Одна женщина в начале этой недели рассказала по телефону, как умер ее отец. Он был преклонного возраста, болел деменцией, жил в одном из домов престарелых, печально прославившихся на всю Германию, когда туда проник коронавирус и убил множество тамошних жильцов.

По словам женщины, ее отца после заражения доставили в больницу, но вскоре выписали и отправили обратно в дом престарелых. Главврач клиники с тяжелым сердцем сказал им с братьями: их отец был очень болен и слаб и в любом случае проиграл бы борьбу с коронавирусом — даже притом, что в больнице за ним хорошо ухаживали и подключили его к аппарату ИВЛ. Но, по словам врача, это лишь продлило его страдания. И семья согласилась с этими доводами.

Им с братьями, по словам женщины, жестоким показалось не осознание того, что их отец вот-вот уйдет из жизни, а кое-что другое: их не пустили на территорию дома престарелых. По всей Германии посещать эти заведения сейчас строго запрещено.

Так что им пришлось довольствоваться краткими известиями о состоянии здоровья отца раз в день по телефону — о том, как он, находясь в карантинном отделении, медленно угасал, почти ничего не ел и не пил, и его дыхание становилось все слабее. А через 14 дней им сообщили, что он уснул навсегда.

Дети не могли получить собственное представление о самочувствии отца. Они не могли взять его за руку, поддержать его, сказать ему что-то напоследок. По словам женщины, у нее отобрали очень важную часть жизни отца — его уход. И она не понимает, как ей разобраться с темой его смерти.

Так называемый «коронакризис» привел к нетипичной ситуации: общество как никогда активно обсуждает тему смерти, при этом, однако, не говоря всерьез о том, как следует уходить, когда пробьет наш час.

Вместо этого в центре внимания оказался экономический аспект: сколько койкомест и аппаратов ИВЛ имеется в наличии, чью жизнь важнее спасти с применением этой техники. Иначе говоря, сколько времени и денег стоит человеческая жизнь.

Мэр города Тюбингена Борис Пальмер (Boris Palmer), который уже неоднократно проявлял свое «нестандартное мышление», нарушая различные табу, во вторник вызвал бурную общественную дискуссию, заявив, что немецкие больницы спасают людей, «которые через полгода все равно умрут из-за возраста и хронических заболеваний».

 

Руководство Немецкого фонда защиты пациентов в свою очередь заявило, что совершенно неприемлемо пугать такими высказываниями пожилых и больных людей. Сами же слова Пальмера означают не что иное, как конец солидарности разных поколений.

С вопросом, как врачам принимать решения о том, кого подключать к аппарату ИВЛ, а кого нет, если в Германии действительно сложится такая же ситуация, как в Италии, обязательно нужно разобраться. Но за этим стоит другой, намного более сложный вопрос, и наше общество вот уже много лет (то есть задолго до вспышки коронавируса) ходит вокруг да около него во власти массы всевозможных страхов.

Вопрос в том, кому и как долго жить, страдая от тяжелых заболеваний. По данным Немецкого фонда защиты пациентов, в последние недели поступает множество вопросов от людей, ищущих помощь (среди них много пожилых с хроническими заболеваниями). Половина из них просят не подключать их к аппаратам ИВЛ, если они заразятся коронавирусом и тяжело заболеют.

За этим, очевидно, кроется страх, что медицинская помощь любой ценой в худшем случае лишь продлевает страдания больного, а не дает ему полноценную жизнь. По словам экспертов, они, глядя на ситуацию в Италии, ожидают, что число людей, которые в случае заражения согласятся на реанимацию при помощи ИВЛ, будет и далее сокращаться.

Впрочем, многие представители здравоохранения считают эти предположения однобокими и указывают, что врачи стараются как можно дольше спасать жизнь даже пациентам с самыми тяжелыми заболеваниями, например, с черепно-мозговыми травмами после ДТП.

Они делают это, потому что это возможно благодаря уровню развития современной медицины. Вдобавок многие врачи совершенно справедливо опасаются уголовной ответственности в случае, если они позволят тяжелобольным пациентам умереть, не использовав все возможности для их излечения.

Но дело в том, что далеко не всякая жизнь, которую может спасти современная медицина, будет полноценной. Десятки тысяч спасенных таким образом людей годами существуют в состоянии «овоща», оставаясь без сознания, будучи подключенными к аппарату ИВЛ, получая постоянную медикаментозную поддержку, но при этом не имея никаких шансов на улучшение состояния.

 

Такое количество пациентов в критическом состоянии, годами остающихся на искусственной вентиляции легких, не в последнюю очередь связано с финансовыми злоупотреблениями. Конечно, весьма заманчиво спасать людей, держа их подключенными к аппаратам ИВЛ. Сейчас, во времена кризиса, эту взаимосвязь тоже активно обсуждают. Один из самых известных экспертов в области экономики здравоохранения Юрген Вазем (Jürgen Wasem) из университета Дуйсбурга-Эссена недавно сказал в интервью нашему изданию, что на искусственной вентиляции легких «делаются огромные деньги», и поэтому многие клиники ищут возможности приобретать аппараты ИВЛ.

 

Чем дольше пациент остается на ИВЛ, тем больше денег платит страховая компания. Этот вопрос стоит не только в клиниках. Амбулаторные патронажные службы тоже получают за это десятки тысяч евро в месяц.

Некоторые врачи уже давно критикуют ситуацию, сложившуюся в Германии в этой области. Первый среди них — врач Маттиас Тёнс (Matthias Thöns), специалист по паллиативной медицине. Он регулярно выступает за отключение старых и тяжелобольных пациентов от аппаратов ИВЛ, если они испытывают страдания и уход из жизни представляется лучшей альтернативой. Он также выступает против того, чтобы пациентам проводили операции, если очевидно, что они лишь продлят их страдания.

Тёнс и лично сталкивался со случаями, когда людям, которым оставалось жить буквально несколько месяцев, делали операции, например, по удалению катаракты. За то, что он часто поднимает такие «неудобные» темы, у Тёнса есть проблемы с «ортодоксальной» медициной. Так, около года назад он выступил в поддержку человека, подавшего в суд на медиков за то, что те, по его словам, несколько лет с помощью оборудования поддерживали жизнь его отца вопреки его собственному желанию.

Этот человек дошел до самого Верховного суда, требуя компенсации за то, что его отец несколько лет испытывал страдания, которых можно было бы избежать. Впрочем, суд отклонил его иск, и, по мнению Тёнса, это решение стало настоящей человеческой катастрофой — ведь фактически оно означало, что решение, жить человеку или умереть, принимают не его близкие, а врачи.

При всем кажущемся цинизме высказывания Пальмера, представляющего партию «зеленых», в этом контексте его можно интерпретировать совершенно иначе — как призыв чаще задаваться вопросом о том, что для человека лучше в самом конце жизни и чего человек хочет сам. И если это именно то, что Пальмер имел в виду, то это совершенно правильно.

Сейчас наше общество делает вид, что смерти не существует, что мы можем избавиться от смерти чисто технически. При этом лучше бы мы научились понимать, как действует смерть, каковы признаки того, что тело и душа человека готовы к уходу. Когда человек перестает есть и пить, когда снижается температура его тела, когда он, наконец, перестает дышать.

Этому не учат в школе, и едва ли кто-то получает реалистичное представление о том, как протекает процесс смерти, прежде чем столкнется с ним на примере собственных близких. Такого навыка у нас определенно нет. И было бы неплохо, если бы мы приобрели его — в том числе и потому, что тогда уход из жизни перестал бы нам казаться столь ужасным.