России нужны крупные проекты
Для перевода экономики на промышленно-инновационный путь развития нужна мобилизационная модель
В последнее время стало очевидно, что России нужны крупные проекты. Но для начала определимся, что это такое? Наверное, многие могут назвать такими проектами прокладку труб для прокачки в другие страны нефти и газа, появление у нас многочисленных сборочных предприятий зарубежных фирм, создание инфраструктуры для проведения саммита Азиатско -Тихоокеанского экономического сотрудничества на острове Русский и зимней Олимпиады в Сочи, и ряд других. Но способствуют ли такие проекты научно-техническому прогрессу?
Для чего нужны крупные проекты
Прогрессу, разумеется, способствуют такие проекты, которые обеспечивают приток чего-то нового, оригинального в промышленной и научно-технической сфере. Например, сборочные предприятия, скорее, тормозят научно-технический прогресс, чем ему способствуют. Ведь инновационные открытия и инженерно-констуркторские работы дело не наших рук, а зарубежных фирм. На импортном оборудовании осуществляется добыча нефти и газа в сложных условиях, высокопроизводительная валка леса, строятся птицефабрики, свинофермы, теплицы и т.д.
В СССР еще в довоенный период осуществлялись крупные проекты. Уже в первые пятилетки были построены металлургические заводы в Магнитогорске, Липецке, Челябинске, Новокузнецке Норильске, Свердловске; тракторные заводы – в Сталинграде, Челябинске, Харькове, Нижнем Тагиле; автомобильные заводы ГАЗ, ЗИС. Появились новые отрасли промышленности: тракторная, автомобильная, авиационная, станкостроительная, тяжелого и сельскохозяйственного машиностроения, черной металлургии, химическая.
Если бы в СССР до войны с гитлеровской Германией не было крупных проектов, мы не смогли бы создавать оружие, сопоставимое по качеству с тем, что имели войска вермахта.
А в послевоенные годы крупнейшими проектами явилось создание атомного и ракетного оружия, запуск первого в мире искусственного спутника Земли (1957 г.), первый в мире полет человека в космос (Юрий Гагарин, 1961 г.); создание первой в мире атомной электростанции (1954 г.), пуск на воду (1957 г.) первого в мире атомного ледокола. Были построены крупнейшие в мире гидроэлектростанции.
Особо стоит подчеркнуть: сложные, наукоемкие проекты требуют концентрации огромных интеллектуальных и профессиональных сил ученых и специалистов разного профиля. Они требуют новых теоретических решений, новых материалов, новых технологий и т.д. В процессе «мозгового штурма» на стыке наук часто рождаются новые идеи и новые способы решения уже существующих сложных проблем, не имеющих прямого отношения к проекту, но важных для развития промышленности и высоких технологий. А еще при этом приобретается ценный опыт для коллективного решения самых сложных проблем на других направлениях. Это не говоря уже о том, что работа в таких проектах способствует расширению знаний ученых, повышению мастерства, опыта, квалификации инженерно-технического персонала и рабочих.
Но крупные проекты – это еще и «кузница кадров». Именно на крупных стройках в ходе реализации масштабных проектов выявляются талантливые организаторы производства. Многие талантливые советские управленцы союзного уровня вначале заявили о себе в ходе строительства крупных объектов и умелого руководства важными для государства производствами.
Примерно таким же образом ныне формируется кадровый состав высшего звена в Китае. И поскольку там губернаторы и мэры крупных городов (к тому же они обычно и партийные секретари) отвечают за выполнение пятилетних планов развития, то наиболее успешные из них пополняют ряды руководителей КПК и государства. Случайно или нет, но в высшем руководстве КНР преобладают люди с техническим образованием. При этом замечу: в постсоветской России наступил кадровый голод в том числе и потому, что было разрушено крупное производство, а вновь созданные иностранным бизнесом сборочные предприятия не решают задачи подготовки высококвалифицированных национальных кадров.
