О гомосексуальности в английских частных школах начала 20 века. (2 части. Вторая часть на 2 странице)
Часть 1
По воспоминаниям Роберта Грейвза и К.С.Льюиса.
Я не так давно писала о пьесе Роберта Грейвза «Но это еще продолжается». Она была опубликована в 1930 году, а позднее автор постарался сделать все, чтобы читатели о ней забыли. Он также убрал из автобиографической книги, написанной в 1929 году, рассуждения о гомосексуальности в школе и, в частности, слова о том, что он до 21 года не мог избавиться от склонностей, возникших у него в частной школе Чаттерхаус.
Грейвз вспоминает, что в школе Чатерхауз мальчики "в основном интересовались спортивными играми и романтической дружбой". Сначала он чувствовал себя там изгоем, потому что не блистал в спорте, не был богат, и носил немецкое среднее имя (Ранке), из-за чего его ошибочно считали немецким евреем. В довершение всех бед на второй год доктор запретил ему играть в футбол из-за болезни сердца. В клубе любителей поэзии (в нем было всего семь членов) Роберт познакомился с мальчиком постарше, которого тоже травили из-за имени — звали его Раймонд Родаковский. Новый друг дал совет заниматься боксом, чтобы защищаться от обидчиков. Они часто боксировали друг с другом. Грейвз написал в автобиографии: "В боксе так много сексуальных ощущений — это игра вдвоем, взаимодействие, боль, которая не ощущается как боль. ... Мы яростно колотили друг друга, но не стремились ни причинить боль, ни победить". (1) Тем не менее, отношения с Родаковским были, как сказано в автобиографии, скорее "товарищеские", чем "любовные", любовь пришла позднее и была направлена на мальчика, бывшего на три года младше Грейвза.
Директор школы Чаттерхауз (по словам Грейвза, простодушный человек) как-то похвастался на конференции перед главами других школ: "Мои мальчики влюбчивы, но редко бывают чувственны". По словам Грейвза, директор просто мало знал о жизни "своих мальчиков". За время учения Грейвза в школе было пять-шесть гомосексуальных скандалов, некоторых учеников исключили, но это были мелочи по сравнению с истинным числом проявлений "чувственности".
Грейвз пользуется выражениями директора школы, когда пишет о гомоэротических отношениях между мальчиками, разделяя влюблённость ("сентиментальную влюбленность в младших мальчиков") и чувственность или "подростковую похоть" (по словам одного из исследователей его поэзии, тут проявляется характерное для Грейвза "пуританское противопоставление любви и похоти, духа и тела (2)): «Интимная близость, как называют это в газетах, была частым явлением, но не между старшим мальчиком и объектом его привязанности, потому что это уничтожило бы романтическую иллюзию, воссоздающую гетеросексуальные отношения. В близость вступали ровесники, не связанные узами любви — они хладнокровно использовали друг друга как сексуальные орудия, оказавшиеся под рукой. Таким образом, атмосфера всегда была насыщена любовными историями очень традиционного ранневикторианского типа, хотя ее и осложняли цинизм и непристойность.»(3)
Мать воспитала Роберта Грейвза в пуританском духе. Впервые купаясь вместе с другими мальчиками он испугался их наготы (особенно запомнилось ему волосатое тело одного рыжего ирландца лет 19), но еще сильнее его потрясла выходка дочки директора школы: эта девочка и ее подружка как-то попытались стащить с него одежду, "чтобы посмотреть на тайны мужской анатомии", поскольку, объясняет Грейвз, они не имели братьев.
Когда Грейвз страстно влюбился в мальчика, которого назвал в автобиографии Диком, он не связал свое чувство с сексуальностью. "Дик" ответил ему взаимностью, а после окончания школы роман между ними продолжился в письмах. Грейвз находил в этой переписке утешение на фронте. Своего любимого он описывал как исключительно благородного духом, возвышенного и лучезарного, чуждого низменным побуждениям. Страшным потрясением поэтому стало для него известие о том, что "Дик", совсем еще юный офицер, отдан под трибунал за домогательства к какому-то канадскому унтер-офицеру. Грейвз решил, что "Дик" на войне сошел с ума. Однако в дальнейшем потрясение заставило поэта иначе взглянуть на собственные чувства: в основе возвышенной любви он увидел все ту же похоть.
