонников. Наверное, лучше всего на эту роль подходит Людвиг фон Мизес (1881-1973), поскольку трудно найти более ярого поборника этой доктрины, настолько ярого, что взгляды его могут смутить некоторых читателей.
Мизес утверждает, что проблемы, связанные с прямым вмешательством государства в хозяйственную деятельность, затрагивают фундаментальные вопросы человеческой жизни и социальной организации. Если правда, говорит он, что власть государства от Бога и Провидение предоставило ему право действовать в качестве опекуна невежественного и глупого населения, тогда, безусловно, в его задачу входит регламентация всех аспектов поведения подданных. Ниспосланный Богом правитель лучше знает, что хорошо для тех, кто находится на его попечении, чем они сами. В его обязанности входит ограждать их от вреда, который они могут навлечь на себя, если будут предоставлены сами себе, например, потребляя наркотики.
Самозваные прагматики, продолжает Мизес, заявляют, что только доктринеры могут быть настолько догматичны, чтобы возражать против государственного регулирования оборота наркотиков. Полезный эффект от этого неоспорим.
Тем не менее, Мизес пускается в полемику по данному вопросу, утверждая, что не все так просто. Он не отрицает, что наркотики – опасная штука. Но, говорит он, если признается принцип, что в обязанности государства входит защита субъектов от их собственной глупости, то нельзя выдвинуть никаких серьезных возражений против дальнейших посягательств. Сильные аргументы можно привести в пользу запрещения алкоголя и никотина. И зачем ограничивать благосклонную предусмотрительность государства защитой только тела индивида? Разве не может человек причинить своему разуму и душе гораздо больший вред, чем любые телесные болезни? Почему бы не оградить его от чтения плохих книг, от просмотра плохих пьес, от любования плохой живописью и скульптурой, от слушания плохой музыки? Зло, причиняемое плохой идеологией, значительно губительнее как для личности, так и для общества в целом, чем наркотики.
Согласно Мизесу, проблема заключается в том, что ни одно патерналистское государство, античное или современное, не избежало регламентирования мыслей, взглядов и мнений своих подданных. (Лучше всех это знают те, кто в сознательном возрасте жил в СССР). Если кто-то упраздняет свободу человека определять свое потребление, то он отнимает все свободы. Наивные защитники государственного вмешательства в потребление обманывают сами себя, когда игнорируют то, что они презрительно называют философскими аспектами проблемы. Они тем самым поддерживают аргументы цензуры, инквизиции, религиозной нетерпимости и преследования инакомыслящих.
Мизес считает, что все восхваления исключительной роли государства не что иное, как плохая маскировка самообожествления конкретного интервенциониста (интервенционизмом Мизес называет вмешательство государства в хозяйственную деятельность). Государство, заявляет он, является великим идолом потому, что от него ожидают только того, чего хочет достичь отдельный защитник интервенционизма. Подлинным считается лишь тот план, который полностью одобряется данным конкретным сторонником интервенционизма. Все остальные планы просто фальшивки. Говоря «план», автор книг о пользе планирования, разумеется, имеет в виду исключительно свой собственный план. Он не учитывает возможность того, что план, осуществляемый государством, может отличаться от его плана. Многочисленные сторонники планирования едины только в отрицании laissez faire, т.е. права индивидов свободно выбирать и действовать. Но они сломали немало копий по поводу принятия единого плана. На каждое разоблачение очевидных и неоспоримых пороков государственного вмешательства в экономическую жизнь сторонники интервенционизма реагируют одинаково. Эти ошибки, говорят они, были результатом ложного интервенционизма; мы же отстаиваем хороший, а не плохой интервенционизм. И, разумеется, хороший интервенционизм является собственной разработкой конкретного профессора.
