Одной из ключевых тенденций современного мира в финансово-экономической плоскости является противостояние между США и Китаем за гегемонию, причём, с учётом «глобальности» современного мира, во всемирном масштабе. Прямым следствием является вопрос теоретической интерпретации данного феномена: подбора (а если необходимо, то и создания) методологического понятийного аппарата, адекватного самой субстанции объекта исследования (как говорил Гегель, «истина есть соответствие понятия объекту»).
Гипотезой данного исследования является предположение, согласно которому наиболее адекватно (системно) текущее торгово-экономическое противостояние между США и Китаем может быть интерпретировано сквозь призму концепции смены циклов накопления капиталов (cycles of accumulation), активно используемой в рамках т.н. мирсистемного (миросистемного) подхода, наиболее яркими представителями которого являются Ф. Бродель, И. Валлерстайн и Дж. Арриги. С точки зрения данной концепции, развертывание капитализма как системы в ходе исторического процесса сопряжено с последовательной сменой одного цикла накопления капиталов другим, что, в свою очередь, полностью совпадает с переходом гегемонии от одной страны, флагмана капиталистической системы, к другой. В качестве примеров могут быть приведены следующие циклы накопления:
1. Голландский (конец XVI – конец XVIII вв.).
2. Британский (конец XVIII – начало XX вв.).
3. Американский (начало XX в. – н.в.).
По мнению Д. Арриги, нельзя сказать, что каждый из этих циклов может быть отождествлен с определенным типом капитала в качестве преобладающего, будь он торговым, промышленным или финансовым. Напротив, в рамках каждого из вышеперечисленных циклов четко прослеживался последовательный переход от торгового капитала к промышленному и, затем, к финансовому. Из этого следует, в частности, предположение сторонников мирсистемного анализа, согласно которому финансиализация экономической системы является хоть и не причиной, но следствием, очевидным проявлением накопленных в системе кризисных явлений, говоря иными словами, вестником скорого перехода от одного цикла накопления капитала к другому, как это уже неоднократно бывало в истории. При этом следует отметить, что на данный момент основным (если не сказать, что единственным) претендентом на звание лидера всего человечества в XXI веке является Китай. Прямое следствие этого — текущая торгово-экономическая война между США и Китаем, представляющая собой не что иное, как стремление представителей американского истеблишмента (в лице действующей администрации Д. Трампа) ослабить позиции КНР на мировой арене и вместе с тем упрочить свои собственные. Прежде всего за счет сокращения дефицита торгового баланса (или, как выражается сам Трамп, становления правил международной торговли «справедливыми»). Единственно возможный для США путь сокращения дефицита торгового баланса – разрыв значительной части экономических связей с Китаем как основным своим торговым партнером за счет введения протекционистских тарифов.
Согласно китайской статистике, за период 1979-2016 гг. объем двусторонней торговли между США и Китаем возрос в 208 раз (с 2,5 млрд. долл. США до 519,6 млрд. долл. США), в то же время объем двусторонних взаимных инвестиций превысил по итогам 2016 г. 170 млрд. долл. США. Таким образом, можно сказать, что сами США логически (если не сказать, что «диалектически») поспособствовали становлению своего главного конкурента за мировое лидерство, когда в начале 80-х гг. прошлого века решали свои макроэкономические проблемы за счет выноса производств в Китай, причём это стало самостоятельным фактором финансиализации системы, существующей в рамках нынешнего (американского) цикла накопления капитала.
И хотя данная концепция (коррелирующая также с циклами экономического роста Кондратьева) предоставляет понятийный аппарат для «стратегического» видения данной ситуации (big picture), она ничего не говорит о том, какие действия Китай предпринимает для противодействия (в том числе – превентивного) односторонним попыткам США ограничить китайский экспорт, и это при том, что вся суть китайского «экономического чуда» заключается в экспортной ориентации экономики КНР, беспрепятственном доступе китайских производителей к самому большому и наиболее платежеспособному рынку современного мира – внутреннему рынку США. С точки зрения данного исследования, ответ на данный вопрос, в свою очередь, может быть найден среди классических концепций геополитики: А. Махэна и Х. Маккиндера.
С точки зрения теории Х. Маккиндера, море и суша изначально находятся в антагонистических отношениях. Прямым следствием этого является противоборство государств, источником могущества которых становится море (Карфаген, Венеция, Британия) или суша (Римская империя, Германия, Россия). И хотя эта теория не вполне подходит для описания целого ряда как исторических (Восточно-римская империя, Франция), так и современных (Китай) кейсов, с ее помощью, с точки зрения данного исследования, может быть объяснена антагонистичная (по отношению к американской «стратегии сдерживания») китайская «стратегия развития». Которая заключается в инициативе «Один пояс – один путь» (“One Belt One Road Initiative”).