Без крупного отечественного промышленного производства – а в ХXI веке и развитого инновационного сектора – нельзя не только осуществить реиндустриализацию, о необходимости которой в последнее время много говорится, и с высоких трибун. Без этого нельзя успешно развивать экономику и решать многие социальные проблемы.
Локомотивом развития практически всех стран, которые на глазах многих, ныне живущих, совершили прорыв из слаборазвитых в среднеразвитые и высокоразвитые, были крупные проекты. Это Япония, Южная Корея, Сингапур, Китай, да практически все новые индустриальные страны.
Сейчас много говорится о том, что в развитых странах в производстве ВВП и создании рабочих мест большую роль играет малый и средний бизнес.
Действительно, по данным показателям его доля в этих странах составляет от 50% до 60-70%. У нас в докризисный период эта доля стабильно держалась на уровне 15-20%, и вряд ли она может существенно увеличиться.
И не только потому, что у нас этот вид бизнеса, если использовать выражение Дмитрия Медведева, «кошмарили» все кому не лень – и чиновники, и силовики, и криминал. По подозрению в нарушении закона силовики еще до суда забирали всю документацию и, поскольку расследование тянулось месяцами и даже годами, то большая часть мелких и средних предпринимателей разорялась. Если бы подобное случалось, например, в Китае, где судебное разбирательство в отношении ведения бизнеса осуществляется в кратчайшие сроки, то всем тем, бизнес которых в результате неправомерных действий официальных лиц разорился или даже понес убытки, государство компенсировало бы все их потери с последующим взысканием потраченных средства с виновных. И это заставляет чиновников контролирующих и надзорных органов семь раз подумать, прежде чем останавливать работу того или иного предприятия.
Китай так быстро развивается, в том числе и потому, что в центре внимания государства стоит не чиновник, а предприниматель.
В условиях санкций такое отношение к малому бизнесу стало просто нетерпимым, и, по представлению деловых кругов, президент Владимир Путин дал распоряжение правительству изменить эту ситуацию. Только в условиях сырьевой экономики эту проблему коренным образом решить нельзя. Дело в том, что малый и средний бизнес успешно развивается в тех странах, где есть крупное производство и высокотехнологичный сектор. В странах с сырьевой экономикой, как наша, его деятельность в основном ограничивается сферой услуг.
О чем говорит зарубежный опыт?
Изучая составляющие быстрого развития стран Азии, наши востоковеды выявили следующую закономерность. Во-первых, малый и средний бизнес активно участвует в промышленном производстве, потому что он тесно связан с крупными компаниями в качестве подрядчиков и субподрядчиков. Во-вторых, ныне развитие промышленности неразрывно связано с инновациями. Современный машиностроительный завод нашпигован автоматами, роботами, компьютерами и постоянно нуждается в инновациях, поскольку регулярно обновляет свою продукцию, что хорошо видно на примере производства все более технологически совершенных автомобилей. В этих условиях появляется огромное число небольших фирм, занятых разработкой новых технологий и производством технологической продукции.
В качестве примера можно взять Китай. Он с самого начала реформ (1979 г.) взял курс на промышленно-инновационное развитие экономики (хотя в первые годы был сделан акцент на подъеме сельского хозяйства, дабы накормить изголодавшийся народ после авантюрных экспериментов Мао Цзэдуна). При этом был открыт простор для частной инициативы. Ученый-физик Китайской академии наук Чэнь Чунсянь, побывав в Силиконовой долине США, загорелся желанием повторить опыт тех американских ученых, которые первыми стали соединять науку с производством высокотехнологичной продукции. И он открыл на пекинской улице Чжунгуаньцунь частную компанию, специализирующуюся на разработке технологий, связанных с исследованием плазмы. Власти поддержали эту инициативу, и примеру Чэнь Чунсяня последовали многие другие китайские ученые и специалисты. Так улица Чжунгуаньцунь дала название возникшему в Пекине и его окрестностях крупнейшему научно-техническому и производственному центру, в котором стали создавать свои филиалы мировые технологические корпорации. Сыграло свою роль и то, что в агломерации Пекина функционировало 140 вузов и 39 колледжей, 200 научно-исследовательских институтов. Так или иначе, уже в 2010 году в Чжунгуаньцуне насчитывалось 10 промышленных парков, 27 тысяч компаний, в том числе 18 тысяч из числа крупнейших в мире, а годовой доход составил 227 млрд долларов. А по данным на 2013 год, он вырос до 406 млрд долларов.
