Рассказывает
Сергей Страхов Это произошло 20 октября 2008 года в нескольких километрах от российской базы «Мирный» в Антарктиде. Огромный вездеход, выполнявший плановые работы, провалился в трещину между льдами. Водитель-механик, сдавая назад, неточно рассчитал место установки моста. А минувшая антарктическая ночь была богата на осадки, и гуляющий ветер присыпал мост метровым слоем снега. Вездеход рухнул вниз на тридцать метров. Находившиеся рядом полярники помочь товарищу ничем не смогли. И заживо погребенное тело водителя осталось лежать между льдами еще долгие сотни дней. За это время попробовать извлечь тело полярника из-под снежных оков пытались питерские спасатели, но все безуспешно. Привезенного оборудования оказалось недостаточно. И вот 14 июля 2009 г. специальным поручением правительства Российской Федерации в Антарктиду было решено отправить бригаду спасателей «Центроспас». Задача была поставлена без приставки «попробовать». За плечами двенадцати мастеров своего дела — десятки аналогичных спасательных работ в горах и бесценный опыт, полученный там же. Впереди — 15 тысяч километров.
Путешествие в далекую и холодную Антарктиду для пятьдесят пятой Российской Антарктической экспедиции началось с Африки. Самолет доставил спасателей и все необходимое оборудование до столицы Южной Африки — Кейптауна. А оттуда — настоящий морской круиз по водам Атлантического, Тихого и Индийского океанов, растянувшийся на долгий месяц. Примечательно, что ледокол «Академик Федоров» совершает так называемую малую кругосветку. То есть, он обходит Антарктиду примерно за три месяца. Поэтому прибывающие полярники должны быть готовы к трехмесячному ожиданию корабля.
Итак, спустя месяц, прямо под Новый год 30 декабря 2009 года, бригада отряда «Центроспас» достигла нужного места. Прямо в снегах спасатели собрали по частям самолет, на котором и добирались до обсерватории «Мирный». И в этот же день они отправились на поиски места трагедии. Оно оказалось в шести километрах от российской базы. Ледяную трещину искали три дня — так сильно она была занесена снегом. Наконец, показались первые вешки. Значит, место найдено. Пора начинать уникальнейшую спецоперацию по извлечению тела полярника.
За год трещина «обросла» 15-метровым слоем снега. Да так плотно, что его пришлось буквально разрезать. Для этого у спасателей были бензопилы. Но прежде, чем приступить к уборке снега — спасатели расставили страховочные станции. Вдоль трещины по обеим сторонам на метровой глубине они закопали две деревянные балки и установили так называемые веревочные перила. К ним были прикреплены страховки не только самих спасателей, но и техника. А затем было самое интересное. Когда спасатели докопались до моста, с которого рухнул вездеход, оказалось, что над трещиной образовался навесной потолок толщиной в шесть метров. Это была реальная угроза жизни спасателей. Решением руководителя операции, заместителя отряда «Центроспас», героя России Легошина Владимира Донатовича, решено было его убрать. Страховка себя оправдала, когда в один момент потолок рухнул вниз и спасатели повисли над пропастью. Затем пошел сильный снегопад, и работу решено было отложить на более поздний срок.
Когда же спасатели вернулись, вешки пришлось искать снова. На это ушло три дня. А вся проделанные ранее труды пошли насмарку. Наученные опытом, «центроспасовцы» быстро вернулись на исходную и вскоре смастерили навес из деревянных досок. А впереди оставалось еще 20 метров плотного снега. Решено было идти вдоль трещины.
Здесь важно отметить, что ежедневно бригада проезжала на спецтехнике 6 километров. Причем периодически старыя тягачи по очереди выходили из строя, и вездеходы буквально приходилось «заводить с толчка». Непростыми были и полкилометра до самой трещины. К сооруженному навесу спасатели добирались пешком, прикрепившись к тросу. Такая зарядка порой не давала замерзнуть в бескрайних снегах в двадцатиградусный мороз. Спускаясь в заснеженное ущелье, спасатели метр за метром подбирались все ближе. Через пять дней стало понятно, что расчет командира оказался идеальным. Вырытый тоннель вывел «центроспасовцев» аккурат к замурованному тягачу. И вот здесь пришлось попотеть изрядно. Оказалось, что на 30-метровой глубине работать бензопилой опасно для здоровья — можно надышаться угарным газом. Поэтому пришлось работать вручную и иногда прибегать к помощи электроинструментов. Когда же удалось руками прикоснуться к металлическому корпусу вездехода, за дело взялась уже гидравлика. Вскоре тело полярника было успешно извлечено. А уже наверху, прямо на месте трагедии, спасатели смастерили гроб. И в этот же день отправили телеграмму родным и близким. А вечером этого же дня получили ответную. С безмерной благодарностью за настоящий подвиг!
25 апреля 2010 года, спустя почти полгода после начала командировки, 12 профессионалов ступили на родную землю. За это время они сделали то, что многим кажется невозможным, а для них является просто работой. Как всегда, выполненной «на отлично».
---------------------
Рассказ очевидца под псевдонимом
abel В 2007 году довелось мне уехать зимовать на станцию Мирный в составе 53 Российской Антарктической Экспедиции. Во время зимовки было много разного, хорошего и плохого. В этой заметке я расскажу о том, что происходило с сентября 2008 по май 2009.