Однако здесь представляется необходимым сделать некоторые уточнения. Дело в том, что изначально этот проект нес в себе два измерения: во-первых, морское («пояс»), а, во-вторых, сухопутное («путь»). Однако реализация морской части пути натолкнулась на непреодолимое противодействие со стороны США, а именно – контроль американским флотом морских коммуникаций на протяжении всего пути от Шанхая до Суэцкого канала и, прежде всего, в проливах (Маллакском, Ормузском и др.). Это не означает, что Китай не может осуществлять перевозку своих товаров по морю, однако подразумевает, что в случае серьезного (притом необязательно вооруженного) конфликта между США и КНР китайская сторона не сможет гарантировать беспрепятственное движение своих судов в акваториях, отдаленных от территориальных вод КНР. Как следствие, это непредсказуемые риски для частного китайского бизнеса. И хотя китайская сторона реализует в настоящее время ряд проектов по созданию военных баз неподалеку от ключевых морских коммуникаций (в частности, в Джибути), в этом отношении Китаю еще далеко до ведущей морской державы современного мира – военная доктрина которой, в свою очередь, восходит к геополитической концепции А. Махэна о том, что глобальное господство может быть достигнуто лишь той державой, что поставит на свою службу море.
Согласно концепции Махэна, море является не непреодолимым препятствием, а напротив, дорогой (путем). Частным следствием этого является то, что всякая война на море для своего успеха должна по определению носить наступательный характер: все границы располагаются у берегов противников. Из этого же следует необходимость обладания мощным флотом, в идеале в разы превосходящем (как по численности, так и совокупной мощи) флот самого сильного противника. В свою очередь, потребность в этом диктуется необходимостью обеспечения безопасности морских коммуникаций – притом для всех стран мира. Именно этот фактор (а вовсе не запугивание военной мощью) является залогом подлинного лидерства в мировом масштабе – когда оно становится выгодным для всех. Вследствие этого все становятся заинтересованными в сохранении достигнутого status quo.
Таким образом, если рассматривать сложившийся на данный момент расклад сил на мировой арене, то можно сделать вывод, что китайское руководство, понимая относительную слабость КНР на море (берущую свой исток еще со времен завершения экспедиций Чжэн Хэ) делает ставку на продвижение по суше, а именно – реализацию сухопутной части «Одного пояса, одного пути» – «Нового шелкового пути» (“New Silk Road”). Более того, можно сказать, что данный проект осуществляется не из стремления целенаправленно причинить вред США (сохранение текущего уровня сотрудничества между США и Китаем в полной мере соответствует интересам Китая), сколько из объективной потребности в диверсификации экономики и создании внутреннего рынка потребления китайских же товаров – что, в свою очередь, требует развития внутренних провинций, в частности, выноса избыточных производственных мощностей за пределы Китая в сопредельные страны (прежде всего Центральную Азию, Heartland). Другим, не менее важным мотивом является стремление китайских производителей «дотянуться» до европейского рынка в обход моря – посредством высокоскоростных железных дорог.
Тем самым, с точки зрения теоретических геополитических обобщений можно сделать вывод о том, что Китай, реализуя собственную стратегию развития, претендует на то, чтобы подорвать 400-летнее доминирование морских держав. При нынешнем уровне развития технологий, сопряженных с дорожным (прежде всего железнодорожным) строительством, представляется возможной реальная конкуренция товаров, поставляемых по суше с товарами, поставляемыми по морю. В случае успешной реализации данного проекта (а также в том случае, если европейский рынок оправдает надежды китайских экспортеров в плане уровня спроса) гегемония морской державы (США) сменится доминированием Китая, но именно как сухопутной державы. Таким образом, концепция Маккиндера, которая была призвана прежде всего к сдерживанию СССР, реализуется, но уже в лице «китайской угрозы».
В свою очередь, для морской безопасности в АТР это может означать следующие выводы. Во-первых, напряжение в этом регионе (возможно, даже гонка морских вооружений между США и Китаем) будет нарастать, и вследствие этого будут возрастать потенциал и риски нестабильности. Однако одновременно с этим необходимо ясно отдавать себе отчет в том, что, во-вторых, данный «театр военных действий» будет иметь второстепенный, даже третьестепенный («риторический») характер в сравнении с экономическими и, что не менее важно, финансовыми аспектами противостояния обеих сторон, одна из которых вынуждена прикладывать все силы к тому, чтобы продлить «американский век», в то время как другая, безотносительно к своему собственному желанию или нежеланию, не может объективно не подрывать Pax Americana.