А ведь, помимо Чжунгуаньцуня, в Китае еще раньше возникла «кремниевая долина» Шэньчжэнь. Практически в каждом китайском мегаполисе есть свои «кремниевые долины». И вот результат! Доля высокотехнологичной продукции в китайском экспорте колеблется в пределах 25-30%, приближаясь, по оценкам, к 1 трлн долларов. У нас же она без учета военной продукции ничтожно мала.
За последние десять лет доля китайской технологической продукции в мировой продукции увеличилась с 6% до 22%, а доля России (без учета военной техники) стабильно остается в пределах 0,3-0,5 %.
По-иному и быть не могло, поскольку наши расходы на науку находятся в пределах 1% ВВП, а в мировых расходах составляют 2,5%, в то время как Китая – 13,5%, Японии – 10,7%, Евросоюза – 21,3% и США – 31%. В Китае появились уже хорошо известные в мире технологические компании «Lenovo», «Huawei», «Xiaomi», «Coolpad», «ZTE», начавшие успешно конкурировать на мировых рынках с такими именитыми корпорациями, как «Apple», «Samsung» и др. У нас ничего подобного нет, а при нынешних приоритетах в расходах государства и крупного бизнеса – и не может быть. В ряды лучших университетов мира по рейтингу «The Times 2013» вошло 16 китайских университетов, включая университеты Гонконга, и только один российский университет – МГУ им. М.В. Ломоносова. И уже новость для меня: как утверждают работающие в МГУ знакомые, молодые ученые неохотно идут работать даже в такой престижный вуз.
Какой напрашивается вывод? Во-первых, если изначально государство делает ставку на сырье, в частности, энергоносители, как в нашем случае, то сами по себе не могут появиться крупные проекты промышленного и инновационного характера. В этих условиях иностранный капитал идет в топливно-энергетический комплекс (ТЭК), создание сборочных производств и в сферу торговли. Но даже в этом случае можно было бы привлечь инвестиционный капитал в промышленность и высокие технологии, если бы государство создавало для этого соответствующие площадки. Ведь Китай начал реформы, имея экономику в три раза меньше российской, однако нашел средства для того, чтобы в свободных экономических зонах (СЭЗ) заложить промышленную и инновационную базу и создать исключительно благоприятные условия для деятельности иностранного капитала. В погоне за нормой и массой прибыли международные корпорации, возможно, сами того не сознавая, внесли решающий вклад в осуществление в Китае в кратчайшие сроки промышленного переворота и создание мощного инновационного сектора. Тем самым породили конкурента, который беспощадно «вымывает» многие производства в странах Запада.
Во-вторых, новые технологии мало кому нужны, коль скоро в стране нет современной промышленности и высокотехнологичных производств, а государство позволяет нефтегазовым корпорациям не развивать прикладную науку и создавать новую технику, а закупать машины, оборудование и технологии в развитых странах. При таком положении дел инновации неизбежно будут уходить из страны. Михаил Дмитриев, ученый-экономист, в прошлом заместитель министра экономического развития и торговли, приводил примеры, когда созданные в России новые технологии оказывались невостребованными устаревшей техникой и волей-неволей выводились из страны.
В-третьих, из России уехало огромное число талантливых ученых и специалистов, и их отъезд продолжается. У государства почему-то не оказывалось достаточно денег не только для достойной их оплаты, но и для приобретения современного оборудования с целью доведения изобретений до готового продукта.
