Вице-президент одного из крупнейших в мире агентств в сфере энергетического консалтинга IHS CERA Дэниел Ергин рассказал Александру Габуеву и Кириллу Мельникову, почему нефтегазовые госкомпании — это не обязательно плохо, чего России ждать от сланцевой революции и насколько обоснованы надежды на безудержный рост энергопотребления в Азии.
66-летний Дэниел Ергин — культовая фигура для нефтяников всего мира. На его книге "Добыча" об истории мировой нефтяной индустрии, за которую он в 1992 году получил Пулитцеровскую премию, выросло целое поколение мировых лидеров отрасли. Поклонниками его творчества являются и крупнейшие фигуры нефтяного бизнеса новой России ("Власть" писала о природе любви российских нефтяников к Ергину в статье "Автора на вышку!" в N5 от 11 февраля 2013 года). Помимо исследования истории нефтянки автор "Добычи" активно консультирует героев своих книг, а основанная им в 1983 году Cambridge Energy Research Associates (CERA) является одним из лидеров отрасли. Ергин как консультант участвовал во многих сделках. В частности, в России он консультировал интеграционный комитет "Роснефти" и ТНК-ВР. Правда, при общении с "Властью" он категорически отказывается говорить о своих консалтинговых проектах и вообще обсуждать какие-либо конкретные компании, ссылаясь на правила CERA и соглашения о конфиденциальности.
"Новая эра связана с восхождением госкомпаний"
Долгое время о крупнейших мировых нефтегазовых компаниях (Exxon, Mobil, Chevron, Texaco, Gulf Oil, BP и Shell) говорили как о семи сестрах. Сейчас на сцену выходят новые "семь сестер" — национальные госкомпании вроде "Газпрома" или китайской CNPC. Есть ли принципиальная разница между этими игроками?
Очень хороший вопрос. Прежде всего прежние "семь сестер" — уже часть истории. Границы между транснациональными корпорациями старой формации и национальными нефтяными чемпионами подвижны — две из первоначальных "семи сестер" были госкомпаниями. Затем наступил период приватизации и дерегулирования 1980-х и 1990-х годов. BP раньше была госкомпанией, а теперь стала частной. То же самое касается французской Total. Компании были приватизированы и стали подконтрольны широкой группе акционеров. Новая эра связана с восхождением огромных госкомпаний, основу могущества которых составляют национальные нефтегазовые ресурсы. Такие компании отвечают как перед государством, так и перед акционерами. Такова ситуация у всех государственных супермейджоров — и у Petronas, и у "Роснефти". Госкомпании не обязательно сильно отличаются от других супермейджоров. Например, Statoil, хотя ее основным акционером является норвежское правительство, может по праву считаться одной из подлинно международных компаний. Она себя так и называет: международная национальная нефтяная компания. Saudi Aramco — госкомпания, при этом она находится в авангарде технологических разработок. Рост роли этих государственных компаний — отражение глобализации. Это совершенно другая конкурентная среда. Как я писал в своей последней книге "Поиск", в конце 1990-х я спросил главу одной китайской нефтяной компании, почему он собирается провести IPO одного из подразделений, несмотря на всю сложность процесса. Он ответил, что компания должна иметь возможность сравнивать себя с глобальными лидерами отрасли, чтобы стать более эффективной, конкурентоспособной и овладеть технологиями. Китайские нефтяные компании принципиально ориентированы на удовлетворение спроса на нефть и газ в КНР, но они действуют как настоящие транснациональные компании. И с течением времени мышление руководителей этих компаний все больше и больше будет формироваться под воздействием фактора глобальной конкуренции.
Есть ли риск того, что эти компании будут решать и внешнеполитические задачи, как, например, CNPC в Судане или "Роснефть" в Венесуэле?
