Вера Костамо, обозреватель МИА "Россия сегодня", Ненецкий автономный округ — Москва
От Мезени через Несь, Ому, Нижнюю Пёшу, Волонгу, Индигу и Коткино снегоходными трассами по Канинской и Тиманской тундрам, частично по берегу Баренцева моря шесть дней мы добирались до Нарьян-Мара. В тундре нет дорог, есть направления, отмеченные вешками. Справа зелеными, слева оранжевыми — чтобы не заблудиться. И живут эти зимники-направления своей строгой, столетиями сложившейся жизнью.
Зимник
Молочным туманом накрывает зимник, снегоходы, редкие сосны. Нет больше неба и земли, только белое безмолвие — лист ватмана, на котором забыли нарисовать.
По дороге из Мезени в сторону поселка Несь мы проезжаем Харв Пад, священную для ненецкого народа землю. Раньше в этот лес приезжали за деревом для изготовления Сядеев — идолов. Сейчас просто останавливаются, оставляют подношения духам и просят их помощи в дальнейшем пути. Харв Пад, русское название Козьмин перелесок, — негласные ворота в тундру. Оставишь монетку, лучше желтого металла, попросишь доброй дороги — впереди сто километров до первого жилья.
На участке зимника, близком к Мезени, техники и людей встречается много: до весенней распутицы нужно успеть перегнать машины и снегоходы, купить строительные материалы, съездить в гости. Снег растает, и попасть во многие населенные пункты можно будет только по воздуху или морю.
Снегоходный зимник, венами бегущий по всему Заполярью, открыт с декабря по апрель. Автозимник от Нарьян-Мара до Республики Коми работает с конца декабря до начала апреля, но многое зависит от погоды.
— Видишь: четыре палки воткнуты в снег, как думаешь, что это?
Николай, мой проводник, ненец. Землю свою знает, в навигатор не заглядывает, но треки в нем всегда пишет — тундра может за час измениться так, что знакомый ландшафт станет неузнаваемым.
Вариантов не так много, кто-то отметил дорогу, что-то оставил в этом месте.
— Вчера тут ехал, метель началась, а у мужика сломался снегоход.
Он эти палки воткнул, куртку сверху накинул и ремонтировался.
Сломаться в тундре — дело нередкое и опасное. Между поселками сотни километров.
На зимнике стоит машина, попала в пургу, водитель выехать не смог, и это уже его четвертая ночь в тундре — ждет трактор. Почти все останавливаются: перекинуться парой слов, налить горячего чая, отдать половину, а то и все бутерброды, угостить сигаретой — круговорот помощи в тундре не прекращается никогда, все знают — не поможешь, не поддержишь человека в его беде, когда-нибудь и сам попадешь в такую ситуацию, и кто-то проедет мимо.
Мы останавливаемся. В колею врос автомобиль. Николай отвязывает от волокуш (сани, в которых перевозят людей или грузы) канистру с бензином.
— Обещал вчера, держи.
Начинается пурга. В свете фар только пляшущий снег.
Несколько раз над нами пролетают куропатки. Возникают из ниоткуда, попадают в свет фар и пропадают в темноте.
Совсем рядом хлопок-выстрел. Кто-то охотится на птицу.
Несь
Невысокая ненка Нина стоит у дома, ждет, когда покажется снегоход сына Володи, он должен приехать в гости. Температура за день с —2°С снизилась до —25°С. Дым от печных труб вертикально уходит в небо.
Одежды, которую мы спешим сбросить у печки, кажется, хватит на пятерых.
— У нас как-то датчанин останавливался. Сел за стол, огляделся и говорит — вы тут в XIX веке живете. Разозлил меня. Сидит за моим столом, руки даже не помыл, а о нашей цивилизованности рассуждает. Я переводчика попросила сказать, что там за порогом, где темно и —30°С — вовсю XXI век, и он свободен в своем выборе, — рассказывает Нина.
Дом, в котором мы остановились, построил муж Нины. Супруги прожили вместе 37 лет. В прошлом году он умер, сын давно живет в Нарьян-Маре.
— Сынок, а ты хлеб привез? А молоко?
В Неси держат всего несколько коров.
Володя достает картонную коробку для торта. Нина разрезает капроновую веревочку, открывает.
— Калитки! Мои любимые. Из ржаной муки пекут с ягодами, мезенский бренд, между прочим.
Выкладывает выпечку на тарелку, приглашает к столу.
— Далеко мы живем от остальных городов, от всей России, знают ли, как мы тут живем?
Нина выходит проводить нас, жалеет, что так быстро уезжаем, — в библиотеке выставку только открыли, "посмотрели бы".
До следующего населенного пункта — поселка Ома — еще 95 километров. На зимнике никого. Фары выхватывают в темноте силуэт оленя. Николай берет фонарик и идет к нему. Олень замирает на несколько секунд и бросается прочь. Хромает.
— Отбился от стада.
— Погибнет?
— Скорее всего, потому что один.
Ома
Из Омы несколько лет мне приходили письма. Толстые, многостраничные — письма эти были полны наивных и очень глубоких размышлений о жизни и человеке, о тундре и природе.
