Резюме: Нынешние проблемы зародились в 1990-е гг., когда политики направили мир по пути гиперглобализма, требовавшего подчинения национальных экономик интересам мировой экономики. Но гиперглобализация была скорее образом мышления, а не реальным непреодолимым ограничителем для национальной политики.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 4, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

Глобализация переживает трудные времена. Набрал мощь популизм, ярким представителем которого является президент США Дональд Трамп. Тлеющая торговая война между Китаем и Соединенными Штатами рискует перерасти в горячий конфликт. Европейские страны закрывают границы для иммигрантов. Даже самые активные сторонники глобализации признают перекосы и говорят о необходимости изменений.

Нынешние проблемы зародились в 1990-е гг., когда политики направили мир по пути гиперглобализма, требовавшего подчинения национальных экономик интересам мировой экономики. В торговле символом трансформации стало учреждение в 1995 г. Всемирной торговой организации (ВТО). ВТО не только затруднила защиту стран от международной конкуренции, но и стала вмешиваться в вопросы, которые правила международной торговли прежде не затрагивали: сельское хозяйство, сфера услуг, интеллектуальная собственность, индустриальная политика, здравоохранение и санитарные нормы. Одновременно возникли амбициозные региональные торговые соглашения, например, НАФТА.

В финансах происходил фундаментальный сдвиг: государства отказались от регулирования движения капитала, перейдя к либерализации. Под давлением США и глобальных организаций – Международного валютного фонда (МВФ) и Организации экономического сотрудничества и развития – страны разрешили огромным потокам средств свободно преодолевать границы в поисках краткосрочной прибыли.

Тогда казалось, что эти изменения опираются на прочный экономический фундамент. Открытость в торговле позволит экономикам перераспределить ресурсы в наиболее продуктивные сферы. Капитал будет перемещаться из стран, где он в избытке, туда, где он необходим. Рост торговли и свобода капитала стимулируют частные инвестиции и способствуют глобальному экономическому подъему. Но вместе с новыми правилами появились риски, которых гиперглобалисты не ожидали, хотя экономическая теория позволяла прогнозировать не только преимущества, но и недостатки глобализации.

Увеличение торговли с Китаем и другими странами с низким уровнем зарплат ускорило падение занятости в производственном секторе развитых стран. В результате обанкротились целые районы и города. Финансизация глобальной экономики вызвала самый тяжелый финансовый кризис со времен Великой депрессии. А после этого международные институты стали продвигать меры жесткой экономии, которые нанесли еще больший ущерб. Простым людям происходящее казалось результатом действия анонимных рыночных сил или следствием решений, принятых в далеких странах.

Политики пытались преуменьшить остроту проблем, отрицая, что в новых условиях глобальной экономики приходится жертвовать суверенитетом. Казалось, они сами парализованы этими силами. Право- и левоцентристы спорили не о правилах нового мирового хозяйства, а о том, как приспособить к ним свои национальные экономики. Правые хотели снизить налоги и ослабить регулирование, левые – увеличить расходы на образование и инфраструктуру. И те и другие соглашались, что экономику нужно реформировать во имя глобальной конкурентоспособности. Глобализация – «экономический эквивалент природных сил, таких как ветер или вода», говорил президент США Билл Клинтон. Британский премьер Тони Блэр высмеивал тех, кто предлагал дискутировать о глобализации: «С тем же успехом можно обсуждать, должна ли осень следовать за летом».

Однако путь, который мир выбрал в 1990-е гг., не был неизбежным. Международные институты сыграли свою роль, но гиперглобализация была скорее образом мышления, а не реальным непреодолимым ограничителем для национальной политики. До этого страны экспериментировали с двумя совершенно разными моделями глобализации: золотым стандартом и Бреттон-Вудской системой. Гиперглобализация по духу ближе к золотому стандарту, исторически более далекому и агрессивному. В этом кроется источник многих нынешних проблем. Политикам стоит обратиться к Бреттон-Вудской системе, основанной на более гибких принципах, если они хотят построить справедливую и устойчивую глобальную экономику.