Еще одна причина, вследствие которой Мизес выступает против вмешательства государства в хозяйственную жизнь, это, конечно же, коррупция. (Напомним, что сейчас в России проходит очередная компания по борьбе с этим явлением). С его точки зрения, вряд ли существуют какие-либо виды вмешательства государства в рыночный процесс, которые с точки зрения тех граждан, кого они затрагивают, нельзя было бы квалифицировать ни как конфискации, ни как подарки. Как правило, один индивид или группа индивидов обогащается за счет других индивидов или группы индивидов. А очень часто вред, причиняемый некоторым людям, не соответствует никаким преимуществам для других людей.
Не существует, утверждает он, справедливого и честного метода реализации огромной власти, которую интервенционизм вкладывает в руки законодательных и исполнительных органов. Защитники интервенционизма претендуют на то, чтобы заменить, как они утверждают, социально вредные последствия частной собственности и закрепленных законом имущественных прав неограниченной свободой действий мудрого и бескорыстного законодателя и его добросовестных и неутомимых слуг - бюрократов. На их взгляд, простой человек – это беспомощное дитя, крайне нуждающееся в отеческом попечении, чтобы защитить его от ловких проделок разного рода жуликов и проходимцев. Они отвергают все традиционные понятия закона и законности во имя более высокой и благородной идеи справедливости.
К сожалению, констатирует Мизес, должностные лица и их аппарат далеко не ангелы. Они очень скоро узнают, что для коммерсантов их решения означают либо значительные убытки, либо – иногда – значительные прибыли. Безусловно, существуют бюрократы, которые не берут взяток; однако другие стремятся воспользоваться любой безопасной возможностью войти в долю с теми, кому выгодны их решения.
Во многих сферах управления фаворитизма просто-напросто невозможно избежать. Кому государство должно предоставить лицензию, а кому в ней отказать? Не существует никакого нейтрального или объективного критерия, чтобы сделать решение беспристрастным и свободным от фаворитизма. Разве мало мы видели примеров, когда субъекты, получившие лицензию, впоследствии вели себя неподобающим образом? Переходят ли деньги из рук в руки, по ходу дела не столь важно. Столь же постыден факт, когда лицензии отдаются тем, кто оказал и ожидается, что окажет, взаимные ценные услуги (например, отдаст свои голоса) людям, от которых зависит решение.
Все, что защитники государственного вмешательства в экономику делают, является правильным, потому что ущемляет интересы тех, кто эгоистично хочет сохранить для себя то, что с точки зрения этой высшей концепции справедливости должно принадлежать другим. Понятия эгоизма и бескорыстности, используемые в этом рассуждении, являются внутренне противоречивыми и бесполезными. Любое действие направлено на достижение состояния дел, которое больше устраивает действующего субъекта по сравнению с состоянием, которое существовало бы, если бы этого действия не было. В этом смысле любое действие должно квалифицироваться как эгоистичное. Человек, подающий милостыню голодным детям, делает это либо потому что ценит свое удовлетворение, ожидаемое от этого дара, выше, чем любое иное удовлетворение, которое он может купить, израсходовав эту сумму денег, либо он надеется быть вознагражденным в загробной жизни. В этом смысле политик всегда эгоистичен, не важно, поддерживает он популярную программу, чтобы занять должность, или твердо придерживается своих собственных непопулярных убеждений и тем самым лишает себя выгод, которые он мог бы получить, измени он им.
Коррупция является постоянным спутником государственного вмешательства в хозяйственную деятельность.
Автор не собирается склонять читателя присоединиться к той или иной точке зрения, читатель сам может выбрать, какая позиция импонирует ему больше всего. Автор просто хочет показать, как вмешательство государства в хозяйственную жизнь выглядит на практике.
II.
Итак, все нынешнее человечество проживает в том или ином государстве, а потому вынуждено либо смиряться с теми условиями, которые оно создает, либо искать более благоприятные условия (если есть такая возможность). (В целях упрощения мы второй случай просто не будем рассматривать, хотя, к примеру, оффшоры всегда пользовались определенным спросом).
В процессе осуществления своей деятельности государство порой создает такие условия, адаптация к которым требует от субъектов экономической жизни определенных расходов или наносит им определенный имущественный ущерб, несмотря на то, что Конституции многих государств – и Россия не исключение – содержат нормы, подобные приведенной в части 3 ст. 35 Конституции Российской Федерации:
«3. Никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда. Принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения».
