Начало и конец, времена Нестора и нынешнее время те и другие отрицают; те и другие порешили, раз навсегда, что такой-то год в истории народа должен служить идеалом всей его остальной истории, и как одни тянут нас в “Государство Московское”, так другие тащат “у гетьманство Богдана Хмельницкого”. Виновато во всем lе bon vieux temps, старая цензура, которая упражнялась в препятствовании нам изучать Россию и способствовала тем развитию всяких социалистических, революционных, польских, украинофильских стремлений. Ненормальное повело к ненормальному, новое поколение богато “ошибками отцов, поздним их умом”. Что было искомым, то принято за решение, теория сделалась догматом, намек - пророчеством. Критика социальных отношений, критика, во всяком случае, полезная, породила социалистов (или нигилистов, как их называют), критика исторических и этнологических отношений разных русских племен к прочим славянам и между собою, произвела украинофильство. Виною всему этому не личности - виною наше общее прошедшее, цензура, недостаточность “познанья самих себя” а еще больше, поверхность нашего воспитания; наши гимназии и училища даже и сравнивать не следует с австрийскими. Наше поверхностное, энциклопедическое образование - естественный рассадник всяких гипотетических догматов. Не число училищ следует уменьшать в Польше, а смотреть, чтоб все, что преподается, преподавалось и изучалось серьёзно. Все мы прошли диалектику нигилизма, славянофильства, украинофильства - и конец концов вышел тот, что надо быть просто-напросто, русскими. Из языка хохлов так же легко создать особый язык, как из языка пошехонцев, богомазов архангельских кровельщиков и т. д., и т. д., создать особое наречие. Назначьте мне любой великорусский уезд - через полгода я разовью вам наречие этого уезда в особый литературный язык, ничем непохожий на наш общерусский; я докажу вам, что в этом, избранном вами уезде, мужик вовсе не так говорит, как мы пишем; я вам поставлю такие ходимши и ушедши, эвтот, энтот и эстот, что всякую грясть за пояс заткну - стало бы только охоты.
“Мета” львовская, кажется, запрещена у нас - и это очень жалко. Я прочел ее от доски до доски: нет лучше возражения против антиславянского правописания, как эти брошюры, лежащие теперь передо мною. Я не стилист и много великорусских народных выражений попадается в этих строках, но все, что я говорю, и все, что будет напечатано в столбцах “Голоса”, где появятся мои строки - все это поймет каждый православный, потому что я пишу книжным, хаотическим языком, полурусским - полуцерковным, который свято блюдет память Нестора, Кирилла и Мефодия, который туго поддается всяким нововведениям. А эта “Мета”, кому она понятна? “Вируэмо, що пидiль великоi руськоi отчини на двi, двом цiсарством влученi, териториi одностайному розвозвi народности хоч и неконче сприяв, однак и не заваджав, тому порозуминне и повднанне в моментах розвиття вiд политичнего интересу независлых, з повним правом дiятись може!”
Честное слово даю, что ничего не понимаю, хоть и занимался славянскими наречиями и хоть понимаю здешнего мужика. Кому нужен такой язык? Мужик галицкий не поймет его, несмотря на русизмы, и поляк не поймет, несмотря на полонизмы. Пало украинофильство в Галичине единственно потому, что никто не хотел подписываться на “Мету”, никто не сочувствовал ее сепаратистскому направлению...