Золотые оковы

Почти 50 лет до Первой мировой войны и короткий межвоенный период золотой стандарт устанавливал правила управления экономикой. Принимая золотой стандарт, государство должно было привязать национальную валюту к стоимости золота, обеспечить открытость границ для капитала и выплачивать внешний долг при любых обстоятельствах. Если эти правила требовали от государства мер жесткой экономии (в современной терминологии), так и делали, независимо от ущерба для национальных доходов и занятости.

Не случайно первое осознанное популистское движение возникло именно в период действия золотого стандарта – из-за готовности принять болезненные экономические меры. В самом конце XIX века Народная партия стала голосом американских фермеров, которые страдали из-за высоких ставок по долгам и падения цен на их продукцию. Решение было простым: облегчить кредитование, разрешив погашать долги не только в золоте, но и в серебре. Позволь государство конвертировать серебро в национальную валюту по установленному курсу, денежная масса увеличилась бы, цены пошли вверх и положение фермеров улучшилось. Но преобразованиям противился истеблишмент Северо-Востока, поддерживавший золотой стандарт. Недовольство росло, и в 1896 г. на съезде Демократической партии Уильям Дженнингс Брайан, кандидат на выдвижение в президенты, произнес знаменитую фразу: «Вам не удастся распять человечество на золотом кресте». Золотой стандарт выдержал популистские нападки в США отчасти благодаря открытию месторождений золота, что облегчило условия кредитования в конце 1890-х годов.

Спустя почти 40 лет золотой стандарт был снижен, на этот раз Великобританией, оказавшейся под давлением схожего недовольства. Во время Первой мировой действие золотого стандарта приостановили, но в 1925 г. Великобритания вернулась к его довоенному уровню. Однако британская экономика представляла собой лишь тень довоенной, и спустя четыре года, в 1929 г., страна оказалась на грани катастрофы. Предприниматели и рабочий класс требовали снижения ставок, что в условиях золотого стандарта вызвало бы отток капитала за границу. Но в тот раз британское правительство сделало выбор в пользу национальной экономики, а не глобальных правил, и в 1931 г. отказалось от золотого стандарта. Спустя два года примеру британцев последовал Франклин Рузвельт, избранный президентом США. Сегодня экономисты знают: чем быстрее страна отказывалась от золотого стандарта, тем быстрее выходила из Великой депрессии.

Опыт золотого стандарта научил архитекторов послевоенной международной экономической системы, прежде всего Джона Мейнарда Кейнса, что удержание национальных экономик на коротком поводке ради продвижения международной торговли и инвестиций делает систему уязвимой. Поэтому международный режим, выработанный союзниками на Бреттон-Вудской конференции в 1944 г., давал правительствам пространство для собственной денежно-кредитной политики. Основой этой системы был контроль за движением капиталов. Как отмечал Кейнс, контроль капиталов – не просто временная мера, пока финансовые рынки стабилизируются после войны, это – «постоянное условие». Каждое государство устанавливало фиксированный курс своей валюты, но могло корректировать его, если экономика оказывалась под давлением международных финансов. Бреттон-Вудская система строилась на идее о том, что лучший способ стимулировать международную торговлю и инвестиции – позволить национальным правительствам управлять своей экономикой.

Бреттон-Вудская система касалась только международных финансов и валютной политики. Правила торговли разрабатывались, исходя из ситуации, в рамках Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ). Но философия оставалась той же. Страны должны были открывать свои экономики настолько, чтобы не нарушать общественно-политический договор. Либерализация торговли сводилась к снижению пограничных ограничений – квот на импорт и пошлины – для промышленной продукции и касалась только развитых стран. Развивающиеся страны вправе действовать по своему усмотрению. И даже у развитых стран сохранялись возможности защищать ключевые сектора. Когда в начале 1970-х гг. резкий рост импорта одежды из развивающихся стран поставил под угрозу уровень занятости в развитых странах, стороны сели за стол переговоров и выработали специальный режим, позволяющий регулировать квоты на импорт.