Это не просто риски, тут много составляющих. Если вы посмотрите на Венесуэлу, то на местном энергетическом рынке есть вакуум. Статус нефтяной компании дружественного государства дает возможность его заполнить. Для таких компаний есть две различные группы лиц, принимающих решения. С одной стороны, это правительства. С другой стороны, компания действует на рынке и подчиняется правилам, установленным регулятором. Вас постоянно оценивают в сравнении с другими компаниями, ваша эффективность рассматривается всем финансовым рынком, даже если у компании маленький free-float. Это делает жизнь сложнее, но создает дополнительные возможности и повышает цену любых ваших действий.
Сильно ли затрудняет конкуренцию для западных компаний наличие акционеров, которые подвержены влиянию свободных СМИ или правозащитных НКО? Например, они не могут легко инвестировать в такие страны, как Мьянма и Судан.
Есть несколько стран, где складывалась подобная ситуация. Судан был одной из них, но сейчас, после раздела страны, ситуация изменилась. Мьянма открывается инвесторам, и сейчас, кажется, почти все заинтересованы в том, чтобы туда попасть. Но в целом вы правы: как только вы стали публичной компанией, ваших акционеров интересуют финансовые результаты. Но есть другие игроки с другими интересами. Так что в каком-то смысле жизнь у непубличных госкомпаний проще.
Нас учили, что монополия или доминирование на рынке крупных госкомпаний — это плохо для отрасли, поскольку убивает конкуренцию. Разве это не относится и к нефтегазовому сектору?
Нужны крупные предприятия с большим капиталом, которые способны реализовывать долгосрочные проекты. Но есть, конечно, и важная роль у небольших компаний. Я твердо верю в значение малых и средних предприятий (МСП). Мы видели, какую роль они могут играть, на примере США. В американской нефтегазовой промышленности есть не только крупные компании с огромным капиталом и превосходными технологиями, но и небольшие инновационные компании. Окружающие говорят, что какой-то проект — сумасшествие, но эти предприятия могут пойти на риск. Развитие добычи трудноизвлекаемой нефти (tight oil) и сланцевого газа связано с именем одного человека. Джордж Митчелл (личное состояние этого бизнесмена 1919 года рождения Forbes в 2013 году оценивает в $2 млрд.— "Власть") в течение 15 лет тратил на это свои деньги. Люди не раз говорили ему, что это безумие. Я общался с его внучкой, и она сказала мне, что одна из главных черт характера ее дедушки — это упрямство. Вот вам и пример роли маленьких компаний с сильным духом предпринимательства.
Сейчас Россия вступила в период медленного экономического роста, поэтому, как признается широкими кругами экспертов, она особенно нуждается в МСП. Необходимо создать условия для людей, чтобы они брали на себя риски и создавали свой бизнес. В нефтяной отрасли у малых предприятий другая структура издержек. Маленькие компании могут брать лицензии на участки, уже неинтересные для крупных компаний. Они берут эти месторождения и поднимают там добычу. В Соединенных Штатах и Канаде это можно увидеть сплошь и рядом. Сейчас эта задача особенно актуальна. Я вернулся с Санкт-Петербургского экономического форума с ощущением, что люди беспокоятся о замедлении экономики КНР в сочетании с ростом процентных ставок в США и неустойчивой ситуацией в Европе. Это может означать совершенно другие условия для сырьевых рынков. Раньше была вера, что этот длинный цикл высоких цен на сырье будет продолжаться вечно. Но он, возможно, подходит к концу. Китай, растущий на 7,5% в год, и Китай, растущий на 10%,— это большая разница. Это может стать проблемой и для других стран БРИКС, в особенности для России, Бразилии и для других сырьевых экономик.
Не считаете ли вы тогда, что новая стратегия России по проникновению на азиатские рынки довольно рискованна?