В одной из последних своих статей («Тризна по законопроекту о советских вкладах)» автор уже затрагивал вопрос о том, что случилось с имуществом, в частности, с дореформенными вкладами наших сограждан в Сбербанке. Согласитесь, досадно, что никто тебя имущества вроде бы не лишал и, тем более, принудительно не отчуждал, а его, тем не менее, не стало.
Конечно, можно сказать, что такая ситуация – плата за переход к рыночной экономике. Мол, что мы видели в период апофеоза горбачевской перестройки? В свободной продаже только березовый сок да морская капуста, а все остальное – сахар, крупы, макаронные изделия, спиртное и т.п. – только по талонам. Но такая плата выглядела бы вмененной, а значит – принудительной и, следовательно, должна была бы сопровождаться предварительным и равноценным возмещением.
Только не надо говорить, что пресловутые ваучеры и были таким возмещением, ибо ваучеры – это уравниловка (по одному на человека), а во вкладах у граждан были разные суммы и, получается, что понесли они за переход к рыночной экономике разные издержки. К тому же этот аргумент не проходит, поскольку юридический расклад был совершенно другим.
На сегодняшний день мы имеем следующее. Признано (в процессе обсуждения законопроекта "О вкладах, внесенных в акционерный коммерческий Сберегательный банк РСФСР (акционерный коммерческий Сберегательный банк Российской Федерации) в период до 1 января 1992 года"), что Сбербанк не может нести ответственность за происходящие в стране инфляционные процессы – не он же устроил гиперинфляцию в период перехода к рыночным реформам, а властные структуры государства. И, хотя с точки зрения действующего Гражданского кодекса Российской Федерации (ГК РФ) Россия не отвечает по обязательствам созданных ею юридических лиц, кроме случаев, предусмотренных законом, тем не менее, Федеральным законом № 73-ФЗ от 10 мая 1995 года «О восстановлении и защите сбережений граждан Российской Федерации» Россия признала, что гарантированные сбережения граждан, а к ним, в частности, относятся и дореформенные вклады в Сбербанке, являются государственным внутренним долгом Российской Федерации. Несмотря на это, Россия так и не ответила за устроенную ею же гиперинфляцию, и, таким образом, за ее вмешательство в хозяйственную жизнь страны заплатило население потерей своих сбережений.
Констатируем: в результате перехода к рыночным отношениям прошла волна гиперинфляции, в результате чего Сбербанк оказался освобожденным от ответственности за восстановление покупательной способности дореформенных вкладов, а ущерб понесли рядовые вкладчики – граждане России.
Спрашивается, если бы наряду со Сбербанком в таком же положении оказался какой-нибудь частный банк, был бы он освобожден от ответственности за восстановление покупательной способности вкладов своих клиентов?
III.
Для ответа на поставленный вопрос давайте обратимся к событиям двенадцатилетней давности – к приснопамятному августовскому кризису 1998 года. В результате последовавших за ним событий автору довелось от лица банка, в котором он в ту пору трудился, много судиться с вкладчиками (и не только с ними, но об этом не будем), причем и «в розницу», и «оптом» – когда на основании статьи 128 Гражданского процессуального кодекса РСФСР (именно он тогда действовал) судья в целях более быстрого рассмотрения споров объединял для совместного рассмотрения несколько дел по искам различных истцов к одному и тому же ответчику. Хотя спора, как такового, не было – о чем спорить, если банк отказывает вкладчику в его праве на получение вклада по первому требованию. Ссылаться на кризис как на непреодолимую силу бессмысленно, поскольку в пункте 3 статьи 401 ГК РФ прямо говорится, что к обстоятельствам непреодолимой силы не относятся, в частности, «нарушение обязанностей со стороны контрагентов должника, отсутствие на рынке нужных для исполнения товаров, отсутствие у должника необходимых денежных средств». А у нас как раз денежных средств и не было, чтобы расплатиться с вкладчиками. И ни один судья не будет себе морочить голову, а почему это у банка нет денег. Таким образом, на поставленный вопрос мы имеем отрицательный ответ.
