|
При использовании термина стратегия люди обычно представляют себе мудрых генералов, размышляющих над картами в штабах противоборствующих армий. Это верно лишь частично
Военная стратегия является лишь частью общей (большой) стратегии, причём частью вспомогательной (подчинённой). И дело не только в том, что война является именно последним и не самым желательным доводом политиков. Так как и политика, и война являются играми с ненулевой суммой, чаще всего война ведёт к проигрышу обеих участвующих в ней сторон (и формального победителя, и формального побеждённого), реже одна из сторон побеждает (чаще плоды победы пожинает третий, не участвовавший в войне или явившийся к её концу), не помню ни одного случая, когда война завершилась бы общей победой участников (то есть послевоенный мир стал бы лучше для обеих сторон), хоть теоретически такое возможно.
Как видим, оценка эффективности системы «война» даёт неутешительный результат. Войну проще проиграть, чем выиграть, даже победив на поле боя. Поэтому политики рассматривают войну как вынужденный шаг, когда все остальные способы добиться решения проблемы исчерпаны безрезультатно. Армии содержатся как средство в первую очередь избежать войны и лишь во вторую — достичь победы на поле боя. Поскольку же, как было сказано выше, победа на поле боя не гарантирует общеполитической победы, военная стратегия и является подчинённой, вспомогательной частью большой стратегии. Главную же роль в достижении победы играет большая (политическая) стратегия и дипломатия как её раздел.
При этом дипломатию нельзя понимать исключительно как работу МИД. Дипломатическое ведомство играет в значительной степени техническую роль — роль большой канцелярии, обеспечивающей взаимодействие и координацию различных структур власти. При этом существует и военная дипломатия, и дипломатия законодательных органов, но главную роль играет политическая дипломатия — дипломатия уровня глав государств, а также глав и членов правительств.
Именно на этом уровне происходит основная борьба, обеспечивающая будущую победу одному и поражение другому. При этом успех военных действий как в количественном (уничтожение вражеских войск), так и в пространственном (занятие территории) измерениях не коррелирует прямо с результатами политического противостояния.
Например, выдающиеся успехи русской армии (занятие Дунайских княжеств и прорыв на Кавказе в глубь турецкой территории) и флота (уничтожение черноморской эскадры турок в Синопском сражении) лишь ухудшили положение России с точки зрения большой стратегии, поскольку стимулировали вступление в войну на стороне Турции Великобритании, Франции и Пьемонта, при враждебном нейтралитете Австрии и Пруссии. До конца Крымской войны Россия не потерпела ни одного серьёзного поражения на поле боя, но провал её большой стратегии привёл к необходимости заключить похабный Парижский мирный договор, серьёзно ограничивший военные возможности России в Черноморском регионе.
Есть и обратный пример. На первом этапе Северной войны 1700–1721 годов (до 1706 года) Россия и её союзники проиграли все крупные сражения и большую часть мелких стычек. Но именно большая стратегия Петра, направленная на затягивание конфликта, растягивание шведских сил и подрыв экономики Швеции привела вначале к стабилизации положения, а затем к разгрому основных сил Швеции в битвах при Калуше, Лесной и Полтаве, которые знаменовали перелом в войне. Та же большая стратегия, направленная на оформление европейских союзов и игре на противоречиях европейских держав, не дала Швеции восстановить силы при помощи Франции, а затем Великобритании.
Большая стратегия для своей эффективности требует гибкости и умения договариваться на основе общих интересов, вынося за скобки противоречия или оперативно разрешая их на основе взаимоприемлемого компромисса. Непредвзятый наблюдатель легко убедится в том, что переоценившие свои возможности после распада СССР США к концу 90-х годов прошлого века пришли к деградации большой стратегии и исключительной ставке на силу. Некоторые склонны переоценивать американские успехи в сфере так называемой «мягкой силы», указывая на успешность «цветных революций».
Но, во-первых, «цветные революции» — прямые потомки революций «бархатных» и являются плодом отношений и взглядов, сложившихся на европейском континенте (и только на нём) к концу ХХ века. Становым хребтом этих отношений была всеобщая (на уровне народов, элит и государственной власти) вера в исключительность США, которая и создавала необходимые предпосылки для успешной работы американской дипломатии (большей частью опиравшейся на общественные /неправительственные/ организации). То есть, успех «цветных» переворотов был заложен десятилетиями раньше, когда американская «мягкая сила» победила СССР и соцлагерь. Это успех большой стратегии США в послевоенные годы, но никак не результат усилий Сороса и Клинтонов в начале нулевых. Эти последние своей ставкой на грубую силу, наоборот, способствовали уничтожению всех достижений предшествовавшей большой стратегии США.