Сентябрь 2008
В сентябре на станции отмечают традиционный для высоких широт праздник — День танкиста. Во-первых, значительная часть всех полярников это механики и механики-водители. Во-вторых, значительная часть всех механиков это танкисты. День танкиста в Антарктиде это грустный праздник. В этот день (или в ближайший выходной после него, смотря по работе и погоде) полярники выезжают на кладбище. Кладбище обсерватории Мирный находится на острове Буромского. Отдельно стоящий камень — памятник первому погибшему участнику 1 КАЭ, Ивану Хмаре.
Остальные захоронения — металлические саркофаги. Их регулярно подновляют, красят. Родственники передают в каждую экспедицию новые венки, иногда, по возможности, приезжают сами. Не знаю, вывозили ли раньше груз «200» на материк и по каким причинам хоронили в Антарктиде. Капитан Ман, например, сам завещал похоронить себя на Буромского. Когда мы прибыли на о. Буромского, наш начальник сказал небольшую речь. Потом — салют из ракетниц и поминальные 100 граммов.
К середине сентября один из полярников заболел. Он сильно терял в весе, стала проявляться «желтушность». Доктора стали консультироваться с мед.отделом ААНИИ по поводу диагноза и необходимых мер. Со временем стало ясно, что нужна операция. Хирург стал запрашивать санкцию на операцию, на что получил ответ «На ваше усмотрение» (читай «Под вашу ответственность» ). В конце концов, дальше тянуть было уже нельзя. Надо сказать, что с врачами нам повезло. Хирург — военный врач, оперировавший в Афгане, Абхазии, Чечне (1 и 2 кампании). А анестезиолог — врач из реанимационно-хирургической бригады из Питера. В общем, у кого из них счёт спасённых жизней больше, я бы не взялся определить (а они этим, понятно, не мерились). Хирург, как старший по должности, принял на себя ответственность и назначил день операции. Удаление желчного пузыря дело нешуточное, а рук у хирурга только две. Анестезиолог же стоит на наркозе, в нестерильной зоне, и в рану ему соваться нельзя. Помощником хирурга назначили меня, биолога, как классово-близкого. За неделю до операции выдали прямой и кривой зажимы и сказали учиться их ставить и снимать без рывка. Так я и ходил по дому с зажимами на полах куртки и тренировался. Помощником анестезиолога (и моим дублёром, на всякий случай) назначили нашего сисадмина.
Да, ещё меня заставили побриться. Я-то хотел сбрить бороду и усы после посадки обратно на судно, но тут уж не до традиций и ритуалов.
Работа по помойкам и по изучению живности продолжалась, как и прежде. Да, ещё я начал изучать программирование. Всего по чуть-чуть — C, Perl, Python, Shell, Ruby, PHP.
Октябрь 2008
Операцию назначили на 5 октября. Это было воскресенье. Сразу после завтрака мы все переоделись в медицинское, простерилизовали руки, надели перчатки. Операционная была готова загодя, анестезиолог дал больному наркоз — и понеслась.
10:00. Я занял своё место, хирург своё, так мы и стояли, не отходя ни на шаг, 11 часов (хирург — 12). Когда пошёл первый надрез, я боялся испугаться и всё испортить. Вот не хватало докторам заботы — меня из обморока откачивать. Поэтому я стоял, смотрел на расширяющийся разрез и медитировал: «Это рыба. Это рыба». Через несколько минут я понял, что чувствую себя нормально и успокоился. А дальше кишечник и печень стали просто «такими штуками, которые мешают хирургу и их надо просто держать в стороне». И зажимы — надел — хирург перевязал ниткой — зажим снял. Без рывков, как учили. И ни поесть, ни попить, ни в туалет сходить. А вот ещё в фильмах показывают, как медсестра вытирает пот со лба хирурга тампоном. Это роскошь, я считаю, нам бы так.
Около 19:00 желчный пузырь удалили и стали всё зашивать обратно. Сисадмин в это время сходил на камбуз и притащил наш ужин и новости. Оказалось, на Прогрессе пожар, сгорел жилой дом (в нём же и рация) и один человек погиб. Благо, китайская станция рядом, нашим помогли одеждой, организовали связь, выделили помещения).
К 21:00 основное было зашито, и хирург меня отпустил, а сам остался заканчивать. Обычно, говорят, бывает наоборот — опытный хирург, сделавший сложную операцию, говорит: «Шейте без меня» и идёт отдыхать. Ага, я бы ему зашил.
В общем, анестезиолог налил мне стопку разведённого спирта, я заел спирт холодным ужином, доковылял в свою комнату и отрубился до утра. А анестезиолог не спал до утра, выводя больного из наркоза. И потом мы вчетвером несколько дней, сменяя друг друга, работали сиделками. (Кстати, знаете, как полярники спирт разбавляют? Какой градус широты твоего местоположения, до такого градуса спирт разбавляется).
На следующий день доктора посовещались и решили, что физраствор всё же не настоящая кровь, и хорошо бы перелить больному 0.5 свежей крови. Проверили по записям группы крови и оказалось, что подходящая кровь у двух подходящих для донорства людей. У меня и ещё одного, не скажу «товарища». Этот кадр когда-то общался со Свидетелями Иеговы, потом перестал, но многие их тараканы у него в голове так и живут. В частности, кровь сдавать он отказался. Ну и ладно, флаг в руки. Остался я. Слили с меня 500 мл крови — ничего, минут 5 голова покружилась и перестала. А начальник мне выделил 4-литровый пакет южноафриканского красного вина, которое мы за пару-тройку дней освоили.