По сравнению с золотым стандартом и гиперглобализацией правила Бреттон-Вудской системы и ГАТТ оставляли государствам свободу выбора условий, на которых они будут участвовать в мировой экономике. Развитые страны использовали эту свободу, чтобы регулировать экономику, получать налоги и строить социальное государство, не опасаясь глобальной конкуренции и оттока капитала. Развивающиеся государства диверсифицировали экономику с помощью торговых ограничений и индустриальной политики.

Казалось бы, независимость от мировой экономики звучит как рецепт меньшей глобализации. Но в эпоху Бреттон-Вудской системы глобальная экономика находилась на подъеме. Развитые и развивающиеся экономики росли беспрецедентными темпами. Торговля и прямые иностранные инвестиции увеличивались еще быстрее, опережая показатели мирового ВВП. Доля экспорта в глобальном производстве утроилась – с 5% в 1945-м до 16% в 1981-м. Эти успехи подтверждали идею Кейнса о том, что глобальная экономика функционирует лучше, когда каждое государство заботится о собственной экономике и обществе.

Возвращение к духу золотого стандарта

По иронии судьбы гиперглобалисты использовали успехи Бреттон-Вудской системы, чтобы легитимировать собственный проект по ее замене. Если поверхностные Бреттон-Вудские нормы настолько увеличили мировую торговлю, инвестиции и повысили уровень жизни, представьте, какие результаты даст глубокая интеграция, утверждали они.

Но в процессе строительства нового режима они не вспомнили о главных уроках прошлого. Глобализация стала целью, а национальные экономики – средством ее достижения. Всякую особенность национальной экономики экономисты и политики рассматривали сквозь призму глобальных рынков. В национальном регулировании они усматривали скрытые торговые барьеры, которые необходимо снять, или потенциальный источник конкурентности торговли. Доверие финансовых рынков стало главным мерилом успеха или провала денежно-кредитной политики.

Бреттон-Вудский режим предполагал, что ГАТТ и другие международные соглашения станут противовесом влиянию протекционистов – профсоюзов и компаний, обслуживающих в основном внутренние рынки. Однако к 1990 г. баланс политической власти в богатых странах сместился от протекционистов к лобби экспортеров и инвесторов.

Торговые соглашения, заключенные в 1990-е гг., отражали силу этого лобби. Яркой иллюстрацией можно считать включение в международные соглашения национальных норм защиты интеллектуальной собственности – результат агрессивного лоббирования фармацевтических компаний, которые хотели получать прибыль, расширяя свою монополию на иностранные рынки. До сих пор Big Pharma – крупнейшее лобби, стоящее за торговыми соглашениями. Международные инвесторы тоже получили особые привилегии, например, возможность напрямую подавать иски против правительств в международные инстанции в случае нарушения их прав собственности. Крупные банки при поддержке американского Минфина подталкивали страны к открытию рынков для международных финансовых потоков.

Те, кто проиграли от гиперглобализации, не получали особой поддержки. После ухода рабочих мест в Китай и Мексику многие промышленные районы США столкнулись с серьезными экономическими и социальными проблемами – от безработицы до эпидемии наркомании. Теоретически пострадавшие работники имели право на компенсацию по федеральной программе отраслевой адаптации, но политикам не очень хотелось выделять на нее средства и следить за ее реализацией.

Экономисты в начале 1990-х уверенно называли глобализацию двигателем роста. Если стимулировать экспорт и привлекать иностранные инвестиции, выгода будет настолько огромной, что в конечном итоге выиграют все. Такой технократический консенсус легитимировал и усугублял влияние глобалистов – корпоративных и финансовых лоббистов.

