30 мая – очередная (уже 142-я) годовщина издания знаменитого «Эмского указа». Сразу поясню выставленные здесь кавычки. Дело в том, что никакого такого указа как некоего законодательного акта просто не было. В тот день в 1876 году император Александр II, находившийся на отдыхе в немецком курортном городке Эмсе, скрепил своей подписью журнал заседаний «Особого совещания для пресечения украинофильской пропаганды».
Совещание рекомендовало: а) усилить контроль за ввозом в Российскую империю книг и брошюр на малорусском наречии из-за рубежа (так, чтобы для провоза такой литературы требовалось получать разрешение Главного управления по делам печати); б) запретить печатание в России сочинений на малорусском наречии, кроме исторических памятников (включая сюда произведения народного творчества – песни, сказки, пословицы) и художественной литературы; в) временно прекратить «всякие на том же наречии сценические представления, тексты к нотам и публичные чтения (как имеющие в настоящее время характер украинофильских манифестаций)».
На основании этих рекомендаций была выработана ведомственная инструкция, разосланная в цензурные комитеты. Вот эту инструкцию, как правило, и выдают за царский указ. Обычно сей документ характеризуется украинскими «национально сознательными» авторами как «варварский запрет языка целого народа», «возмутительное гонение на украинское слово», «ошеломляющий удар по украинской культуре» и т.п.
Верны ли подобные характеристики? Позволю себе утверждать, что неверны. Меры, предложенные Особым совещанием для пресечения украинофильской пропаганды, оказались направлены… именно против украинофильской пропаганды. Ни народного языка (разговорной малорусской речи), ни литературы на этом языке, ни вообще малорусской культуры «Эмский указ» не запрещал.
Естественной сферой распространения малорусского наречия являлся сельский быт Малороссии. Запретить это наречие здесь не представлялось возможным. Да никто и не пытался. «Эмский указ» данную сферу не затрагивал.
Точно так же литература на малорусском наречии в то время ограничивалась произведениями народного творчества, поэзией, повестями и рассказами из простонародного быта. Ни на что из перечисленного «варварский запрет» не распространялся.
Исходя из содержания «Эмского указа» можно было запретить издание научных книг на малорусском наречии. Но… Таких книг просто не существовало. И не могло существовать. Словарный запас сельских говоров был слишком беден для написания монографий.
Можно было бы запретить периодические издания на малорусском наречии. Однако, опять же, ни газет, ни журналов как таковых тоже не было. И не потому, что их запрещали. Просто для печатной продукции данного вида не находилось читателей. Затеянный украинофилами в 1861–1862 году эксперимент с изданием по-малорусски журнала «Основа» закончился конфузом. Оконфузиться ещё раз никому не хотелось.
Может показаться, что запрещался малорусский театр. Но и это не соответствует действительности. Не соответствует по той же причине: запрещать оказывалось нечего. «До 1876 года постоянного украинского театра не было, а только ставились в разных местах любительские спектакли, – отмечал видный украинский историк Дмитрий Дорошенко. – Репертуар был слишком примитивный и ограниченный, и об основании специальной украинской труппы никто, наверное, не думал».
Эти-то любительские спектакли украинофилы додумались использовать для своих политических демонстраций. Что и вызвало их запрещение. Иными словами, запретили демонстрации, а не театр.
То же самое можно сказать об издаваемых украинофилами «культурно-просветительных» брошюрах на малорусском наречии. В соответствии с «указом» их нельзя было печатать. Только вот брошюры те выпускались украинофилами не с культурно-просветительской, а исключительно с пропагандистской целью. Следовательно, запрещалась не культурно-просветительная работа, а пропаганда.
А ещё «Эмский указ» запретил подписи на малорусском наречии к нотам. Это правда. Вот только народные музыканты (кобзари, лирники, бандуристы и т.п.) нотами не пользовались. Соответственно, их запрет не касался, народной культуры никак не стеснял.
Справедливости ради следует признать, что сам по себе запрет подписей к нотам являлся, конечно, совершенно бесполезным перегибом. Потому его достаточно быстро отменили. Хотя и данный запрет, и его последующую отмену мало кто заметил. Как, собственно, не заметили и весь «указ».
«Я не припоминаю себе, чтоб кто-нибудь говорил про какое-то ошеломление от этого удара», – писал в мемуарах многолетний лидер украинства Михаил Грушевский.
«Отсутствие хоть какого-то протеста против указа 1876 года, которым запрещено было украинское слово, доказывало полное бессилие украинской интеллигенции и полную темноту народа», – сокрушался другой мемуарист и крупный деятель украинского движения Евгений Чикаленко.
«О запрете народ, собственно, теперь и не думает и даже мало его чувствует, – сообщал в письме к выдающемуся украинофилу Михаилу Драгоманову его соратник Юрий Цветковский. – Народ ещё не дошёл до того самосознания, в силу которого он мог бы чувствовать всю тяжесть вышедшего указа».
В сущности, единственными пострадавшими от «варварского запрета» являлись участники украинофильского движения. Они ставили своей целью расчленение России, для чего хотели как можно сильнее обособить малорусов от великорусов, противопоставить первых вторым. Для чего, помимо прочего, настойчиво трудились над созданием самостоятельного малороссийского (позднее переименованного в украинский) литературного языка.