В общем, пошёл наш больной на поправку, как по маслу — даже маленьких, незначительных осложнений не было. Ну, и как ещё один, побочный итог операции — на станции кончились препараты для общего наркоза и почти кончились физраствор и перевязочные материалы. Ну, до прихода «Фёдорова» оставалось три месяца, вполне можно было продержаться.
В это время мы, кроме медицины, помогали готовить машины в поход до Востока, плюс у меня и сисадмина ещё своя работа.
19 октября со станции вышел так называемый «малый поход». Задача этого похода — вытащить весь груз в санях на купол. Так как дорога первые примерно 100 км идёт на хороший такой подъём, тягачи работают с повышенной нагрузкой, повышенным расходом топлива и износом деталей. Поэтому практикуют такую вещь — вытащить груз на купол, оставить там, а самим на тягачах вернуться, дозаправиться, починить, если что сломалось и — снова в путь. На купол налегке, а там забрать вещи и ехать дальше. В этот малый поход пошли не все механики — двое остались на станции готовить ещё что-то нужное для похода.
Зона ледниковых трещин начинается почти сразу за станцией. Дорога через неё разведана, отмечена вешками. Но всё на свете меняется. В районе 4-5 километра трещина за зиму разошлась больше, чем была раньше. 4 машины переехали (жилые, без груза), а тягачи с санями начальник не решился переправлять. Решили на следующее утро сделать мост. Связались по радио со станцией, объяснили оставшимся механикам задачу.
На следующее утро, 20 октября 2008 года, после завтрака я не спеша собрался и вышел жечь помойку. Спешить особо было некуда, поэтому я закончил около 12 дня. Пошёл в медблок, пить чай. Смотрю, анестезиолога нет, а хирург бегает, как ошпаренный. Спрашиваю, что такое — «Тягач в трещину упал. Подробностей нет, но всё плохо».
Вот тут меня и накрыло. Если там тяжёлый «трёхсотый», а у нас физраствор и перевязочные материалы на исходе, а наркоз — только местный. Это, конечно, не моя область и не моя ответственность, но я всё равно ощущал свою сопричастность да и понимал, что если что — ассистировать опять мне. И за товарища переживал — отличный парень там в трещине оказался. Что с ним?
Оказалось, вот что. Один из остававшихся на станции механиков-водителей погрузил на сани-волокушу штук 6 или 8 бруса (20х20х600 см) и поехал к трещинам. Довёз брус, переехал трещину так, что волокуша встала как мост, отцепил её, развернулся и стал переезжать трещину обратно. Рядом с санями. Снег обвалился под кормой тягача и кормовая ёмкость с соляркой утянула тягач в трещину. Если бы этой ёмкости не было или она хотя бы была пуста, двигатель бы перевесил. Трещина была шириной чуть больше 6 метров, длина тягача — 8 метров. Но он рухнул не плашмя, а соскользнул в трещину кормой вперёд. Машина встала «свечой» и открытая дверца оказалась совершенно бесполезной — из такого положения из кабины не выскочить. Потом мы выяснили, что кабину смяло не внизу, а ещё при ударе о стену трещины и в этот момент водитель и погиб.
Дальше — дальше походники вернулись на станцию на «Харьковчанках». Повыли, погоревали, помянули. Начальник не решался предпринимать действий для того, чтобы достать тело — сисадмин со своим юридическим образованием и бульдозерной настойчивостью убедил, что надо лезть, доставать. Один механик имел опыт альпинизма, сшил обвязку. Обвязку проверили как следует, подготовили тягач ДТ-30 «Ишимбай» (с его длинным корпусом можно не опасаться 6 метровых трещин). На все уговоры и подготовку ушла примерно неделя.
Две недели мы выезжали к трещине, такие тяжёлые, как я, стояли на страховке и на «подай, принеси» парни полегче и половчее спускались в трещину. Померили глубину — оказалось, 27 метров. Представьте — танк сбросили с 9-этажного дома. Те, кто внизу, каждый раз сначала откапывали тягач от нанесённого за ночь снега, потом при помощи электросварки и «болгарки» резали металл, по кусочкам. Наша небольшая удача состояла в том, что одна из Харьковчанок встала перед самой трещиной. А в ней — ПЭС (дизель-генератор). От него и запитали сварку и «болгарку». К концу второй недели решили, что народу на страховке многовато, лучше вместо меня взять ещё одного лёгкого, для работы внизу. Так что финал работ на трещине я знаю только со слов товарищей.
В один из дней (это был четверг) тело уже почти освободили, обвязали тросом и попробовали тягачом аккуратно вытащить. Не получилось — что-то ещё держало. Но уже было ясно — один день работы остался. Вечером начальнику пришло радио из института — работы на трещине прекратить, на «Фёдорове» приедут МЧСники и достанут. Приказ есть приказ, ехать в пятницу было нельзя, можно было только попробовать убедить начальство отменить приказ.