Важным элементом гиперглобалистского триумфализма служила уверенность в том, что страны с разными социально-экономическими моделями в конце концов перейдут если не на одну, то по крайней мере на схожую форму рыночной экономики. В частности, принятие Китая в ВТО основывалось на ожиданиях Запада, что государство там откажется от управления экономикой. Однако у китайского руководства были другие планы. У него не было оснований менять методы управления, которые дали такие потрясающие результаты за 40 лет. Жалобы западных инвесторов, что Китай нарушает обязательства перед ВТО и проводит несправедливую экономическую политику, никто не слушал. Независимо от мастерства юристов с обеих сторон проблема лежала гораздо глубже: новый торговый режим не может охватить все институциональное разнообразие крупнейших экономик мира.

Более разумная глобализация

Политикам не удастся воскресить Бреттон-Вудскую систему во всех деталях, мир не может (и не должен) возвращаться к фиксированному курсу валют, жесткому контролю капитала и высокому уровню протекционизма в торговле. Но можно использовать ее уроки при создании новой, более здоровой глобализации.

Вызывающий унилатерализм Трампа – неверный путь. Политикам следует возрождать легитимность многостороннего режима в торговле, а не разрушать его. Но для этого не нужно еще больше открывать рынки и ужесточать международные правила торговли и инвестиций. Барьеры для торговли товарами и многими услугами и так достаточно низки.

Необходимо добиться общественной поддержки мировой экономики, которая открыта во многих аспектах, хотя и не достигает гиперглобалистского идеала. Для этого потребуются новые международные нормы, расширяющие национальным правительствам пространство для реализации их внутренних целей. Богатым странам нужна система, позволяющая пересмотреть общественный договор. Обязательно реформировать правила, чтобы страны имели возможность временно защитить уязвимые сектора от конкуренции. Например, ВТО позволяет странам вводить временные сборы, так называемые антидемпинговые пошлины, на импорт, продающийся по цене ниже себестоимости, что угрожает собственной промышленности.

ВТО также должна разрешить государствам отвечать на социальный демпинг – практику нарушения прав работников для удержания зарплат на низком уровне и привлечения производства. Меры против социального демпинга помогут защитить не только доходы отрасли, но и стандарты труда. Для развивающихся стран международные правила должны подразумевать возможность реструктурировать экономику в целях ускорения роста. ВТО следует смягчить правила по субсидиям, инвестициям и правам интеллектуальной собственности, которые мешают развивающимся странам стимулировать определенные отрасли.

Если Китай и США хотят урегулировать торговый конфликт, им придется признать, что различия между их экономиками не исчезнут. Китайское экономическое чудо базируется на промышленной и финансовой политике, которая нарушает ключевые принципы нового гиперглобалистского режима: субсидии отдельным отраслям, требование к иностранным компаниям передавать технологии местным фирмам, если они хотят работать в КНР, государственная собственность и контроль курса национальной валюты. Китайские власти не откажутся сейчас от этой политики. То, что американские компании называют кражей интеллектуальной собственности, – проверенная временем практика, к которой прибегали и сами Соединенные Штаты, пытаясь догнать индустриально развитую Англию в XIX веке. Китай, в свою очередь, должен понять, что США и Европа имеют легитимные основания защищать общественный договор и свои разработки. Вспомнив отношения Соединенных Штатов и СССР в период холодной войны, Америка и Китай должны стремиться к мирному сосуществованию, а не к конвергенции.

В международных финансах необходимо вернуть норму о том, что национальные правительства должны контролировать трансграничные потоки капитала, прежде всего краткосрочного. Приоритетом должна быть интегрированность национальной макроэкономической политики и налоговой системы, а также финансовое регулирование потоков капитала. МВФ уже пересмотрел свою категоричную позицию по контролю над капиталом, но правительствам и международным институтам нужно приложить больше усилий для легитимации применения таких мер. Например, правительства могут укрепить стабильность национальной экономики с помощью «контрциклического регулирования капитала», то есть ограничивая приток капитала, если экономика перегрета, и облагая налогом отток капитала в случае спада. Правительства также должны бороться с уклонением от уплаты налогов, создав глобальный финансовый регистр, в котором будет фиксироваться местожительство и гражданство акционеров и фактических владельцев финансовых активов.