Очевидно, Китай является крупным источником капитала. Китай финансирует долг США, выкупая казначейские облигации, уже много лет. Это еще один способ привлечь китайское финансирование на освоение ресурсов, которые пойдут в КНР. Плюс надо учитывать, что сейчас мы наблюдаем изменение глобального баланса нефтяных потоков. Пять лет назад казалось, что нефть в США вот-вот кончится. Сейчас добыча увеличилась почти на 50% — это размер всей добычи в Нигерии. А есть еще канадские нефтеносные пески, новые проекты в Бразилии. Так что в Западном полушарии потоки энергоносителей по оси север—юг становятся постепенно более важными, чем потоки по направлению восток—запад. В результате в глобальном масштабе все больше и больше энергоносителей будет течь на восток, в Азию. Это очень важный процесс для России, и мы слышали несколько объявлений на этот счет в рамках Санкт-Петербургского экономического форума. Я считаю, например, что казахстанская нефть, которая изначально предназначалась для западных рынков, пойдет на восток. Все больше и больше ближневосточной нефти идет на восток.
"Азиатский спрос не будет безграничным"
Российская элита очень волнуется о последствиях сланцевой революции. Как вы оцениваете этот процесс?
Если мысленно вернуться в 2008 год, тогда ожидалось, что США будут крупным импортером сжиженного природного газа (СПГ). Проекты на Тринидаде, в Катаре, в Западной Африке были ориентированы на экспорт в США. Сейчас США почти самодостаточны, а к 2016 году они будут уже экспортером СПГ. Между тем теперь весь этот СПГ, предназначавшийся для США, идет на удовлетворение спроса в Азии. Он идет в Японию на покрытие последствий аварии на "Фукусиме", он идет в Европу, создавая более конкурентную ситуацию на европейском рынке газа. Это первая волна последствий сланцевой революции. Есть и другие, более отдаленные. Около 2010 года новую технологию начали применять при освоении месторождений трудноизвлекаемой нефти. В итоге Северная Дакота теперь второй по величине нефтедобывающий штат в США, опережая Аляску и Луизиану. Это означает огромные изменения в позиции США в глобальной экономике. Это стало источником увеличения занятости — 1,7 млн новых рабочих мест. Сланцевая революция оказала влияние и на американскую политику. Президент Обама пришел в Белый дом с намерением развивать возобновляемые источники энергии, а теперь он говорит о газе и нефти.
Трудноизвлекаемая нефть стала частью повестки и в России. В России, как и в других странах, ее разработка потребует особого налогового режима для стимулирования инвестиций. Надо принять множество решений. Необходимо большое количество экспериментов в области бурения. Перспективы разработки такой нефти неясны, пока нет данных, полученных в результате бурения. Арктика, конечно же, огромная новая нефтегазоносная провинция для России. Преимущество России перед другими странами заключается в том, что основные запасы трудноизвлекаемой нефти, скорее всего, находятся в Западной Сибири — как раз там, где есть инфраструктура и где уже развита нефтесервисная отрасль. Это окажет на Россию положительное воздействие. Мы должны узнать о сланцах еще много нового. Люди нашли ключ к трудноизвлекаемой нефти и сланцам, но открыть им замок не так просто. В любом случае в ближайшие десять лет сланцевая революция будет очень важным событием для России.
Но ведь влияние ощущается уже сейчас. Перераспределение потоков уменьшает долю "Газпрома" на традиционных рынках. Еще более серьезный фактор — это влияние на нефтяные цены, от которых зависит российский бюджет.
Не стоит забывать, что, если произойдут серьезные потрясения на Ближнем Востоке, цены в любом случае пойдут вверх. Сирия, Иран — все это факторы нестабильности. Но если отбросить геополитические риски, рынок вполне насыщен. И существует очевидный риск, что в горизонте до 2014 года включительно, цены могут пойти вниз. К тому же цены сильно зависят от состояния мировой экономики и от наращивания запасов.
Как вы уже сказали, США могут стать экспортером газа к 2016 году. Два терминала уже получили разрешения на экспорт, третий проект находится в стадии рассмотрения. Мы слышали о том, что сейчас США предлагают России и ряду других стран создать механизм консультаций для изучения состояния рынка в Азии. Как вы оцениваете перспективу этого предложения?
