'Le Monde', Франция
Две навязчивые идеи Франции: Германия и упадок
Автор: Карим Эмиль Битар
Дата публикации: 13-12-2011
Материал предоставлен РГРК «Голос России» в рамках информационного сотрудничества
Некоторые заявления, сделанные за последние две недели, показали, насколько актуальным остается во Франции спор о навязчивом страхе упадка и страхе перед Германией
В статье, опубликованной в 1999 году под заголовком «Два наваждения одного века», неизменно точный политолог Гарварда Стэнли Хоффман (Stanley Hoffmann) подчеркивал, что на протяжении всего двадцатого века, каковы бы ни были превратности каждого его периода, Франция всегда была одержима двумя навязчивыми идеями, которые позволяют лучше понять господствовавшие умонастроения и различные политические курсы, которыми следовала страна: страх перед Германией и страх собственного упадка.
В значительной степени для того, чтобы лучше справиться с этими двумя основными тревогами, был определен «великий замысел» генерала де Голля, этого «артиста от политики» (с таким заголовком вышла еще одна книга Инге и Стэнли Хоффман). С той же целью позже был предложен проект европейской интеграции, посредством которой французские стратеги надеялись встроить в общий контекст или «европеизировать» Германию, сохраняя для Франции, насколько возможно, поле для маневра.
Эти страхи также объясняют длительную и парадоксальную преемственность французской дипломатии, несмотря на все изменения, которые, разумеется, могут привнести в политику сменяющие друг друга президенты. Эта преемственность, однако, не всегда приводила к достижению основных целей, говорит Хоффман, и не смогла помешать постепенному сокращению глобального присутствия Франции в пост-деголлевский период.
Это, конечно, объясняется сочетанием весьма различных факторов, но вполне можно предположить, что эти два абсолютно правомерных желания Франции (установить гармоничные отношения с Германией и избежать упадка), сами могут стать препятствием на пути реализации стратегических интересов Парижа, настолько два эти вопроса парализуют правящие классы и мешают Франции проявить творческий подход, пересмотреть свою дипломатическую и экономическую политику в меняющемся мире.
Некоторые заявления, сделанные за последние две недели, показали, насколько актуальным остается во Франции спор о навязчивом страхе упадка и страхе перед Германией.
Ключевой фразой выступления президента Республики в Тулоне была та, в которой он подчеркивал, что «сегодня страх вернулся. (...) У этого страха есть имя: это страх того, что Франция утратит способность контролировать свою судьбу».
В этой фразе мы слышим две интонации: деголлевскую, говорящую о настоятельной необходимости для Франции «сохранять свое положение» (является ли нынешняя внешняя политика Франции наиболее подходящей для того, чтобы следовать завету де Голля?) и интонацию Роже Жикеля (Roger Gicquel), ведущего теленовостей, который вошел в историю телевидения, начав свой 20-часовой выпуск знаменитой фразой «Франция боится» - после похищения ребенка, совершенного Патриком Анри (Patrick Henry) в феврале 1976 года. Позже преступник избежит смертной казни благодаря Роберу Бадинтеру (Robert Badinter). Но Жикель - мы часто об этом забываем - сразу же призвал телезрителей не поддаваться страху, который всегда плохой советчик.
Тема Франции, которая боится упасть, уже была в центре президентской кампании, в 2007 году. И, вероятно, история запомнит тот факт, что Николя Саркози своим избранием в 2007 году во многом обязан нескольким сочинениям, которые укоренили в умах его сограждан мысль о том, что от французской социальной модели надо отказаться и что только «разрыв» сможет затормозить упадок. Авторы этих сочинений, прозванные прессой «певцами упадка», часто были похожи друг на друга своей увлеченностью немецкой моделью, что еще раз доказывает, что две эти навязчивые идеи часто соседствуют.