В этом отношении показательна судьба двух лауреатов Нобелевской премии – наших соотечественников Андрея Гейма и Константина Новоселова. Они уехали из России потому, что у нас трудно было довести изобретение графена до ума.
Как же так получается: у нас число ученых (точнее, исследователей, поскольку у нас многие чиновники доктора или кандидаты наук, в основном политических) в постсоветские годы в несколько раз сократилось, урезаются расходы на науку, а в Китае число ученых за последние годы утроилось, а расходы на науку каждый год увеличиваются на 10 и более процентов? Все дело в том, что созданные в Китае производства нуждаются в науке и новых технологиях и 70% расходов берут на себя. У нас же в экономике господствует сырьевой капитал и, как говорилось выше, он не утруждал себя развитием технологий и производством оборудования, а все это предпочитал закупать в развитых странах.
Но в любом запутанном деле надо искать первопричину. И она, на мой взгляд, уходит в 90-е годы, когда ельцинская команда «лихих реформаторов» позаимствовала в Америке неолиберальную модель реформ с ее стержневой философией: государство не должно вмешиваться в экономический процесс, рынок сам все расставит по местам. И тогда же, по рекомендации Международного валютного фонда, наша экономика была сориентирована на производство сырья. Инерция решений 90-х оказалась настолько сильной, что мы до сих пор даже не предпринимали сколько-нибудь серьезных попыток слезть с нефтяной иглы.
Что делать в условиях кризиса?
На этот счет сценариев много, но я остановлюсь только на двух. Первый. Можно, конечно, оставить все как есть. У нас огромные запасы газа, но не нефти. Однако именно экспорт нефти дает наибольшие доходы в казну. Тем не менее, нефти хватит на ближайшие годы, притом, что она еще долго будет востребована мировым рынком, и адекватный, альтернативный ей источник энергии вряд ли скоро появится. По программе импортозамещения мы можем увеличить производство продовольствия, одежды и обуви и наладить выпуск остро необходимых машин. Иначе говоря, с голоду не умрем и раздетыми и разутыми ходить не будем. Но при этом надо учитывать: наша экономика, по оценкам как академических, так и либеральных экономистов, отстает от передовых экономик на 40-50 лет. Притом что за постсоветские годы у нас резко сократилось машиностроение и почти полностью потеряны станкостроение и прикладная наука и сильно подорвана академическая наука. Поэтому выпускаемая отечественными предприятиями промышленная продукция не будет конкурентоспособной на мировом рынке. А раз так, то волей-неволей придется закрывать страну от конкуренции со стороны развитых экономик. Только это приведет нашу экономику к еще большему отставанию от передовых экономик, еще больше ударит по науке и по жизненному уровню граждан и, рано или поздно, скажется на обороноспособности.
Полагаться на созданное много лет назад оружие массового уничтожения (ОМУ), как считает известный в мире физик, лауреат Государственной премии СССР и РФ Владимир Захаров, было бы большой ошибкой.
В наш век технологический прогресс идет стремительно и любые крупные конфликты великих держав – это уже война, скорее, технологий, чем моторов, как было в прошлый век. А еще надо учитывать негативную демографическую ситуацию и не прекращающуюся «утечку умов» в страны Запада. При таком сценарии может наступить момент, когда мы будем не в состоянии не только изобретать новые технологии и производить сложные машины, но и сохранить страну в ее нынешних границах. Иначе говоря, это катастрофический сценарий.
Второй сценарий предполагает смену экономической политики и модели реформ. Миру известны две модели экономик переходного типа: опоры на собственные силы (Китай в недавнем прошлом и Северная Корея в настоящем) и экспортно-ориентированная. Хотя отдельные крупные страны (например, Индия) умело сочетают элементы той и другой модели.
Наша же экономическая модель уникальна – импортно-ориентированная. Основу нашего экспорта составляют энергоносители, отчасти металлы и как добавка – химическое сырье и необработанный лес. А львиную долю того, что нам нужно в повседневной жизни, мы импортируем.