Думаю, США и Россия имеют общие интересы в развитии поставок газа в Азию. Одна из главных причин — желание Соединенных Штатов сократить потребление в регионе угля и, соответственно, выбросов углекислого газа. Но я убежден, что США не могут каким-либо образом координировать обязательства различных игроков по поставкам газа в Азию. Я не могу себе представить это в реальности, учитывая американское законодательство и политическую ситуацию. Я думаю, США хотят вести диалог, стимулировать развитие газовых рынков в Азии, способствовать диверсификации этих рынков в рамках более широкого российско-американского энергодиалога.
Речь, насколько мы понимаем, идет не о координации, как в ОПЕК, а именно о консультациях.
Если это будет механизм для стимулирования поставок газа в Азию — это хорошо. Отрадно, что это не воспринимается как игра с нулевой суммой. Я думаю, что это может быть одной из тем обсуждения на предстоящем саммите АТЭС в Джакарте в октябре. Место на рынке пока есть для всех. Хотя в последние два-три месяца есть растущее чувство, что на азиатском газовом рынке существует определенное окно возможностей, которое может закрыться примерно в 2018-2022 годах. Азиатский спрос не будет безграничным. Чем раньше реализован проект, тем выше рыночная премия. Чем раньше подписаны контракты, тем лучше. Одна из проблем для проектов в сфере СПГ — растущие затраты на их реализацию и рост цен. В особенности это касается австралийских проектов. Мы следим за стоимостью по проектам по всему миру, и рост расходов — один из главных вызовов для СПГ. Я все чаще слышу, что если вы хотите успеть пройти через окно, то вы точно не хотите оказаться последним проектом.
"Технология вполне безопасна, если добыча будет надлежащим образом регулироваться"
Каким вам видится будущее газового рынка? Уйдут ли в прошлое два фундаментальных основания этого рынка: долгосрочные контракты и привязка цен на газ к нефтяным ценам через формулы?
Я думаю, что это большой вопрос о будущем Henry Hub. Я думаю, что будет газ, цена на который формируется не в привязке к нефтяным ценам, а на основе котировок на Henry Hub. Азиатские клиенты не хотят платить $17 за MMBtu (1 млн британских тепловых единиц.— "Власть"), они очень заинтересованы в получении сырья, цена на которое выстраивается по другой системе. Цена $17 возникла потому, что Япония находится в чрезвычайной ситуации после Фукусимы. В итоге, на мой взгляд, возникнет ситуация, которую в годы холодной войны называли "мирное сосуществование". Будет газ, цена на который формируется в привязке к нефтяной корзине, и будет газ, цена на который определяется на споте и в хабах. Будет взаимодействие между двумя системами. Сейчас американский газ может продаваться в Азии по цене около $10-12 за MMBtu. Появляется этот разрыв между $17 и $12, поэтому я думаю, что мы увидим некое сочетание, портфельный метод. Азиатские покупатели будут крайне заинтересованы, чтобы в их портфеле оказался газ из Северной Америки.
Как вы оцениваете работу Форума стран—экспортеров газа? Есть ли у него будущее?
Когда он был основан, на рынке была другая ситуация. Считалось, что США будут импортером, а не экспортером и производителем газа. ФСЭГ — хорошая платформа для экспортеров, чтобы поделиться своими оценками ситуации на мировом газовом рынке. Это возможность для производителей газа лучше понять, как меняется рынок и оценить новые рынки, которые возникнут вслед за увеличением поставок природного газа. Одна из задач ФСЭГ — прояснить ситуацию относительно динамики газового рынка и существующих технологий. Но ФСЭГ отличается от ОПЕК, это принципиально другая организация. Например, он включает Иран, который в настоящее время не является экспортером газа.
Похоже, ФСЭГ проспал сланцевую революцию...