Месяцами кочуя по Канинской тундре, писал их Григорий Бармич.
Гриша был ненецким философом, голосом своей земли.
"Теперь солнце уже садится за горизонт, и появляются сумерки. Появились чувства волнения от первых признаков темноты, тоска заполняет всю душу. Сам не знаешь, что хочешь от жизни. Когда кругом тебя тундра, угоры, реки, небо и глухая тишина. Тоска появилась из-за того, что очень долго стоим на одном месте. Когда перекочуем на новое чумовище, то чувствам будет просторнее…"
Все деревни Заполярья многонациональные, живут здесь ненцы, коми и русские. Многие кочевники построили дома, но живут на одном месте с трудом — душно.
Гришины письма приходили редко. В них, этих строках, чувствовалась душа северного народа. Строгая, независимая.
"Если много знаешь, то все равно будешь мало знать. Что-то вроде замкнутого круга, и эта геометрическая форма идеальна для вселенной. Все просто".
"Через неделю дни будут уже не такими длинными. Все короче и короче. Странной выдалась эта ночь. Удивляюсь, но такое происходит впервые. Ближе к 12 часам ночи с рек и озер поднимался пар, а после этого начало морозить, и холод ощутим.
Даже на листьях растений прорисовывался иней. Задаю себе вопрос:
нормально ли такое явление летом? Конечно нет. Говорит о том, что у природы пошли климатические изменения. Это мое мнение. Кто знает, хорошо или плохо это? Значит, нам нужно чего-то ожидать от изменений".
"Меня практически мало кто понимает, а хотелось бы, чтобы немного понимали. Ну и ладно, может, ошибка во мне".
В 26 лет Григорий погиб.
Заполярные заметки: "социальные сети", плач зайца и чай
Вера Костамо, обозреватель МИА "Россия сегодня", Ненецкий автономный округ
Баренцево море спрятано за торосами, и где-то на горизонте дышит вода. Чай из термоса покрывается тонким льдом быстрее, чем успеваешь его допить. На десятки километров рядом нет ни людей, ни жилья. Рассчитывать можно только на себя, напарника и удачу.
Волонга
От точки тепла до точки тепла тянутся зимники Заполярья.
Зачем и где бы ты ни остановился: узнать дорогу или перекурить, у тебя спросят, кто ты. Выяснение общих знакомств и родственных связей займет столько времени, сколько нужно собеседнику, чтобы понять, можно ли тебе доверять. Кто мать и отец, чем занимался твой род? Какая информация есть о тебе в "социальных сетях" Заполярья?
— А, понял, тетка твоя Марья из такого-то села замужем за моим троюродным дядей.
И все. Коды найдены, база подведена — теперь понятно, кто ты — человек, встретившийся на зимнике среди пурги и снега. Можно и приглядеться к тебе, можно и чая выпить.
— В Волонге мы остановимся у Николая.
— А он знает, что мы приедем?
— Нет, но я у него останавливался пять лет назад.
От Омы через Нижнюю Пёшу, Белушье до Волонги, стоящей на берегу Баренцева моря, — 120 километров.
В Волонге темно и тихо. Все собаки привязаны — такая особенность. В этой рыболовецкой деревне традиционным видом транспорта всегда были собачьи упряжки. В каждом дворе содержалось минимум пять собак, столько нужно для поездки. Сейчас в Волонге живет чуть больше 20 человек, а почти всех собак заменили снегоходы.
У домов на улице связками висит обледеневшая навага. Вешают ее еще свежей, завяливают на ветру. Такой рыбой кормят собак.
Навага длиной до 18 сантиметров считается мелкой, называется здесь "баклан".
Молодежи в деревне нет, все оставшиеся — пенсионеры. Детского сада, школы в Волонге нет. Дети приезжают в деревню только летом — в гости.
В Волонге работают фельдшерско-акушерский пункт (ФАП), библиотека, магазин и дизельная станция, сотрудник почты — внештатный.
— Три года назад закрыли колхоз — разрушать просто. Работы нет.
Зарабатываем мы рыбной ловлей, охотой на гуся и куропатку, в сезон ягоды сдаем, — рассказывает Николай, пустивший нас переночевать. — За ягодой далеко ходить не надо, за дом зашел и готово. Морошка, голубель, брусника — все растет.
С ненцами, которые недалеко от Волонги пасут оленей, у деревенских жителей особый бартер — шкура морского зайца (тюленя) обменивается на мясо теленка (молодого оленя).
Все продукты в деревне привозные. Зимой коммерсанты на вездеходах везут в Волонгу продукты, обратно рыбу. Весной, летом и осенью сообщение с деревней только по морю или воздуху.
Вертолет прилетает раз в месяц.
Кот Тишка, морда в шрамах, спина в две мои ладони, поддевает лапой наважину из собачьего корма. Сытно хрустит, по-хозяйски залезает на диван спать.
— Кот туда-сюда ходит. Выстукнет — не выстукнет, пока не шурнешь, — хозяйка дома присаживается за стол, поговорить.
— Деревне неофициально 90 лет, официально два года назад отметили 75-летие. В Белушье, деревне рядом, еще меньше людей, в мае там закрывают ФАП.