В пятницу начальник станции позвонил в институт (в Питере было 10, а у нас-то уже 14), пока поговорил, пока убедил — уже поздно ехать. В субботу с утра только парни собрались, только завели «Ишимбай» — замела пурга. Когда в следующий раз поехали парни на трещину — её заровняло заподлицо, только и видно, что небольшой прогиб вниз. Нам не хватило одного дня.
В январе приехали спасатели (двое, блин! всего двое!), их свозили туда — ну, посмотрели они, похмыкали да и уехали. Только через два года, когда жена и мать погибшего написали письмо (то ли в Правительство, то ли Президенту), да ещё весь транспортный отряд это письмо подписал, откуда-то сверху в институт прилетела плюха, на Мирный отправили отряд МЧС из 12 человек, они прокопали наклонный шурф к тягачу и вытащили тело. И привезли на Родину.
Походники готовились выходить ещё раз — уже без малого похода, сразу. Половина, кстати, написала заявления, что отказывается от участия в походе — пока не будут приняты меры по безопасному преодолению зоны трещин. Кто-то потом забрал заявление и всё равно пошёл. Тех, кто не забрал — больше не брали в Антарктиду.
Но это всё потом, а пока что закончился октябрь.
Ноябрь 2008
Начиная с самого 5 октября наши доктора буквально выворачивали институтскому начальству руки на тему эвакуации прооперированного. Анестезиолог, который должен был идти в поход, поставил ультиматум, что в поход он пойдёт, но только после того, как эвакуируют больного. И кто знает, как оно бы обернулось, но тут у австралов на Дейвисе начальник ехал на снегоходе и откуда-то упал. Поломался сильно, но живой. И они ускорили выход своего НЭС «Aurora australis» для его эвакуации. И проходила эта самая Аврора как раз мимо нашего Мирного. Наше начальство договорилось с австралийским, что, раз уж они всё равно торопятся сходить на Дейвис и обратно в Австралию, то пусть бы они и нашего больного захватили. И началась одна из самых забавных недель на станции — ожидание австралов.
Надо сказать, что по-английски на станции говорили всего два человека. И это не начальник и не радисты. Доктор-анестезиолог и я, биолог. Вот мы и вставали не в 7 утра, как все, на завтрак, а к 6:00 и шли на сеансы радиосвязи с Авророй. Но не подумайте, что нам это было хоть сколько-нибудь в тягость. Дело в том, что радистом на Авроре была женщина. Вы не представляете себе, как это было чудесно, слышать в динамике приятный женский голос: 'Mirny station, Mirny station, Mirny station. «Victor» «November» «Alfa» «Alfa» Aurora Australis, over.' Хоть мы каждую неделю разговаривали по телефону с жёнами — всё равно, это было волшебно. И мы отвечали, что слышим её хорошо, и докладывали погоду. Погода была сносная и мы не могли понять — почему же они не летят. Каждый раз они говорили, что погода им не нравится. Вот они уже дошли до своего Дейвиса, теперь им лететь аж оттуда (а были в 5-6 раз ближе). Потом оказалось, что мы сравнивали погоду по разным таблицам. И те баллы облачности, которые давали мы, им представлялись сущим кошмаром.
Только в субботу, 8 ноября, облачности не было совсем и они, наконец, прилетели. Тут мне ещё пришлось поработать диспетчером — пока доктора готовили больного (он вполне сам ходил уже, но там куча всякой бюрократии и ещё не знаю чего), я принимал и сажал вертушки. Два вертолёта, на каждом по пилоту, плюс на одном техник или бортмеханик, не знаю, как это у них. И доктор. Ещё одна женщина. Пока я занимался переводом на тему «Сколько бочек топлива подкатить к каждому вертолёту», все свободные от вахты полярники ходили по станции за этой австралийской докторшей, толпились в медблоке и т.д. Между прочим, у них женщины спокойно зимуют. Вот эта самая доктор только что прибыла на Дейвис и собиралась остаться на зимовку.
В общем, покормили мы гостей, оформили документы и улетел наш коллега на Дейвис, потом на «Авроре» ушёл в Австралию, а там после несложной операции через несколько дней улетел домой.
Пока продолжалась вся эта эпопея с австралийцами, походники в тот же день при помощи «Ишимбая» перетаскивали сани и тягачи через роковую трещину. С учётом того, что часть механиков-водителей отказалась идти в поход, часть машин и не самый важный груз (который мог подождать ещё год) отогнали обратно на Мирный, остальные перетащили на ту сторону. Трещина оказалась настырной, «Ишимбай» в неё сел задним звеном — еле вытащили.
Ещё неделю на станции готовились ко второму старту похода (плюс обычные работы).
В субботу, 15 ноября, мы проснулись, позавтракали и сели в медблоке пить кофе и ждать своей очереди в баню. Юра-хирург с начальником станции и начальником транспортного отряда парились первые, до 11:00, а мы попили кофе и пошли к 11.
По дороге доктор-анестезиолог, Лёша, всё время отставал, шёл потихоньку и говорил: «Фух, что-то мне фигово». Когда мы дошли до бани, первая смена уже закончила париться. Лёша рассказал хирургу более обстоятельно про своё состояние и они сошлись на том, что париться — отпадает, нужно срочно прилечь (там диван был). Позвонили механикам и попросили привезти в баню походный докторский чемодан и переносной электрокардиограф.