Украинофильство, рассказывают здесь, вышло из России; до шестидесятых годов об нем никто здесь и понятия не имел. Вдруг, во время повстания, здешняя молодежь заговорила о казачине, стала одеваться как-то по-казацки и стала пить горилку: упоминаю об этом обстоятельстве нарочно. Казачество было, разумеется, хорошим явлением в истории Южной Руси, но казачество можно толковать как угодно. Турецкие украинофилы, казаки Садык-паши, усвоили себе только казацкую удаль - грабят и пьянствуют, как настоящие запорожцы, хоть в состав их входят и не одни русские: там найдете поляков-католиков, цыган без всякой веры, болгарских и сербских гайдуков и даже сынов Израиля офицерами и солдатами. Но там украинофильство дело искусственное; почему же в Галичине оно приняло тот же самый оборот? Украинофилами явились здесь студенты, и весь их антимоскальский патриотизм выразился в пении народных песен и в пьянстве: ни одной жизненной идеи оно не вынесло. Серьезные люди (сами entre nous soit dit хохлы) к нему не пристали, а почему именно не пристали - я до сих пор не могу добиться. “Мы получили основательное образование в австрийских учебных заведениях, говорят они; мы уважаем науку и ее орган - наш общий язык; мы не хотим разрывать с нашим целым прошедшим во имя одного периода нашей истории - с великим княжеством киевским, за велике князтво кивске...” Не знаю хорошенько их доводов - у меня времени нет изучать отдельные здешние вопросы - но будь я сила и власть в России, я перехватал бы завтра всех наших украинофилов и сослал бы их в Галичину месяца на два, на три. Пусть потолкуют там с своими земляками, с учеными, которые даже и по-москальски не знают, а говорят какой-то украиньской мовой!
Началось с того, что молодежь вдруг облеклась по-казацки, запела, запила, принялась ругать москалей и мечтать об образовании не то отдельного малороссийского государства, не то малороссийского государства под скипетром австрийского дома, не то в союзе с Польшею, не то с Турциею. Украинофильство есть, а идеи украинофильской нет; да и быть не может. Никто понять не мог, откуда явилось в Галичине, такое направление, а у молодежи явились деньги. Говорят - утверждать положительно нельзя - что молодой граф Сапега был в сношениях с ними. Он дал им 6,000 гульденов и сказал: “я поляк - вы русские; мы и вы одинаково притесняемся москалями; мы два народа, которые жить вместе не могут, но враг у нас один - соединимся против этого врага, освободимся от него общими силами и простимся на веки вечные. Вы своею дорогою пойдете, мы своею”. Если это правда, если действительно молодой Сапега так сказал русинам, то это делает ему честь. Мало кто из поляков так искренно говорил в Польше... Другое дело, возможна ли эта Польша, которой польский простолюдин (мазур, русак, гамстрияк) сам не хочет, Польша, создание которой было бы сигналом вырезки ее же интеллигенции. Ни в кои веки Малороссия не встанет против Русского Государства, как ни в кои веки Прованс не отделится от Франции. Другое наречие, другие песни, допустим даже, другое племя живет в ней и другая история разыгралась в ней, чем у нас, великоруссов; но всего этого недостаточно. Инсурекции удаются, когда есть достаточная для них причина. Пугачевщина удавалась потому, что администрация была невозможная; польское повстанье не удалось потому, что хлоп польский не видел, из-за чего он будет драться. Сапега ошибался, но ошибка его делает ему большую честь - дальше этого ни один приверженец Речи Посполитой идти не может.
Казачина не удалась, казацкого полка молодежь не сформировала в Галичине, потому что здесь, опять-таки, благодаря Австрии, в учебных заведениях более учатся, чем шалят. У нас (на Волыни, если не ошибаюсь) был казачий полк из украинофилов - католиков, под предводительством батьки атамана, пана Адама Вылежинского: у нас более шалят, чем учатся... Украинофильство оборвалось как сила - оно стало работать, как идея и появилось в образе “Меты”, органа южно-русской народности. “Мету” следовало бы перепечатать в России и распространить как можно шире, если думают, что украинофильство имеет какую-нибудь будущность. Характеристикою этого единственного органа русского сепаратизма, можно указать то, что в нем нет ни одной дельной статьи. Все какие-то пробы пера разных гимназистов и студентов. “Мета” войну объявляет москалям - и не приводит ни одного довода, почему именно Малоруссии не нужны москали и почему она с ними жить не может. Она прямо говорит, что рассчитывает только на студентов и чуждается стариков и вообще зрелых людей... т.е., всего, что знакомо с жизнью не по теориям, а на практике, что идет за реальным, а не за фантазиею. Понятно, что такие партии не могут держаться, потому что каждый приходит в зрелый возраст и каждый, рано или поздно, получает возможность опытом убедиться, насколько всеспасительны и приложимы его юношеские утопии. Пусть южнорусская молодежь украинофильствует, носит шаровары в Черное Море, пьет горилку и поет гайдамацкие песни - молодое пиво перебродит, только бы не фанатизировать его преследованиями и гонениями. “Мета” продержалась всего один год (1865), да и то не целый. Г. Ксенофонт Климкович, видавець и редактор, задолжал евреям и втик куда-то в деревню, оплакивать равнодушие Руси к судьбам Руси! тем все дело и кончилось.