Трудились не потому, что в этом языке нуждалась малорусская культура. Культурные потребности малорусы (как и великорусы) удовлетворяли с помощью русского литературного языка, являвшегося в Малороссии таким же своим, как и в Великороссии. Но общность литературного языка малорусов и великорусов противоречила политическим планам украинофилов. Что и обусловило их языкотворческие потуги.
Придумывались новые (или заимствовались из иностранных языков) слова. Не потому, что в этих словах существовала потребность, а чтобы вытеснить из малорусской речи слова русские. Сочинялся новый алфавит. Не для того, чтобы лучше выражать на письме звуки речи, а чтобы иметь самостоятельную форму письменности, отличную от той, которой пользуются великорусы. Вся печатная продукция, выпускаемая украинофилами, издавалась, прежде всего, не с просветительской целью, а чтобы приучить читательскую публику к нововведениям.
Вот эту деятельность и запрещал «Эмский указ». Запрещал с точки зрения государственных интересов вполне правомерно. Тот же Михаил Грушевский в тех же мемуарах признавал, что замыслы украинофилов (а они, напомню, сводились к расчленению России) были «разбиты и спутаны зловещим указом 1876 года».
Возможно, сегодня кому-то в цивилизованном мире такие меры запретительные покажутся антидемократичными. Но нельзя забывать, что речь идёт о ХIХ веке, когда цензурные ограничения являлись обычной практикой не только в России, но и во многих странах Западной Европы.
Впрочем, запрет оказался недолговечным. Удалось сбить волну украинофильских демонстраций, и уже в начале 1880-х годов запрещение малорусских спектаклей было отменено. Малорусские труппы свободно гастролировали во всей России, даже в Петербурге, где их представления дважды посетил Александр III, оставшийся очень довольным игрой актёров.
Тогда же вновь стали печататься просветительские брошюры. Главное управление по делам печати тоже не свирепствовало и щедро давало разрешения на ввоз литературы из-за границы. Формально «указ» не отменялся, но фактически его положения почти не применялись. Как пояснял известный украинский писатель Иван Франко, «тот указ не был законом в полном значении этого слова», а всего лишь «распоряжением, порожденным минутной потребностью». Ситуация изменилась, и потребность исчезла.
Откуда же тогда столь громкие жалобы на «возмутительные гонения» и «ошеломляющий удар»? Жалобы, вслед за тогдашними украинофилами упорно повторяемые украинскими авторами вплоть до сего дня.
Ларчик открывался просто. Этими жалобами маскировалась полная несостоятельность украинства. Когда в 1904 году правительство вознамерилось уже и формально отменить фактически недействующий указ, активистов украинского движения охватила паника.
«Мы дрожали, что вот-вот рухнет закон 1876 года… и мы сгорим от стыда за свою никчемность», – признавался один из таких активистов Пётр Стебницкий.
«Запрещение украинского слова в любую минуту готово пасть – и в каком свете покажет себя наша Украина? – бил тревогу Михаил Грушевский. – До сих пор всё списывалось на запреты: мол, имели бы украинцы и то, и то, если бы не запрещали. Непредубеждённые люди готовы сейчас верить, что украинцев в их стремлении к своей национальной культурной работе сдерживают только препятствия со стороны российского правительства, что убрать те препятствия со стороны российского правительства и сразу вспыхнет работа тех скрытых национальных сил, широко разовьётся украинская культура. А если в действительности не вспыхнет, а начнёт тлеть и шипеть, как мокрое горит?»
Предчувствие не обмануло «национально сознательных» деятелей. Указ отменили официально. Ничто больше даже формально не сдерживало печатания газет, журналов, книг на столь старательно создаваемом ими языке. И…
«Какой чрезвычайно маленький процент подписчиков и читателей среди тридцатимиллионного украинского населения находят первые украинские газеты и журналы, – в отчаянии писал Грушевский. – Ни один не может покрыть даже минимальных расходов издания! Какой незначительный процент выпадает на украинскую книжку в общей сумме того, что вращается на украинской территории! Как слабо проявляет себя украинская стихия в жизни! Чем заявила о себе раскрепощённая украинская литература? Чем проявили себя те украинские учёные, которые, мол, по-украински не писали потому, что им это запрещают?»
«Цензура… Реакция… Брехня! Это лишь «отвод глаз», прикрытие чужой виной собственной никчемности!», – не сдерживал эмоций известный украинский писатель и общественный деятель Гнат Хоткевич.
«Раньше казалось, что вот если бы разрешили печатать украинские книжки на таких же цензурных условиях, как и московские, то немедленно и появятся сотни всяческих изданий, и наша литература – особенно народная – расцветёт. Но не так оно случилось, как думалось», – выражался более деликатно Дмитрий Дорошенко.
В самом деле, формальная отмена «Эмского указа» выявила страшную тайну украинства – его никчемность. Как ни старались украинские деятели, они не смогли внедрить в народные массы ни сочинённого ими языка, ни своих идей.
С гораздо большим успехом взялись за такое внедрение впоследствии большевики. Но это несколько другая история.
Александр Каревин,
Источник: alternatio.org.
Рейтинг публикации:
|