Привезли. Юра ввёл препарат какой-то, закрепили электроды, сняли кардиограмму. Там инфаркт. Вдруг, внезапно, Лёшка начал умирать. Начали реанимацию — хирург делал искусственное дыхание «рот в рот», а сисадмин качал непрямой массаж сердца. Через несколько минут Лёшка сделал несколько вдохов. Мы только хотели успокоиться — фиг, опять нет дыхания. Реанимировали в общей сложности 45 минут. Бесполезно. Последняя кардиограмма отметила время — 12-45.
Позвонили начальнику (он ушёл из бани раньше, чем всё началось), доложили. Позвонили в институт, доложили. Институтское начальство нашло полярных врачей из числа тех, кто работал с Лёшкой на скорой. Они известили семью.
Сначала положили Лёшку в пустой балок, закидали снегом. В декабре, когда стало теплеть, перенесли в продуктовый морозильник. А в январе пришёл «Фёдоров» и забрал Лёшу домой.
Сложно передать, как сильно выбили нас всех из колеи эти все печальные события. Когда «Академик Фёдоров» в апреле 2008 года ушёл и мы остались зимовать, мир сжался до размеров станции. Москва или Санкт-Петербург казались не более реальными, чем Хогвартс. Разговоры по телефону с родными больше напоминали спиритические сеансы. Весь мир — это вот эти несколько домиков и вот эти 38 человек. Каждый человек на станции это 1/38 населения Земли. И когда умирает даже один — это совсем не так, как на Большой земли. Со временем вошли в норму, конечно, но не сразу.
Декабрь 2008
В декабре было ещё несколько выходов на лёд, в колонии императорских пингвинов и пингвинов Адели.
12 декабря — крайний выход, потом приказом начальника выход на лёд был запрещён. Пришло лето.
Нового года ждали, наверное, сильнее, чем дети. Потому что самый главный новогодний подарок для мирян это приход «Фёдорова». Кто-то сядет на судно и направится в Кейптаун, а оттуда улетит домой. Кто-то получит посылку из дома — например, свой любимый шоколад, сало домашней засолки, трубочный табак (это реальные посылки, о которых я знаю — почти все ведь приносят из своих посылок в общую кучу угостить товарищей). Кто-то ещё до прихода судна в Кейптаун дал радио знакомым морякам и они купили для него замечательного южноафриканского вина, или коньяк, или виски.
На станции появятся новые люди, зимовщики следующей экспедиции и сезонники. Новые фильмы и новые песни пополнят станционную коллекцию. Пока идут полёты вертолётов — нет старой рутины, нет обычного распорядка, работа по разгрузке не самая лёгкая и приятная, но она радует — ибо убивает скуку.
На сам Новый год сначала был праздничный официальный ужин в кают-компании. Потом народ разбежался на какое-то время. Я пошёл звонить. Позвонил жене, позвонил маме во Владивосток. Позвонил друзьям — до кого дозвонился.
Часов около 22 механики начали коптить заранее наловленную рыбу. Свежий воздух, полярный день, холодная водка и горячая рыба вкуснейшая — это было великолепно!
К полуночи многие (не все) собрались снова в кают-компании, открыли шампанское, зажгли бенгальские огни. Пришёл...
Январь 2009
Через несколько дней после Нового года прибыл «Фёдоров». Началась разгрузка и пересменка.
Сначала я работал в обычной бригаде по разгрузке вертолётов в склад (продукты, запасная одежда, всякая бытовая химия и многое другое). Потом мне дали ответственное поручение.
Вертолёты, кроме продуктов на склад, возили грузы на подвеске. Для таких грузов на станции предусмотрена «контейнерная площадка» — туда сгружают контейнеры и грузы в сетках (бочки с ГСМ и газовые баллоны). Схема проста — прилетел, завис, груз отцепили, перелетел к грузу, который надо забрать, застропили, улетел на судно. Отцепляли груз полярники следующей, 54 экспедиции, а стропили пустые контейнеры наши два коллеги из 53.
И вот эти наши два коллеги на радостях переборщили со спиртным. Работать в таком состоянии под вертолётом им начальник запретил и отправил отсыпаться. А меня бросил «закрывать прорыв».
Выглядело это так: видишь, что вертушка идёт с подвеской, значит не на склад. У тебя есть специальный металлический крюк с деревянной ручкой и привязанным к нему куском медного провода, на другом конце которого привязана гайка (для весу). Этот провод — земля, второй его конец просто валяется на снегу. Если гак, спущенный с вертолёта, ловить рукой, может жахнуть статикой, мало не покажется.
Стропы у тебя есть заранее, несколько контейнеров уже обвязаны стропами. Но забирать будут только один. Вертушка снижается, ты сидишь на контейнере, весь готовый резко спрыгнуть — если вертолёт внезапно попробует сесть пузом на контейнер. Страшно в этот момент — непередаваемо! Ветер от лопастей, грохот двигателя и туша — надвигается, надвигается... Но вот он завис и больше не снижается. Вот он травит трос с гаком. Цепляешь стропы на гак, спрыгиваешь с контейнера. Отходишь, сигналишь бортинженеру, что всё чисто. Поехали. И так — много-много раз. Пока вертушка летает, можно ещё сходить к мужикам «на приёмке» и забрать стропы.
Полярники, передавшие дела прибывшим сменщикам, отбывали на «Фёдоров». Нас оставалось 8 человек из 53 РАЭ. Наша очередь — только в марте.