Единый возможный и единый популярный язык в Галичини - наш книжный; другого здесь быть не может, потому что даже у украинофилов, что ни писатель, то своя грамматика, что ни книга, то своя орфография. Желание изучить и усвоить книжный язык видно у всех, а основывается оно на том, что история этого языка тождественна с историею русского народа, где бы он ни жил, и, как общий всем русским племенам, он один может иметь прочную будущность. Будь в Галичине возможность получать русские книги, иначе сказать, будь русская почта по-европейски устроена - через год наша литература обогатилась бы новыми писателями и новыми деятелями. Но у нас покуда соблюдаются старые меры против распространения нашей литературы между славянами и против получения их книг и журналов в России: так нечего и удивляться, что язык наш покуда мало распространен.
Вопрос о правописании и об украинском наречии оказывается вовсе не шуточным. Относиться к этому вопросу слегка было бы непозволительно. К нему относились с ненавистью, упрекали малорусов в стремлений к сепаратизму; мнения и стремления мальчишек принимали за мнения и стремления людей серьезных, и это было несправедливо. Гонение, поднятое на кулишевку в Москве и во Львове, довело только до того, что последователи ее ожесточились, приняли ее за символ веры и до того осердились, что пришли к убеждению, будто святорусская и малорусская народность до такой степени между собою разнятся, что примирение между ними невозможно. Мне кажется, что украинофилы относились к вопросу об украинской народности весьма легко и весьма поверхностно. Но не менее легко и не менее поверхностно относились к ним гг. великорусские патриоты, которые забросали их грязью, обвинили их в государственной измене и приписали им такие тенденции, которых у них в сущности не было и даже быть не могло. Кто серьезно принимал кулишевку за средство произвести раскол между южноруссами и Москвой, то были разве поляки.
В моих странствиях мне случалось не раз встречаться с вышеупомянутыми украинскими казаками, воевавшими против нас под предводительством батьки-атамана Адама Вылежинского. Это были разные не кончившие курса студенты, гимназисты, мелкие чиновники, которые в Киевской, Волынской и Подольской губерниях гарцевали на конях, распевали украинские думы и мечтали о том, что придет золотое время, когда южнорусский народ встрепенется, стряхнет с себя иго как Петербурга, так и Варшавы и заживет своей собственной жизнью. Тогда на степных курганах рассядутся бандуристы, станут воспевать их подвиги, казаки станут гарцевать опять по степи, вся молодеческая жизнь Украины воскреснет, чуть-чуть Сечь Запорожская не заведется - это было увлеченье весьма поэтическое, пожалуй, весьма благородное, но поборники его, увы, должны были поделаться в Молдавии городскими извозчиками и даже бить щебень на шоссе. Они за кулишевку стояли крепко, потому что каждый из них хорошо знал южнорусское наречие нашего языка, но ни один из них не был посвящен в таинство буквы п, ф, ъ, ь. Кулишевка давала им исход, она составила им весьма нехитрое правило, что пиши как слышишь, произноси как читаешь. При помощи кулишевки, действительно, грамматики никакой не нужно; кулишевка средняя пропорциональная между историей русского народа и историей Речи Посполитой. Она одинаково отрицает Польшу, как отрицает и все то, что случилось, как Хмельницкий оторвал Украину от Польши. До Москвы и до Варшавы ей дела одинаково нет. Кулишевка историю южнорусского народа начинает заново, до прошедшего ей дела нет. Если бы ее распространить, ввести в школы, то, разумеется, малорусскому мальчику Польша показалась бы чужой, но точно также чужим показались бы ему церковь, летописи, литература, все то, что писали его отцы, все, что завещала бедному южнорусскому народу его бедная история. При помощи ее южнорусский народ сделался бы, действительно, самостоятельным, они начали бы жизнь свою заново, они отрезались бы ото всех своих преданий, кроме песен и дум.