Бесконтрольная глобализация всегда создает победителей и проигравших. Ключевым принципом новой глобализации должны стать правила, которые пойдут на пользу всем, а не избранным. И здесь экономическая теория предлагает важную идею – возможности для компенсаций проигравшим гораздо больше, если барьеры, требующие устранения, изначально высоки. С этой точки зрения уничтожение оставшихся незначительных барьеров в торговле товарами и финансовыми активами не имеет смысла. Вместо этого стоит сосредоточиться на мобильности трудовых ресурсов, где барьеры гораздо выше. Рынки труда обладают мощным потенциалом для углубления глобализации. Расширение программ предоставления временных рабочих виз, особенно для неквалифицированных работников, – один из вариантов для развитых экономик.

Может показаться, будто предложения по глобализации рынков труда не учитывают традиционных опасений, что повышение конкуренции с иностранцами навредит низкоквалифицированным работникам в развитых странах. Прямо сейчас эта идея обречена на политический провал в США и странах Западной Европы. Если правительства не предлагают компенсацию потерявшим работу, опасность следует воспринимать всерьез. Но потенциальные экономические выгоды огромны: небольшой рост трансграничной мобильности трудовых ресурсов даст мировой экономике больше, чем завершение нынешнего, давно зашедшего в тупик раунда многосторонних торговых переговоров. Значит, есть пространство для компенсаций проигравшим – например, налоги на увеличившийся трансграничный поток трудовых ресурсов и возможность напрямую вкладывать средства в программы помощи рынку труда.

В целом глобальное управление должно быть легким и гибким, позволяющим правительствам выбирать свои методы регулирования. Страны торгуют не для того, чтобы приносить выгоду другим, торговля выгодна им самим. Если выгоды распределяются справедливо в рамках национальной экономики, государствам не нужны внешние правила для поддержания открытости, они сами будут делать выбор в ее пользу.

Мягкое управление поможет глобализации. В первые 35 лет существования Бреттон-Вудской системы торговля росла быстрее по сравнению с глобальным производством, чем с 1990-х гг., даже без учета спада после глобального финансового кризиса 2008 года. Международные соглашения, предусматривающие противодействие национальной политике, нужны, только если речь идет о мерах в духе «разори соседа» – налоговых гаванях, экономических картелях и искусственном занижении курса национальной валюты.

Нынешняя система международных правил пытается блокировать экономические меры, которые не связаны с политикой «разори соседа». В частности, это запреты генетически модифицированных организмов, сельхозсубсидии, индустриальная политика, слабое финансовое регулирование. Такие меры не могут навредить другим странам, издержки лягут на национальную экономику. Правительства применяют подобные меры, полагая, что социальные и политические выгоды оправдают потери. В каждом конкретном случае правительство способно ошибаться. Но международные институты – не лучшие судьи, и даже если они правы, их решениям недостает демократической легитимности.

Движение к гиперглобализации привело к повышению уровня международной экономической интеграции. Но на национальном уровне произошла дезинтеграция. Профессиональные, корпоративные и финансовые элиты объединились с коллегами со всего мира, однако при этом отдалились от соотечественников. Нынешняя волна популизма – симптом этой фрагментации.

Основную работу по исправлению экономических и политических систем придется делать дома. Преодоление социально-экономических разрывов, расширившихся из-за гиперглобализации, потребует восстановления приоритетности национальной сферы в политической иерархии и понижения значения международной сферы. Наилучший вклад мировой экономики в этот проект – способствовать корректировкам, а не препятствовать им.