Когда судно ушло, многое изменилось. Отношения с новыми докторами у меня и у сисадмина не сложились, мы стали ещё больше общаться с механиками. Тут стоит сделать лирическое отступление (не помню, может, где-то в дневниках я это упоминал уже). С механиками, даже зимовавшими не единожды, общаться гораздо проще. Люди науки очень часто строят из себя невесть что. Не все, но многие. Интеллигенция, мля. Как оказалось, доктора тоже. Только сейчас я понял, как нам повезло с врачами. Но и не только доктора — разные научные специалисты тоже: «Да у меня это уже восьмая зимовка! Да ты позимуй с моё!». Впоследствии оказалось, что именно вот эти «старички» чаще всего шланговали, когда нужно было привезти продукты из морозилки (их завозят на камбуз из большого холодильника по мере надобности, для этого мобилизуют свободных от вахты на час-полтора от силы) или на каких-нибудь авралах. Новички оказались более моральными, в целом, чем бывалые полярники. И там, и там есть исключения, разумеется. А вот механики, не важно, бывалые или на первой-второй зимовке, чаще всего открытые и душевные мужики. Нас с сисадмином прибывшие механики 54 РАЭ приняли так же легко, как принимали наши. Так мы с ними и тусовались в свободное время.
Среди прочих грузов на станцию в январе выгрузили спутниковую тарелку. Выяснилось, что это не интернет, как мы надеялись, а только спутниковое ТВ. К тарелке прилагался специалист по настройке.
Для тарелки определили место с подветренной стороны одного из домов, забетонировали площадку. Специалист всё настроил и с какого-то момента мы смогли «наслаждаться» передачами родного Первого канала. Специально привезённый телевизор установили в кают-компании, плюс на станции уже были несколько неплохих, вполне современных телевизоров, подключенных к DVD.
В общем, на завтрак и обед ещё ничего — передачи бывали хорошие или нейтральные. Но ужинать в кают-компании стало невозможно. Передача «Пусть говорят» заставила нас с сисадмином забирать свои тарелки и идти в свои комнаты или в комнату отдыха механиков. Так продолжалось до самого отъезда.
Близость отъезда со станции привела меня к мысли о том, что неплохо бы привести себя в форму. Будучи ленивым, ещё в декабре я попросил сисадмина погонять меня, чтобы я бегал, а также позаниматься со мной в спортзале. А он, будучи человеком спортивным, согласился.
Я честно пытался бегать и заниматься, но получалось плохо. Однажды доктор 54 РАЭ измерил мне давление. Оказалось, оно слишком низкое. В середине зимовки доходило до 130 на 90 (я толстый), а тут, в феврале стало 85 на 60. Просто ужас. Просто работать — нормально, а вот физкультура уже не получалась. Пришлось её оставить на время, от греха.
В январе-марте 2009 года одновременно с нами на станции Мирный находилась Первая Таджикская Антарктическая Экспедиция. Её участник, врач, профессор из Душанбе, написал письмо с такой идеей своему президенту, президент дал добро, как-то там организовалось финансирование, договорились с РАЭ и — вуаля!
Профессор зимовал уже в Антарктиде в составе двадцать-какой-то САЭ, но сейчас он приехал только на сезон. Он изучал адаптацию организма полярников. А ещё он помог мне провести вскрытие дохлого императорского пингвина, которого я нашёл ещё в мае 2008 и хранил всё это время зарытым в снег. Так что русский с таджиком — братья навек. И в Антарктиде тоже. Кстати сказать, как человек профессор тоже мне понравился. Мы с ним довольно часто общались на станции и потом, на судне, пока шли в Питер.
В общем, с января и по 20 марта работ по биологии уже не было, работы по уборке территории продолжались по плану, никаких авралов не было.
Наступило 20 марта. «Академик Фёдоров» пришёл на станцию второй раз. Привёз смену нам, остававшимся участникам 53 РАЭ. Мы сдали дела, сели в вертолёт и улетели. Мой сменщик привёз мне подарки из дома и самое главное — сим-карту. Моя-то старая уже «протухла» за полтора года-то.
Началось постепенное, «с чувством, с толком, с расстановкой», возвращение. Нужно пояснить, что имеется ввиду. Когда возвращаешься с зимовки, это не просто физическое перемещение из точки «А» в точку «Б» Это ещё и постепенные встречи с людьми, предметами и явлениями, которых ты был лишён весь прошедший год. Ты возвращаешься не просто «домой». Ты возвращаешься «в себя».
Первое — душ в каюте. Пресная вода, которая смывает мыло сама, без добавления уксуса. Свежие фрукты и фруктовые соки на завтрак/обед/ужин. Мясо животных, которые были убиты не полтора года назад.
Люди. Новые и старые. С некоторыми из них мы полтора года назад шли в Антарктиду. Некоторые ещё только в пути из Питера до своей станции.
После Мирного «Фёдоров» зашёл ещё только на одну станцию — на Новолазаревскую. Строго говоря, не на неё саму. Судно подходит к ледяному барьеру, а сама станция находится, примерно, в ста километрах от барьера. Часть людей и грузов перевозят прямо на станцию вертолётами, а тяжёлые грузы везут на тягачах, это от 3 до 7 дней в пути.