Спрашивается, какой толк бы из этого вышел. Мне, кажется, толк бы вышел крайне невеселый. Не умея читать по-книжному и не понимая книжного языка, южнорус сразу отрешался бы ото всех плодов, которые нам, святоруссам, и им, южноруссам, принесла наша долгая и кровавая история. Русская литература стала бы для него неведомой. Он спотыкался бы на правописании, которое мы употребляем; слова, которые мы употребляем, стали бы для него непонятны, он сам бы стал писать, новую бы литературу развел, но какая была бы литература эта, какие его духовные силы, про то никто до сих пор не знает.
Первым последствием введения кулишевки был бы разрыв между народом и церковью. Народ перестал бы понимать церковный язык. На это-то украинские казаки, ратовавшие под знаменем батьки-атамана Адама Вылежинского, и рассчитывали. Разрыв с общерусским правописанием повел бы к разрыву с церковью, воротил бы южноруссов к их так называемой национальной вере - унии. Стоило бы новому поколению южнорусских мужиков перестать понимать, что читается в церкви, то они все, разумеется, ринулись бы в унию, потому что оторвались бы от родного гнезда, оторвались бы от тех традиций, которые целые тысячи лет свято и благочестиво хранили их предки. Уния, как говорит Вылежинский и его дружина, представляет перед православием своего рода прогресс. Православие, говорят они, вера отсталая, средневековое исповедание, не развитое, не давшее ничего ни литературе, ни цивилизации, не затевавшее ни крестовых походов и не с умевшее произвести даже таких личностей как Гус или Лютер. Уния, говорят они, в сравнении с православием все-таки прогресс. Униатские монахи (василиане) хоть и были почти то же, что и иезуты, но все-таки несли с собою просвещение, все-таки боролись против старины, и хотя они стояли за Рим, но все-таки нельзя отрицать за ними того, что они принесли огромную пользу делу науки. Св. Владимир и св. Ольга до некоторой степени признавали папу, стало быть они были униаты. Св. Владимир и св. Ольга княжили в Киеве, стало быть, это были национальные государи южнорусского племени. Православие, отрицая Рим, отрицая все западное и так же дерзко относясь к выводам западной мысли, как в прошлом веке относился Фонвизин, а в нынешнем Герцен, разрывает союз Запада с Востоком, отрицает солидарность интересов цивилизации - поэтому следует ли южнорусскому племени держаться его так упорно и задерживать свое развитие во имя грамматики того языка, которого это племя не понимает в церкви, и того, которого оно не понимает в книгах. Не лучше ли, во имя интересов цивилизации, дать этому племени его собственный язык, перевести на этот язык все, что перевести только можно, так чтоб каждый простолюдин, если он только грамоту знает, мог бы читать на своем языки без малейшего затруднения все так, как английский или французский кучер читают последние французские газеты и новейшие романы. Введение подобного правописания, которое не обязывает учиться грамматики, и обособление этого племени от нравственного влияния на его не принесло бы ему пользы в материальном и в моральном отношении. Освободясь от общерусского книжного языка, эти пятнадцать миллионов южноруссов составили бы собственную литературу, произвели бы собственные свои таланты, зачали бы свою новую жизнь и, благодаря своим либеральным традициям, они стали бы учителями славянства в деле всего того, что для каждого порядочного человека дорого, - в деле свободы, просвещения и прогресса. К чему южноруссам, в самом деле, тащиться с великорусами, которые идут своим тяжелым шагом, народные обычаи и предания которых до такой степени уродливы и тягостны, что даже подчинение им не представляет ничего привлекательного. Великоруссы помешаны на создании государства, на расширении пределов своих границ, великорусы приходять в восторг от того, что подчиняют себе Ташкент и Бухару, от того, что границы их все более и более подвигаются к английской Индии, что река Усури входить в предел их государства и что река Сунгари не сегодня так завтра будет русской рекой. Великоруссы - сила, сила грубая, материальная; великоруссы - народ, сумевший возвести в идеал обоих Иванов, и Великого, и Грозного; великорусы готовы на все, на всякие жертвы, на всякое самоотвержение, для того, чтоб создать свое государство. Для чего и к чему этому пятнадцатимиллионному народу южноруссов вязаться с ним? Если есть возможность от великоруссов освободиться, то освобождаться должно. Великорусская литература груба. Стоить взять любую из современных газет, чтоб каждое чуткое ухо расслышало эту грубость, аляповатость критик, этот жесткий, шероховатый стиль, дышащий чем-то семинарским, чем-то наглым, ничего не признающим и все отрицающим.