Индига
— Здесь росомаха прошла, она похожа на небольшого медвежонка.
Спокойно шла, неспешно. А там, смотри, зайка играл, хорошее у него было настроение. И тут посидел, и тут попрыгал, — Николай показывает следы, которые на рассвете оставили животные. —Говорят, что, когда ранят зайца, он плачет, как ребенок. Я не слышал, не охочусь на зайцев.
Снегоход летит по нетронутому снегу, повторяет все изгибы реки Индиги.
— Был у меня случай, выехал на прогулку от города до деревни — в гости. Не взял с собой ничего. Началась метель, с дороги сбился, снегоход так сильно застрял в кустарнике на берегу реки, что вытащить я его не смог. Был май, тепло, около —10°С. Идти по снегу невозможно, проваливаешься сразу по пояс.
И я пошел по реке ближе к берегу. В одну сторону прошел и наткнулся на полынью, пошел в другую сторону — и провалился. В голове только одна мысль: "Неужели все?".
Пальцами вцепился в лед, вылез. Спички в кармане промокли, но оказалась зажигалка, я ее просушил и разжег костер. Немного одежду высушил. В том месте я провел сутки.
Искали меня с вертолета, нашли. Когда выздоровел, мы с другом поехали забирать снегоход. Оказалось, что совсем недалеко от того места есть охотничья изба. Хорошая изба, все там было, даже "Доширак". На всю жизнь запомнил эти пачки.
Индига, по меркам Заполярья, — большой поселок, здесь живет более 600 человек. Магазины, школа, больница, часовня, кафе, клуб, общественная баня, работающая в среду, четверг и пятницу. Дети, играющие на улицах.
— Снегоходную дорогу от Индиги до Омы открыли мы. Никто до нас не ездил, а нам на свадьбу нужно было. Вертолетом дорого, вот и решились несколькими "Буранами" ехать. Было это в начале 90-х, с тех пор все так и ездят.
Мы остановились у семьи Песковых. Он с Волги, она — местная, ненка.
— За русского вышла замуж. Служил он тут, а в клубе мы встречались, вместе пели. Вот и поем до сих пор. Голос у него знаете какой! Но с нами теперь в хоре не поет, а мы с девчонками до сих пор, недавно на конкурс ездили, с грамотами вернулись. О чем поем-то? О России поем.
Оленеводческая бригада
Стадо слышно издалека — как будто кто-то насыпает зерно в большую глиняную миску. Ни с чем не сравнимый звук передвигающегося оленьего стада — щелкают копыта.
Прикормленные хлебом олени выходят навстречу. Водят мордой: дай-дай. Утыкаются теплыми носами в ладонь. Прикармливают хлебом в основном слабых оленят, потом взрослые олени отказаться от хлеба уже не могут.
Многоголовое стадо копает снег, выбирает из-под него былинки мха.
Циклы жизни оленя и человека связаны. Человек идет вслед за оленем. Есть пища — кочевники стоят. Ягель закончился — и олень уходит дальше, вслед за ним и люди-хиври.
— Ань торова!
Оленевод протягивает мне руку, здоровается.
— Коми? Русская? Не понимаешь меня? Чай будешь?
Чумов в тундре осталось мало. В основном оленеводы останавливаются в пустых рыболовецких избах, ставят брезентовые палатки.
Чум — особенный дом. Накрытый нюками — оленьими шкурами, подпираемый шестами, крепко стоит он среди пурги и тиманских ветров. Также крепко, как ненец среди оленьего стада.
— Айбурдать будешь?
На столе появляется миска со свежим мясом.
Мясо в тундре едят на завтрак, обед и ужин. Мясо и чай — два неразделимых продукта, знак доверия и постоянства. Отказать нельзя.
Охотничья изба на реке Сула
Остаться ночью на зимнике при температуре ниже —30°С — идея плохая. Технике нужно отдыхать, человеку необходимы безопасность и тепло. Мы не успеваем доехать до следующей деревни и останавливаемся в открытой охотничьей избе. Таких изб разбросано по Северу много. В хорошей избе обычно есть все, чтобы попавший в беду человек мог выжить. Топор, нож, чайники, продукты, висящие в пакетах под потолком, чтобы не добрались мыши, одеяла. Здесь есть еще и генератор.
Николай нарубил дров, растопили печь, набрали снега для чая.
Рядом, там, где встречаются две реки — Сула и Щучья, — замерзшие водопады-падуны.
В избе есть гостевая книга, география посетителей — от ближайших деревень до Швейцарии. Мы читаем слова, оставленные в тетради с 2011 года:
"Группа в составе 8 человек. Ночевали. Попали в слуз, все искупались".
"Три часа утра, идет снег, который никто не заказывал! Наверное, щук напопадало. Вот сейчас чаю попьем и поедем. Вулкан спит, собака. Птички поют. Тишина за окном, печка горит".
"Дима спит уже сутки после городской суеты. Следов лосей полно, ходят даже вокруг избы".
"Спасибо, что на Севере еще есть такие люди, которые держат избы открытыми".
В избе тихо. Тепло. Вечно.