Во-вторых, сами по себе «цветные революции» стали обеспечением военной агрессии. Они должны были окружить Россию кризисной зоной, втянуть её в войну на всей линии её сухопутной границы от Монголии до Прибалтики (исключительно) и способствовать не столько политическому, сколько военному поражению России. Американцы в данном случае поставили телегу впереди лошади, заставив большую стратегию обслуживать чисто военные потребности. Это всё равно как если Генеральный штаб будет руководить Верховным главнокомандующим, принимая вместо него чисто политические решения.
Такая ситуация закономерно привела США к геополитической катастрофе, развивающейся прямо сейчас, на наших глазах. При этом не только Россия и Китай (основные соперники США), но также Индия, Иран, Пакистан, Израиль, Индонезия, Бразилия сохранили классический подход, предполагающий доминирование большой стратегии. Да и остальные государства планеты, включая американских союзников, стараются (пусть всего лишь на региональном или национальном уровне) обеспечить доминирование большой стратегии над чисто военной. Исключение представляют Украина и Прибалтика, полностью подчинившие себя интересам военной стратегии США. Польша близка к тому, чтобы примкнуть к этому лагерю, но пока держится.
На этом фоне встреча Путина с министром обороны КНР Ли Шанфу имеет все черты большой стратегии. Понятно, что это была чисто техническая аудиенция. Президент не может обсуждать с министром проблемы его уровня. Для этого есть Шойгу, который присутствовал на встрече президента России с его китайским коллегой. Кроме того, совсем недавно в Москве побывал с визитом Си Цзиньпин, то есть все актуальные проблемы на уровне лидеров были решены, а сам визит министра обороны КНР (как и другие визиты китайских чиновников в Россию и российских в Китай) происходит в рамках реализации договорённостей, достигнутых на высшем уровне.
Теоретически Путин мог бы и не принимать китайского министра. Но этим ходом российский президент продемонстрировал, что российско-китайское партнёрство в военной сфере развивается быстро, эффективно и является предметом постоянного внимания высшего руководства обеих стран.
Это неброский, но сильный ответ на истеричные попытки США давить на Россию, пугая её «украинским контрнаступлением», которое уже полгода переносится и никак не может состояться.
Как я уже писал, американцам необходимо перемирие на Западе (с Россией), чтобы начать активную кампанию против Китая на Востоке, включающую военный кризис вокруг Тайваня. США так и не желают отойти от приобретённой привычки делать ставку на военную силу. При этом перемирие им необходимо не какое попало, а не собственных условиях, чтобы Россия была и дальше связана находящимися в боевой готовности ударными группировками враждебных стран и не могла существенно помочь Китаю, а также чтобы сохранялся плацдарм для возобновления военных действий против России, после того как будет разгромлен Китай.
Многие смеются и говорят, что американцы не могут рассчитывать на то, что находящаяся в выгодной позиции Россия примет их условия. Но такой неадекватный расчёт — результат того, что вопреки норме военная стратегия начала доминировать над политической и не политики указывают военным, какие операции и с какой скоростью необходимо провести, а военные требуют от политиков обеспечить им условия для проведения запланированных операцию.
Думаю, что для страны, которая сделала извращение общественной нормой нет ничего удивительного в извращённом понимании стратегии. Внедряют же они стратегию воспитания детей гомосексуальными семьями, которые физически не могут родить ребёнка. Вот и в данном случае мы имеем нечто вроде военно-политического гомосексуализма. «Ребёночка» американские стратеги родить не могут, но очень стараются.
В данном контексте полчаса, потраченные Путиным на дружескую беседу с Ли Шанфу значат больше, чем десяток совместных учений. Они демонстрируют американцам, что провалилась их надежда на слом российско-китайского союза сказками об украинском «контрнаступлении по всему фронту» (и где-нибудь ещё), а также о готовности Америки воевать с Китаем за Тайвань. То есть Вашингтон может сдаться прямо сейчас, а может усугубить ситуацию, развязав ещё и Тайваньский кризис, а также санкционировав новые военные преступления киевского режима.
Пока что речь идёт о денацификации только Украины, но ведь совершенству нет предела и под денацификацию могут попасть не только Прибалтика с Польшей, но и главный оплот нацистов всего мира в Вашингтоне. Воевать-то никто не хочет, но раз начав приходится доводить дело до конца. Если США, спровоцировав войну, не могут в ней победить, значит, они в ней проиграют. Если они не поторопятся признать своё поражение, значит, их придётся заставить.
Но чем дольше ведётся война и чем больше стран в неё вовлечено, тем выше и российско-китайские издержки, за которые кто-то должен ответить. Сегодня это Украина и её неадекватное руководство. А кто будет завтра, когда масштаб совершённых преступлений превысит политический вес украинских лидеров?
Ростислав Ищенко
Источник: cont.ws @ishchenko.
Рейтинг публикации:
|