Какой народ в мире может примириться с этой великорусской литературой и с великорусскою жизнью, в которой все топорно, угрюмо, неуклюже, где на каждом шагу слышится грубая сила, какие-то бовы-королевичи, который за руку дернет - рука из плеча вон, за ногу дернет - нога из бедра вон, где шутить не умеют, где ни острот, ни изящества нет, где, начиная с городового и кончая литератором, все дышит кулаком, затрещиной, где нет ничего симпатичного, где нет ничего привлекательного, где лучшие поэты загнаны, где лучшие писатели, писатели, исполненные изящества,- поруганы, где царит проза, страшная, вопиющая проза, проза, отталкивающая мягкое сердце и благоуханную душу южноруса. Бежать от них, от великоруссов надо: их манера, их быт, их грубость, их манера гулять - все это возмутительно, все это безобразно, все это отвратительно...
И южнорусы, как поляки, возмущаясь великорусскими манерами, разумеется, совершенно правы. Наша манера, наша жизнь, наше оружие, наша способность аплодировать палачам - отвратительны. У нас есть две страшные пословицы: “лежачего не бьют ” и “кто старое помянет, тому глаз вон”. Порядочный человек лежачего бить не станет и старого не помянет. Но народ, который сумел сложить эти две пословицы и которому, стало быть, эти пословицы понадобились, которому пришлось припоминать себе подобное правило, - народ некрасивый. Зачем я или мой читатель станем друг другу кричать: “будь вежлив с женщинами?” Нам это с моим читателем даже в голову не придет, потому что мы и без того, без всяких напоминаний, с женщинами вежливы. Народ, которому понадобилось трубить друг другу в уши о “лежачем” и о “старом”, стало быть, имеет способность лежачего бить и старым в глаза колоть.
Что же греха таить? Мы не красивы и не станем, перед прочими славянами хвастаться изяществом и своею особенною гуманностью. Но у нас есть одно качество, которого ни у южноруссов, ни у прочих славянских племен решительно не хватает. Качество это весьма не мудрое и, пожалуй, не завидное: мы - сила.
Мы - сила, которая сумела не только отстоять дрянное московское княжество от Татар, но из этого княжества создать российскую империю. Не великие князья это сделали, не Иваны III, не Иваны Грозные создали Россию - ее создали мы сами, создали ее какие-то московские тысяцкие и бояре, те самые господа, которых по свидетельству одного из иноземцев, Петр лупил по щекам и одного за другим посылал в Преображенский приказ, но которые на пиру и в Думе спорили с ним смело и противоречили ему так, как могли противоречить ошибающемуся государю его лучшие подданные, предпочитавшие дыбу, колесо и плаху всякой лести, нерадению о пользе Земли Русской. При всех наших недостатках, при всем том, что было лет двадцать тому назад, и при всем том, что теперь так некрасиво деется у нас, на матери, на Святой Руси, у нас дело все-таки идет вперед и вперед, все-таки спотыкаясь и сворачивая вправо и влево, русское государство не чахнет, не сохнет, а развивается со дня на день. Тяжел наш путь, трудны наши шаги, не легка наша борьба, но мы идем и идем так как шли пятьсот лет тому назад наши предки во времена татарщины; мы идем и мы выйдем, а то что мы выйдем не только мы знаем сами, но это знает и Запад, который от каждого нашего шага вперед, шага неслышного, молчаливого, не сопровождавшегося никакими трезвонами, никаким благовествованием, приходит в ужас, в негодование и становится в недоумении перед этой страшной силой, которую мы собою представляем. Южноруссы, как и все братья славяне могут нам говорить что мы идем не изящно, что наш шаг неуклюж, что наши пальцы заскорузлы, что на ногах наших мозоли, что на спинах наших до сих пор еще свежи следы старинного кнута, но мы идем, идем и еще раз идем. Землю пашут железной сохой, соха из красного дерева никуда годиться не будет. Чтоб вбить гвоздь, нужен молоток железный, и такие молотки только кузнецы делают, а никак не ювелиры. Мы создаем государство, мы строим дома из кирпича, а не деревянные. Только дети сражаются деревянными штыками, нам нужны штыки железные, и если вкус железа нехорош, и если размахнувшаяся мышца попадает иногда не туда, куда намеревалась, то все-таки Самсон Богатырь как друг и приятель лучше какого-нибудь дворянина Данила Бесчастного.