Многие люди были скептично настроены по вполне понятным причинам. В октябре 2009 года IHS CERA организовала энергетическую конференцию в Вашингтоне. Там был руководитель одной крупной сервисной компании, который на своем веку повидал немало циклов дефицита и переизбытка газа на рынке, высоких и низких цен. И он говорил, что не верит в реальность сланцевой революции, говорил, что видел подобное раньше. Этот взгляд был сформирован суровым опытом. Такие настроения продолжались и в 2010 году. А потом в 2011 году на нашей конференции в Хьюстоне глава крупнейшей сервисной компании в сфере ядерной энергетики сказал: "Я ядерщик, но пришел к выводу: нельзя недооценивать потенциал дешевого газа". Эта ситуация вполне объяснима. В конце 1990-х люди жили в ситуации постоянных колебаний на рынке газа Северной Америки: то пузырь, то дефицит. Поэтому специалисты были настроены скептически, и их вполне можно понять. Но на рубеже 2011-2012 годов даже скептики были уверены, что сланцы — это крупный прорыв в области технологии, который отразится на глобальном рынке. Но была и критика относительно экологических рисков и беспокойство, и они сохраняются. Я был членом комиссии, которую президент Обама сформировал в 2011 году для оценки возможных экологических последствий сланцевой революции. К тому времени в США все были твердо убеждены в серьезности того, что страна обладает серьезными запасами газа. За пределами США все происходило медленнее. В Европе бизнес полностью оценил и поверил в серьезность сланцевого газа в прошлом году. А это означает, что производство в США будет дешевле, чем в Европе. Это повлекло за собой серьезные изменения в международной конкуренции.
Как Китай смотрит на проблему природного газа и трудноизвлекаемой нефти?
Когда я был в Китае, я обнаружил, что китайцы относятся к природному газу очень серьезно. Они намерены значительно увеличить долю природного газа в своем энергетическом балансе. Они ставят два вопроса. Первый — как быстро они смогут развивать свои проекты по добыче трудноизвлекаемых запасов газа? Сейчас они считают, что этот процесс займет 5–10 лет, поскольку вы не можете запустить проект за одну ночь. Они также хотят импортировать гораздо больше газа и Россия, со временем, будет для Китая одним из наиболее важных поставщиков. Логика тут совершенно понятна. Второй вопрос — это изменение конкурентоспособности. Заработная плата на востоке Китая растет на 15% в год, а затраты на энергию в США падают. Люди уже переносят производство из Китая в Мексику. Но Китай, безусловно, хочет повысить долю газа в своем энергетическом балансе, и намерен сделать это быстро. Одна из причин — экологическая обстановка. Это придает дополнительный стимул для того, чтобы импортировать больше газа.
Насколько безопасны технологии, которые используются при добыче сланцевого газа? И насколько вопросы экологии могут затормозить сланцевую революцию?
Существуют весьма различные оценки. Комиссия по экологии пришла к выводу, что технология вполне безопасна, если добыча будет надлежащим образом регулироваться и управляться. Я вижу самую большую проблему в том, что делать с загрязненной водой, которая используется для гидроразрыва пластов. Другая большая проблема — влияние добычи на сообщества, живущие в более густонаселенных районах. Одна из возможностей — сокращение количества площадок под буровые установки. Но сланцевый газ сейчас — около 40% добычи газа в США. Так что экологические аспекты проблемы заслуживают самого пристального внимания и требуют взвешенного подхода. Кроме того, необходимо продолжать исследования относительно вопросов экологии.
Ваша книга "Добыча" описывает, как история ХХ века во многом была сформирована борьбой за нефть и газ. Возможно ли повторение этой истории в XXI веке? Например, в отношениях между США и Китаем?
Это очень хороший вопрос. Есть очень сложные геополитические вопросы, связанные с энергетикой, в которых участвуют США и Китай. Наиболее важным является проблема делимитации границ в Южно-Китайском море, в решении которой участвуют Китай, некоторые другие страны и США. Это проблема, которую необходимо решить. Но отличие отношений Китая с США от отношений России с США в том, что они очень тесно экономически взаимозависимы. Очень многое поставлено на карту. И я постепенно склоняюсь к выводу, что одним из последствий сланцевой революции будет понимание того, что конфликт США и Китая не неизбежен. Пять лет назад казалось, что нефтяная добыча в мире находится на пике. По крайней мере, многие так утверждали. Казалось, что нефть и газ находятся в центре противоречий между Пекином и Вашингтоном. Теперь это напряжение гораздо меньше. Хочу добавить, однако, что если новые поставки и показали, что пик нефтедобычи не вызов для мира, вызовов по-прежнему немало — от инвестиций и сложности проектов до различного рода рисков.