Как бы там ни было, их идеи стали гегемонистскими - в грамшианском смысле слова. Но после экономического кризиса 2008 года выяснилось, что Франция, благодаря своей социальной системе, послужившей амортизатором, относительно удачно смогла ему противостоять по сравнению со своими соседями. Это в мае 2009 года признал журнал The Economist. Воспев упадочничество Франции, издание закончило призывом к другим европейским странам ориентироваться на французскую модель.
Увлеченность Франции экономической политикой Германии была очевидна уже в начале 1990-х годов, когда правительством Береговуа проводилась так называемая политика «конкурентного уменьшения инфляции» и снижения зарплат, от которой Франция так по-настоящему и не отошла. Но за исключением этого стремления к соревнованию в области монетарного ригоризма, французское коллективное бессознательное, кажется, избавилось от одержимости Германией.
Некое «отклонение от курса» случилось во время предвыборного выступления, в котором кандидат Николя Саркози утверждал, что «Франции не приходится краснеть за свою историю. Она не занималась геноцидом. Она не придумала окончательного решения [еврейского вопроса - прим. пер.]», что имело целью напомнить немцам самые черные страницы их истории, хотя они провели в этом отношении значительную работу.
За исключением Даниэля Шнейдермана (Daniel Schneidermann), мало кто отметил эту «германофобию» и никто не осудил ее, как это было тогда, когда Арно Монтебур (Arnaud Montebourg) сравнил политику Ангелы Меркель с политикой Бисмарка. В его оправдание стоит сказать, что он был не первым, кто провел такую параллель: ее проводил и Ив Треар, автор редакционных статей Figaro, в 2010, и Эрик Земмур, и не кто иной, как Зигмар Габриэль (Sigmar Gabriel), председатель немецкой СДПГ. Возможно, сравнение неуклюже, но, если не ударяться в махровую политкорректность, оно почти не переходит грани и может восприниматься по-разному, даже, по мысли Земмура, как похвала Меркель.
Более сомнительны слова других руководителей-социалистов, которые упоминают Эдуара Даладье (Edouard Daladier) или Мюнхенские соглашения. В международной политике вот уже несколько лет существует привычка по любому поводу упоминать Мюнхен, и не знающие удержу вояки со времен Буша никогда не боялись называть мюнхенцем каждого, кто не разделял их воинственных настроений. Разве Поль Валери не говорил, что нет ничего хуже, чем так называемые «уроки истории», когда ее неправильно поняли или неправильно интерпретировали?
Пришло время Франции освободиться от этих навязчивых страхов. Жизненно важно иметь прочные и стабильные отношения с Германией, но зачем зацикливаться на «немецкой модели» и стремиться копировать каждую немецкую реформу, сколь бы незначительна она ни была, притом что по-прежнему очевидны различия между двумя странами, будь то в семейном устройстве, в промышленной системе, в особенностях функционирования капитализма и проч.?
Что же касается извечного спора о предполагаемом упадке Франции, то он кажется как минимум странным, если его рассматривать вне французских национальных рамок. Франция играет на международной арене нетривиальную роль, учитывая ее демографический вес (1% от всего мирового населения). У нее много козырей: она остается самой посещаемой страной мира, у нее крепкая демографическая ситуация (самая высокая рождаемость в Европе), ее «мягкое влияние» и привлекательность в глазах населения всего мира остаются на высоком уровне, ее систему здравоохранения ВОЗ считает самой успешной в мире, иностранные инвесторы подтверждают ее привлекательность, ее крупные предприятия добиваются успеха на международных рынках...
Конечно, проблем хватает: структурная безработица, задолженность, размывание среднего класса, слабые позиции малых и средних предприятий на международном рынке, влияние греческого кризиса на положение банков, распад социальных связей и много чего другого... Но разве будущее строят, внимая популистам и поддаваясь тенденции культурного изоляционизма, разве его можно построить, будучи парализованным страхом перед Германией или грозящим упадком?
Источник: inoforum.ru.
Рейтинг публикации:
|