Между тем, ситуация не так проста, как может показаться на первый взгляд, и вряд ли законодатель представлял себе всю «подводную часть айсберга», когда формулировал нормы ст. 401 ГК РФ.
Давайте вспомним, какие «телодвижения» совершили властные структуры России в период августовского кризиса.
Во-первых, был остановлен рынок ГКО (государственных краткосрочных облигаций) и ОФЗ (облигаций федерального займа). В результате этого административного решения владельцы портфелей названных ценных бумаг не имели возможности поддержать свою ликвидность, продав часть бумаг, в частности, для того, чтобы расплатиться с вкладчиками. Разумеется, автору прекрасно известно, что в преддверии кризиса государственные облигации резко упали в цене (доходность, напротив, поднялась до заоблачных высот) и владельцы облигаций вряд ли много выручили бы за них. Но, тем не менее, родное государство лишило владельцев ценных бумаг возможности поддержать свою ликвидность даже в минимальной степени.
Во-вторых, Российская Федерация в нарушение п. 4 ст. 817 ГК РФ, прямо запрещающего изменение условий выпущенного в обращение займа, отказалась погашать находящиеся в обращении облигации юридическим лицам (была предложена реструктуризация долга), что также негативно сказалось на ликвидности кредитных организаций.
В-третьих, девальвация рубля, причем не на несколько процентов, а в разы. В этих условиях, даже если у банка валютные активы равны валютным пассивам, у него могут начаться проблемы, в том случае, если валютные кредиты были выданы заемщикам, которые не имели источников валютной выручки. Можно, конечно, сказать, что это глупость – выдавать валютные кредиты заемщикам, не имеющим источников валютной выручки. Однако, если и кредитная организация, и клиент, поверив Банку России и надеясь, что последний действительно, как и заверял, будет держать доллар в коридоре 6,20 ± 15%, рассчитали, что клиент сможет вернуть кредит, даже покупая рубли по курсу 6,20 + 25%, то почему бы ему не выдать кредит?
Они никак не могли предполагать, что Банк России «вытрет ноги» о Конституцию Российской Федерации, часть 2 ст.75 которой гласит:
«2. Защита и обеспечение устойчивости рубля – основная функция Центрального банка Российской Федерации, которую он осуществляет независимо от других органов государственной власти».
Возникает вопрос, что делать субъектам предпринимательской деятельности, когда государственные структуры ведут себя столь безответственно, не только не исполняя того, что им предписывает Конституция РФ и закон, но и нанося существенный ущерб тем, кто, по своей наивности, верит родному государству?
Процедуру девальвации мы наблюдали и год с лишним назад, когда последний кризис набирал обороты в России, хотя и не в тех масштабах как в 1998 году. Известно, что целями девальвации являются:
1) снижение уровня реальной заработной платы, даже если номинальный уровень заработной платы остается неизменным или незначительно растет;
2) заставить товарные цены, особенно цены на продукцию сельского хозяйства, расти в национальной валюте или, по меньшей мере, остановить их дальнейшее снижение;
3) оказать помощь должникам за счет кредиторов;
4) поощрить экспорт и снизить импорт;
5) привлечь больше иностранных туристов и сделать более дорогими (во внутренней валюте) поездки в другие страны для граждан своей страны.
Должен ли рядовой налогоплательщик сказать «спасибо» властным структурам за проведение политики, направленной на достижение названных целей? Автор вам своего ответа не навязывает.
А не удивительно ли, когда власти обязывают субъектов хозяйственной деятельности осуществлять несвойственные им функции, которые испокон веков были прерогативой самого государства, такие, например, как противодействие отмыванию доходов, полученных преступным путем, и финансированию терроризма? Думается, излишне говорить, на кого падает бремя, связанных с этим издержек.
Источник: bankir.ru.
Рейтинг публикации:
|