Изо всего славянства одни мы, великорусы, сумели выступить вперед, правдой и неправдой сложили свое государство, с Новгородом обошлись невежливо, со Псковом поступили мы грубо, но та дикая сила, которая бродит в нас, раз нас вывезла из татарского плена, другой раз вывезла нас из плена немецкого, а третий раз вывезет нас из плена европейского.
Куда южноруссам уйти от нас? Занять наше место в истории, может быть, хотели бы они? Но к чему считаться местами, благо на своих плечах и на своих спинах мы вынесли обузу тяжелую и, пожалуй, неблагодарную Всероссийской Империи. К чему вытаскивать ее еще раз и создавать империю славянскую, помимо нас? Мы нажили капитал, которым мы делиться готовы со всеми нашими родными. К чему начинать дело сызнова и этот самый капитал постараться нажить помимо нас? Капитал есть, стадо быть, к чему ж хлопотать? Может быть, обидно то, что мы стоим во главе движения, благодаря той самой грубой и дикой силе, о которой я только что говорил. Ну и пускай же и южноруссы и прочие гг. славяне пустят нас вперед застрельщиками, передовыми стрельцами в кулачном бою, благо есть передовые бойцы, благо не перевелись еще на свете Васьки Буслаевы.
Вся цель и идеал славянства состоит в том чтобы слиться, во что бы то ни стало, воедино; слиться в один народ, возыметь один язык, одну азбуку, одну церковь, так чтоб чех считал бы себя в Москве так же дома, как великорус будет считать себя дома в Праге. Задача, стало быть, весьма не хитрая. Полагаясь на наши грубые плечи, полагаясь на наши тяжелые мышцы, братья-славяне могут к нам примкнуть и следовать за нами, зная то, что плечо наше не дрогнет и мышца наша не встряхнется от чужого удара. Язык, которым мы говорим и пишем,- наследие великих первоучителей славянства Кирилла и Мефодия. Насколько он южнорусский, настолько он и севернорусский. Из-за чего нам разделяться? Для чего эта кулишевка?
Глава из книги Василия Ивановича Кельсиев “Галичина и Молдавия” (печатается в сокращении).
Пусть читатель примет мою книгу такой, какова она есть. Вся моя книга – ряд вопросов: о Польше, о южнорусском народе, о евреях, о церкви и о костеле – вопросов, которые решим не мы, люди XIX века, но над которыми не ломать голову мы не можем. Я забирался в захолустья и трущобы, в которые до меня никто из нашей пишущей братьи не забирался – а потому пишущая братия судить меня не может. Из захолустьев я вынес ряд загадок. Разгадать их не могу, а на общий суд повергнуть дерзаю. В ответ господам украинофилам я не скажу ничего – с сектантами мудрено спорить, – но пусть же они изучат вопрос и пусть поймут, что теория их гибельна, и что они ведут не только южный народ, но и все славянство, к тому разрыву и к той розни, которая им вовсе не желательна. Я вполне убежден, что украинофилы люди честные, и что намерение их честное, но эти люди увлекаются и приходят из увлечения к абсурдам.