При этом наш рубль привязан к доллару, поскольку цена на нефть измеряется долларами. В этом корни резких скачков рубля и постоянно растущей инфляции, которая, как известно, тормозит инвестиции. Если в странах с нормальной экономикой при падении производства остаются на прежнем уровне или падают и потребительские цены, то у нас они растут всегда. Включая топливо, что вообще кажется абсурдом. И этот замкнутый круг будет продолжаться до тех пор, пока мы не сменим запущенную еще в 90-е годы «самоедскую» экономическую модель.
Но для того, чтобы начать переводить экономику страны с сырьевой на промышленно-инновационный путь развития, как мне представляется, необходимы неординарные усилия власти и всего общества. Нужна мобилизационная модель. Что на деле она означает? Во-первых, финансовые и людские ресурсы должны быть сосредоточены исключительно на решение указанной выше задачи. И никаких дорогостоящих престижных и спортивных проектов! Никаких заоблачных окладов и доходов менеджменту государственных компаний и предприятий и в десятки раз превышающих среднюю зарплату по стране верхушке госслужащих! И обязательное введение прогрессивного налога. В пользу исключительного развития собственной страны надо запретить вывоз капитала не только в оффшоры, но и с целью приобретения производств или их доли в других странах. (По экспертным оценкам, из страны выведено около 800 млрд долларов и, несмотря на объявленную амнистию при возврате капиталов, спешки в этом процессе не видно.) Следует установить контроль над вывозом валюты. В 2014 году ее отток составил 251 млрд долларов, или 10% российского ВВП. Только при этом, разумеется, надо отделять средства, необходимы для выплаты внешних долгов. Китай проводит очень умную финансовую политику, практически исключающую не санкционированный правительством вывоз капитала, и не грех у него этому поучиться.
Во-вторых, необходимо введение индикативного (то есть не директивного, как в советские годы, а ориентировочного) планирования и проведение промышленно-инновационной политики. Без этого все планы долгосрочного развития, вроде разработанной либеральными экономистами «Стратегии -2020», останутся в лучшем случае декларациями о намерениях. В-третьих, экономическая политика должна проводиться таким образом, чтобы финансовый и человеческий капитал в первую очередь шел не в ТЭК, как все последние годы, а в реальный сектор экономики. Но для этого в реальном секторе экономики должны быть самые высокие оклады и заработки.
В-четвертых, нужно тщательно продумать, какие нам нужны и какие мы можем осилить крупные проекты, способные стать локомотивами перевода страны на рельсы промышленно-инновационного развития. Только кто должен это определять?
В Китае все крупные проекты готовятся Академией наук, Инженерной академией и Академией общественных наук и потом передаются в правительство, и это, как видим, хорошо работает. У нас этим до сих пор этим занимались сторонники либеральной школы.
Первое, что мне приходит в голову: нам нужны крупные предприятия по глубокой переработке сырья – нефти, газа, леса и т.д. Но если мы хотим остаться великой державой, то в обязательном порядке должны иметь собственное автомобилестроение, авиастроение и развитый инновационный сектор. Но с учетом того, что на этих направлениях в постсоветский период мы мало преуспели, нам необходима кооперация с развитыми экономиками и приглашение в страну крупных зарубежных специалистов. А вот тут пригодился бы и опыт большевиков, которые сумели с помощью фирмы американского выдающегося промышленного архитектора Альберта Кана спроектировать и построить в СССР крупнейшие стройки первых пятилеток.
Только надо учитывать и немалые препятствия на пути создания новой экономики. С одной стороны, мировой рынок давно поделен, и найти нишу для нашей продукции с высокой добавленной стоимостью не так просто. С другой – в условиях еще не преодоленного кризиса стран Евросоюза борьба за место в глобальном рынке невероятно обострилась. А еще нам будут мешать и санкции. Но, как мне представляется, при компетентной экономической политике и профессиональной внешней политике многие трудности на указанном пути вполне можно преодолеть.
Источник: stoletie.ru.
Рейтинг публикации:
|