После Новолазаревской ещё несколько дней перехода и вот уже Кейптаун! Уже тепло, можно загорать и ловить рыбу, пока судно стоит на рейде. В небе летают красавцы-альбатросы, в бухте плещется кит, резвятся морские котики. В это время уже ловят сотовые — и вот новый шаг к нормальной жизни: смс и звонки с мобильных родным и близким. На судне, к слову сказать, стоит ровно такой же спутниковый телефон, как на станции. Но звонить со своего телефона, стоя на палубе и любуясь Кейптауном, гораздо приятнее.
Около 22 часов 14 апреля 2009 года «Фёдоров» причалил, наконец, к берегу. Так как был уже вечер, нам сказали: «Вон туристический район Ватерфронт, он постоянно патрулируется полицией и там всю ночь кипит ночная жизнь. Там вам и пиво, и всё, что хотите. Выходить из Ватерфронта в другие районы города не рекомендуется в связи с криминогенной ситуацией». Сразу скажу — я и наш сисадмин не послушались и пошли гулять в центр города. За 4 часа ничего особо криминогенного мы так и не встретили. В самом центре города такие же освещённые улицы, окна кафе и баров, такая же полиция.
Первым делом мы нашли интернет-кафе. Жадно, практически не жуя, проглатывая огромные куски, утолили первый информационный голод. Около 24:00 кафе закрылось и мы пошли искать бар.
На входе в некоторые бары строгая надпись «Вход с оружием запрещён». почему-то такие бары внушали опасение. Ещё на одном баре перед входом было указано, что там сегодня лесби-шоу. Туда мы тоже не пошли. Нашли по внешнему виду нормальный бар, вошли. И ещё на какую-то трудно измеримую величину стали ближе к дому и к себе — куча разных людей, много симпатичных девушек. Вкусное свежее разливное пиво. Футбол по телевизору на стене (мне всё равно, а сисадмину — «то что доктор прописал» ). Когда подали пиво, я сказал тост: «За всё, что мы потеряли, и за всё, что, благодаря этому, приобрели». Мы стали пить пиво и я почти физически ощущал, как меня отпускает что-то, протянувшее канаты (или щупальца) оттуда, из Антарктиды, в самую середину меня.
Мы стояли в Кейптауне неделю. В один из дней мы с сисадмином дежурили по камбузу, в остальные дни мы ходили искали мотоснаряжение для сисадмина, закупали фрукты-овощи-соки себе в дорогу. Так как сисадмин по-английски не говорит, мне приходилось всё время ему переводить — «покажите тот шлем, а вон ту черепаху, а перчатки» и т.д. Иногда нас спрашивали, на каком языке мы между собой говорим. Когда слышали «Russian», говорили «оооо!» и, подмигнув с заговорщицким видом, пытались выговорить «Na zdorovje!» Они, почему-то полагают, что это то, что мы говорим перед тем, как выпить. Когда мне было не лень, я объяснял, что вовсе не обязательно, есть много других хороших слов на этот случай.
А ещё наши коллеги нашли халявный файвай в Ватерфронте и вечерами мы сидели там с ноутбуками, пили пиво и взахлёб читали новости, читали и писали письма.
В один из дней мы с сисадмином поехали на экскурсию по городу. Погода была не ахти, пасмурно и сыро. Мы купили билет на специальный двухэтажный автобус, который идёт по специальному экскурсионному маршруту. На этом маршруте есть обозначенные остановки, можно на любой из них выйти и пойти гулять или поесть где-нибудь. Потом приходишь на любую обозначенную остановку, садишься на следующий автобус и продолжаешь свою экскурсию. Мы покидали свой автобус дважды: один раз мы вышли погулять по ботаническому саду, а второй раз, как и планировали, мы вышли на огромном пляже — у нас в плане стояло купание.
Волн почти не было, но никто не купался — ещё бы, вода-то была всего +12С, вахтенный помощник ещё в обед объявил. Нас это, конечно же, не смутило. Прохладно, конечно, но чисто символически искупаться в Кейптауне мы были обязаны. После купания мы уселись вокруг большого плоского камня, достали всякую еду, которую взяли с собой, стали есть.
Тут к нам подошёл местный негр, стал предлагать купить у него складной столик. Столик и в самом деле замечательный — на крышке вырезаны звери, «Большая Африканская Пятёрка» (слон, лев, леопард, носорог и буйвол), а три ножки вырезаны из одного куска дерева так, что они остались сцеплены между собой без склеек. К несчастью для этого искусного древореза, мы не планировали покупать такие громоздкие вещи, да и деньги с собой на экскурсию мы не брали (только самую малость). Убедившись, что нам столик не продать, он ушёл куда-то дальше и там столик продал-таки. Вернувшись к нам с пустыми руками, он зашёл за камень и — о, чудо! — вышел из-за него с ещё одним столиком. Вежливо предложил его нам, мы также вежливо отказались. Так как он выглядел прилично и столик свой втюхивал нам не слишком назойливо и даже довольно весело, мы решили его угостить, чем бог послал. От мидий и свиных котлет он отказался (оказалось, он мусульманин и зовут его Мустафа), а хлеб и сыр ел, и сок пил. В общем, нормальный такой парень. Спросил кто мы и откуда. Мы объяснили. Что такое Россия, он знает, а вот что такое Антарктида — не знает и я не уверен, что он понял то, что мы объяснили. Попрощавшись, мы отправились каждый в свою сторону — Мустафа продавать столики, а мы на экскурсионный автобус и дальше, на судно.
