В заголовках газет по-прежнему преобладают финансовые скандалы и споры по поводу финансового нормотворчества. Кибер-хакинг в Бюро кредитных историй Эквифакс скомпрометировал личные данные половины взрослого населения Соединённых Штатов. В финансовой компании SoFi, некогда любимом детище финансовых технологий, которое финансирует студенческие займы и другие виды кредитов, исполнительный директор был вынужден уйти в отставку после обвинений в сексуальном домогательстве и рискованных методах кредитования (компания вводила в заблуждение инвесторов о своих финансах и поручала неопытным специалистам по работе с клиентами делать оценки кредитов). Тем временем Белый дом и республиканцы в Конгрессе пытаются отменить жёсткие банковские правила закона Додда-Франка, регулирующие финансовую деятельность.
Всё это заставляет вспомнить аббревиатуру, знакомую всем, таким же как я, финансовым обозревателям — ТЗБ, «тоска зелёная банковская». Даже некоторые из нас, зарабатывающие на жизнь обзорами рынков, могут почувствовать, что у них ТЗБ. За последние 10 лет было такое множество финансовых скандалов, так много битв между регуляторами и финансистами, и столько сложностей (больше ликвидности и меньше кредитное плечо на ваш капитал первого уровня – это для кого вообще?), что широкие круги общественности потеряли интерес к дискуссиям о том, как нам сделать нашу финансовую систему более безопасной.
А проблема эта очень опасна, потому что, несмотря на все сломанные копья и введение новых правил, есть основополагающая истина, касающаяся нашей финансовой системы, которую мы ещё не осознали в полной мере: это не она нам служит, а мы обслуживаем её.
Адам Смит, отец современного капитализма, представлял финансовые услуги (я подчёркиваю, «услуги») как отрасль, существующую не как самоцель, но как средство помощи другим видам бизнеса. Тем не менее, кредитование Мэйн-стрит (рядовых налогоплательщиков — прим. перев.) сейчас самая незначительная часть того, чем сейчас занимаются в стране крупнейшие банки. В 1970-х годах большинство финансовых потоков, которые, конечно, образовывались непосредственно из наших сбережений, направлялись в новые инвестиции для бизнеса. Сегодня только 15% денег, поступающих из крупнейших финансовых организаций, идут на эти цели. Остальные существуют в замкнутом кольце биржевого трейдинга; организации оказывают услуги и занимаются покупкой и продажей акций, облигаций, недвижимости и других активов, что по большей части обогащает 20% населения, владеющего 80% основных активов. Это не помогает росту, однако способствует увеличению разрыва в уровне благосостояния.
Этот фундаментальный сдвиг в бизнес-модели финансовой отрасли — вот то, о чём нам действительно надо говорить, а не о технократических тонкостях вроде коэффициентов ликвидности или уровнях капитала, и даже не о том, как наказывать за конкретные банковские нарушения. Большая проблема в том, что наша банковская система больше не идентифицируется по Адаму Смиту, который был уверен, что для того, чтобы работали рынки, все игроки должны иметь равный доступ к информации, прозрачные цены и общую систему нравственных ценностей. Сейчас об этом можете забыть.
Хотя крупнейшие банки могут честно заявлять, что за последние десять лет они избавились от рискованных активов и увеличили объём ликвидности на своих балансах, их бизнес-модель стала принципиально отключённой от самих людей, организаций и предприятий, для которых они были созданы. На небольшие муниципальные банки, на долю которых приходится всего около 13% банковских активов, приходится почти половина всего кредитования малого бизнеса. Большие банки в основном «ворочают делами». Они обслуживают исключительно самих себя, существуя в качестве перемычки в песочных часах, которые представляет собой наша экономика, беря процент, какой хотят, чтобы другие могли пройти. (Финансы — это одна из немногих отраслей, в которых размеры вознаграждения выросли с ростом всего сектора). Финансовая индустрия, в которой доминируют крупнейшие банки, обеспечивает всего 4% всех рабочих мест в стране, однако забирает около 25% всего «пирога» корпоративных прибылей.
Может быть, именно поэтому компании всех мастей пытаются скопировать эту модель. Нефинансовые фирмы в целом сейчас в целом получают от чисто финансовых операций в пять раз больше прибылей, чем они получали в 1980-х годах. Обратный выкуп акций искусственно повышает стоимость корпоративных акций, обогащая топ-менеджеров. Авиалинии могут заработать больше на хеджировании нефтяных цен, чем на продаже билетов второго класса. Фармацевтические компании на поиск путей оптимизации налогов тратят столько же времени, сколько на разработку новых лекарств. Крупнейшие фирмы Кремниевой долины сейчас используют добрую часть свободных денег на размещение облигаций, как какой-нибудь «Голдман Сакс».
Слияние технологии и финансов достигло апогея с созданием фирм, подобных SoFi, которая запустила те же самые старые модели на стероидах больших данных. Это область, о которой, наверное, мы ещё много чего услышим. Пару недель назад, на слушаниях в Комитете по банковской деятельности в Сенате по финансовым технологиям законодатели в очередной раз бились над тем, чем нужно считать эти новейшие кризисы кредитования. Но фундаментальной проблемой нашей финансовой системы является не вопрос о данных, или конфиденциальности или алгоритмах. Дело в том, что сама система потеряла свою исходную цель.
Финансовая отрасль превратилась в хвост, виляющий собакой. Пока мы не начнём разговор о том, как создать финансовую систему, которая действительно служит обществу, а не о том, как работать на опережение злоупотреблений со стороны тех, кто этим не озабочен, наши попытки перекинуть мост через пропасть, разделяющую Мэйн-стрит и Уолл-стрит, будут тщетными.