"Люди говорили, что сланцевый газ — это бредовая идея"
Каковы, на ваш взгляд, три ключевые проблемы энергетического сектора России?
Конечно, я всего лишь сторонний наблюдатель. Первая — поддержание уровня добычи. Основной вопрос — насколько налоговый режим и регулирование отрасли стимулируют приток инвестиций в освоение новых месторождений. Второй вопрос — воздействие торможения китайской экономики на российский ТЭК. Третья проблема — обеспечение технологического лидерства.
Какое вообще влияние технология будет оказывать на развитие отрасли?
Один из знаменитых нефтяников говорил, что в нефтегазовой отрасли есть два вида ресурсов. Один из них — собственно нефть и газ. Второй — технологии. Технологии постоянно совершенствуются. Это одна из причин, почему я никогда не верил в теорию peak oil. Она основана на предположении, что развитие технологии конечно. Но это не так. Задача состоит в том, что энергетическая отрасль должна быть встроена в более широкий контекст культуры, которая поощряет инновации. Когда никто не знает, как все выглядит на самом деле, но все согласились, что будущее будет таким-то и таким-то, случается нечто, что меняет весь расклад. В последние 15 лет были разные периоды, когда все вроде бы знали, как будет выглядеть будущее, а случилось совсем другое. До 2004 года все считали, что нефть всегда будет стоить по $20 за баррель. Вспомните о ядерном ренессансе до аварии на "Фукусиме". Есть несколько технологических прорывов за последние 15 лет: глубоководный шельф, подсолевые пласты в Бразилии, канадские нефтяные пески. Открытие нетрадиционных способов добычи углеводородов — самая важная инновация в энергетической отрасли в этом веке. Пока что. Мы можем лишь пытаться строить обоснованные догадки о том, что будет в будущем.
И какова ваша догадка?
Изменения могут прийти с разных направлений. Это могут быть перемены в способах накопления электроэнергии. Это может быть успех в развитии биотоплива второго поколения. Могут произойти серьезные изменения в области энергоэффективности. Вообще энергоэффективность — наименее впечатляющая часть отрасли на первый взгляд. Однако значение ее огромно. Для России, например, энергоэффективность могла бы стать одним из важнейших ресурсов. Я бы последил и за падением цен на солнечную энергию.
Не может ли так случиться, что сланцевый бум затормозит инвестиции в возобновляемые источники энергии?
Я думаю, что тема развития возобновляемых источников энергии имеет постоянную поддержку. Сейчас важны вопросы стоимости и масштаба. Цена на солнечную энергетику заметно упала, отчасти из-за невероятного перепроизводства солнечных батарей в Китае. Технология использования ветра продолжает развиваться. Природный газ будет конкурировать в некоторых сегментах транспорта. Помните, что 10% бензина в США — это этанол. Важно подчеркнуть — никогда до сих пор инновациям не уделяли столько внимания по всему спектру. Инженеры и предприниматели всегда считают, что именно они ведут революционные разработки и смогут перевернуть отрасль. Большинство из них окажутся неправы или частично, но кое-кто из них будет очень даже прав. В 1995-1997 годах люди говорили, что сланцевый газ — это бредовая идея. А теперь люди занимаются гидратами метана. Японцы активнее всех развивают их, есть еще проект на Аляске. Для японцев вопрос имеет огромную важность, как ни для кого другого, из-за проблем с атомной энергетикой и отсутствия значительных энергоресурсов в стране. Они возлагали большие надежды на атомную энергетику — как шанс добиться определенной степени энергетической независимости. Но доля атомной энергетики в глобальном потреблении будет куда меньше, чем ожидалось. Так что теперь Япония инвестирует в гидраты метана огромные ресурсы, но это потребует много времени.