Задача украинских историков заключается не в том, чтобы ознакомить читателей с истинным положением дел в тот или иной исторический период, а в том, чтобы обработать их сознание в духе идеологии украинского сепаратизма. Поэтому украинские авторы, отличающиеся особо высокой степенью “национальной свидомости”, не останавливаются даже перед откровенной фальсификацией, искажая на страницах своих сочинений тексты исторических документов. Галицкие русины не могли в 1848 году называть себя украинцами по той простой причине, что термин “украинцы” тогда еще не употреблялся как обозначение национальности, а слово “Украина” было чисто географическим названием, относившимся к району Поднепровья, даже не граничившему с Галицией, а отделенному от нее землями Волыни и Подолии.
В «украинстве» живет хронический страх перед инородцами, который переходит у него по наследству из поколения в поколение. Он до сих пор ведет свою «козацько-селяньску войну», начатую в XVI веке и никак не хочет понять, что его война не принесет ничего доброго, прежде всего ему самому. Как «хмельничинна» закончилась Руиной, так и современное противостояние заканчивается тем же. Ведь не с евреями, поляками и москалями воюет современный украинец, а с собой, собственной необразованностью и ленью.
Кельсиев Василий Иванович (16.06.1835-2.10. 1872), публицист, писатель. Из дворян. Родился в Петербурге. Закончил Петербургское коммерческое училище.
Во 2-й пол. 1850-х связался с Герценом и русскими нигилистами, за границей начал вести революционную антирусскую работу. За отказ вернуться в Россию на суд по делу «о сношениях с лондонскими пропагандистами» был приговорен к лишению всех прав состояния и вечному изгнанию из страны.
В 1-й пол. 60-х осознает преступный характер революционной деятельности и отходит от нее (см. его письмо Д. В. Аверкиеву от 17 дек. 1864 о разочаровании в «нигилизме» и о намерении печататься в русских журналах). Переселяется в Вену. С 1866 публикует в «Голосе», «Отечественных записках» и «Русском вестнике» статьи по этнографии и мифологии славян. В мае 1867 Кельсиев добровольно сдался русским властям. Находясь под арестом, написал биографическую «Исповедь», в которой, создав впечатление полной искренности, сумел избежать упоминания лиц и событий, неизвестных правительству. Александр II читал записку Кельсиева и простил его. В сент. 1867 Кельсиев был выпущен на свободу и поселился в Петербурге. Сотрудничал в изданиях славянофильского и патриотического направления («Заря», 1869-70; «Всемирный труд», 1868-70; «Русский вестник», 1869-70).
Главная работа Кельсиева «Пережитое и передуманное» (СПб., 1868) — произведение мемуарно-публицистического жанра, являющееся сокращенной редакцией «Исповеди», — отразила смещение акцентов в идейной позиции автора. В этой книге и серии очерков «Из рассказов об эмигрантах» Кельсиев создает подлинный образ политического эмигранта, потерявшего связь с реальностями русской жизни, чуждого России. Большим успехом пользовались путевые заметки Кельсиева и газета «Голос» (1866-67), составившие книгу «Галичина и Молдавия» (СПб., 1868), где бытовые зарисовки сочетаются с пропагандой идеи панславизма: «Вся цель и идеал славянства состоит в том, чтобы слиться во что бы то ни стало воедино; слиться в один народ, возыметь один язык, одну азбуку». Объединение славян (вследствие их «освобождения... из-под чужеземного ига») считал не только идеалом, но и ближайшей политической задачей. В своих очерках Кельсиев показывал разрушительный характер еврейства, его отрицательное влияние на славянскую культуру.
В 1870-72 Кельсиев помещает в «Ниве» и «Семейных вечерах» ряд популярных исторических очерков («Александр Невский и Дмитрий Донской», «Первый русский царь Иван III Васильевич», «Просветители славян свв. Кирилл и Мефодий» и др.). В это же время он обращается к беллетристике (исторические романы «Москва и Тверь» (1872), «На все руки мастер» (1871), «При Петре» (1872)) Источник: ruska-pravda.com.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Чтобы писать комментарии Вам необходимо зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
» Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации. Зарегистрируйтесь на портале чтобы оставлять комментарии
Материалы предназначены только для ознакомления и обсуждения. Все права на публикации принадлежат их авторам и первоисточникам. Администрация сайта может не разделять мнения авторов и не несет ответственность за авторские материалы и перепечатку с других сайтов. Ресурс может содержать материалы 16+