Ещё одна история в Кейптауне была. Во время очередной прогулки по городу мы увидели ювелирный магазин. И тут я вспомнил: «Ё! Кейптаун. Южная Африка. Алмазы.» — и мы пошли смотреть алмазы. В магазине было темно и красиво. К нам подошла женщина в деловом костюме и на английском языке спросила, чем она может помочь. Андрей по-русски попросил перевести и женщина тут же заговорила на языке родных осин. Оказывается, она русская, в Южной Африке не очень давно, всего несколько лет. Более того, она оказалась не просто русская, она из Владивостока. Вот так земляка можно встретить у чёрта на куличках.
Через неделю мы прогуляли все наши суточные, судно пополнило запасы и мы вышли из Кейптауна. Перед отходом судно проверила специальная команда с собакой — на предмет нелегалов. Нелегалы знают, что суда из Кейптауна ходят, в основном, в Европу и стараются попасть на такое судно незамеченными. В целях профилактики 1) на трапе и швартовых канатах вешают объявления, что судно идёт на юг, в Антарктиду (даже если мы только оттуда), 2) как можно больше дверей и люков закрывается и опечатывается, 3) перед выходом заказывают осмотр судна специальной группой с собакой (это за деньги, но дешевле, чем платить штраф за нелегала). В одну из экспедиций было дело, подсели сколько-то негров на судно. А судно шло ещё только в Антарктиду. Ну, когда захолодало, они вылезли. А куда их девать? Пришлось разворачиваться, возвращать их в ЮАР, ещё и штраф огромный с института слупили за это дело.
После Кейптауна мы с системщиком начали регулярно заниматься физкультурой. Снова. Особенно забавно выглядело, когда судно идёт в экваториальных водах, жара +30С и народ загорает на вертолётной палубе, а мы во флисовых костюмах на скакалках скачем. Потом бег по вертолётной палубе. А потом — в трюм, где оборудована качалка и таскаем там гири-гантели-штанги. Давление мерял постоянно — 120 на 70. Минус 15 килограммов.
На время перехода через тропические и экваториальные воды на баке оборудовали бассейн. Металлические стойки, между ними толстые доски. Внутри этого периметра лежит большой непромокаемый мешок. В мешок напускают забортную воду — и пожалуйте купаться. С утра до 14:00 (кажется, не помню) участники экспедиции, с 14 до вечера — экипаж НЭС. Вода +30С, воздух +29С, солнце в зените — красота! Самолётом, оно, конечно, быстрее, зато на судне идёшь — получается морской круиз. Когда в Питер вернулся, знакомые удивлялись: «Ты ж из Антарктиды вернулся, а загорелый, как с курорта!».
Кроме купания, я продолжал наблюдения за птицами в океане (как это происходит, я уже писал).
И вот экватор! Его пересечение бурно отмечается только если пересекают с севера на юг, в обратном направлении — нет такой традиции. Это потому, что моряк может пересекать экватор с юга на север только если он уже пересекал его, а значит и праздновать уже нечего. Раньше же не было самолётов. А среди возвращавшихся с нами полярников были те, кто пересекал экватор впервые. Ну, мы взяли вино, вышли на верхнюю палубу, включили GPS и устроили такое импровизированное празднование. Без дипломов, зато весело и душевно.
И вот к 12 мая мы прибыли в Бремерхафен. Нас поставили к причалу, опять же, довольно поздно вечером, но по поводу криминала не предупреждали: Бремерхафен это тихий, спокойный город, за всё время визитов русских полярниковинцидентов не случалось.
Мы пошли погулять, нашли несколько закрытых интернет-кафе, запомнили их на будущее. На обратном пути зашли в супермаркет. Набрали разного и тут подошли к овощному отделу. Смотрю я на прилавок и во мне крепнет ощущение, что я вижу что-то, чего не видел уже очень долго. И это странно, потому что в Кейптауне в овощных отделах были и помидоры, и огурцы, и всё остальное. И тут до меня дошло — редиска! Я вообще забыл о существовании такой замечательной вещи, как редиска! Конечно же, мы её купили, половину сгрызли так, остальное покрошили в салат. Это было божественно!
Ну, а дальше — три дня мы гуляли по городу, заходили опять в разные кафе и рестораны, сидели в интернете.
16 мая мы вышли из Бремерхафена и пошли уже по Балтийскому морю домой. Приход был запланирован на 20 мая. Но как-то так получилось, что на рейде Санкт-Петербурга мы оказались уже вечером 19 мая. И это было ужаснее всего. Когда уже видишь родной берег, знаешь, что до родных людей расстояние всего какие-то 10-15 километров, но к ним — никак, только по телефону можно ещё раз поговорить. Но зато уже не в роуминге и говорить можно долго.
На следующее утро к причалу нас поставили около 9 утра. Но пока всё оформили, пограничники, таможня, то да сё, — выходить мы начали только в 15:00. И потом ещё жуткая очередь через проходную порта — это взбесило больше всего. В Германии и ЮАР нас выпускали через полчаса после того, как ошвартовались, а на Родину нас целый день не пускали. Ну, ладно.
И вот я в Питере, меня встречают. Ещё полтора часа на машине — и я дома! Дома!