Грейвз решил, что школа сделала его "псевдогомосексуалистом", направив чувства в неправильное русло: "В английских подготовительных и частных школах любовные истории неизбежно гомосексуальны. Противоположный пол презирают, к нему относятся как к чему-то непристойному. Многие мальчики никогда не исцеляются от этого извращения". (4)
Большинство тех, кто писал о школьной любви между мальчиками, не согласны с подобным мнением. Некоторые писатели, считавшие себя гетеросексуалами, писали, что без всяких последствий прошли через этап гомосексуальных отношений в школе. Луис Макнис, в 20-е годы учившийся в школе Мальборо, пишет, что "почти у всех старшеклассников были легкие гомосексуальные романы" с записочками, хихиканьем и свиданьями, а сам он увлекся "16-летним темноволосым мальчиком с огромными серыми женскими глазами" и написал по этому случаю стихи о Цирцее на мраморном балконе. Сесил Дей-Льюис вспоминал, как он, поступив в 1917 году в школу Шерборн, "предался тому, что учителя называли безнравственностью. ... Я погрузился в порок, как утка в воду, но он стек с меня, как вода с утки — в том смысле, что в дальнейшем никак не помешал проявиться моей гетеросексуальности". Напротив, многие гомосексуалисты (Э.М.Форстер, Акерли, Сассун) вспоминали, что в школе были далеки от сексуальных отношений, а другие Дж.А.Саймондс, Г.Л.Дикинсон) даже испытывали сильное отвращение к окружавшей их атмосфере похоти. Правда, исследователи считают, что у некоторых школьная любовь пробудила латентную гомосексуальность.(5)
Я вспомнила об этих фрагментах из автобиографии Грейвза, когда недавно Sfitrizir прислала мне отрывок из автобиографии К. С. Льюиса "Настигнут радостью" — о нравах в Вивернском колледже (т.е. в Мальверне, где он учился). Я не видела этого текста в оригинале, не могу проверить перевод, помещаю отрывок в том виде, в каком получила.
«Мы сидели вокруг стола, похожего на верстак, молчали, если разговаривали, то шепотом. Иногда дверь приоткрывалась, заглядывали мальчики постарше, усмехались (не нам, а себе) и исчезали. Один раз над плечом ухмыляющегося возникло еще одно лицо и ехидный голос произнес: «Хо-хо! Знаю,знаю, что ты высматриваешь!» Только я понимал, к чему все это, — брат вовремя меня просветил. Никто из заглядывавших к нам и ухмылявшихся ребят не принадлежал к элите, все они были слишком юны, и что-то общее мерещилось в выражении их лиц. Нынешние или былые «шлюшки» пытались угадать, кто из нас займет их место.
Может быть, вы не знаете, что такое «шлюшка». Во-первых, надо знать, что Виверн состоял как бы из концентрических кругов; Колледж и отделение. Одно дело быть первым в Колледже, другое — всего-навсего в отделении. Есть элита Колледжа и малая элита отделений; есть избранные в отделениях и есть гонимые всем Колледжем. И, наконец, есть «шлюшки» в отделениях и есть признанные всем Колледжем.
«Шлюшки» — это миловидные, женственные мальчики из младших классов, которых используют старшеклассники, чаще всего — из элиты. Правда, не только из элиты — хотя та и оставляла за собой большую часть прав, в этом вопросе она была либеральна и не требовала от подчиненных еще и верности. Педерастия для среднего класса не считалась грехом, во всяком случае, столь серьезным, как привычка засовывать руки в карманы или не застегивать куртку. Наши земные боги умели соблюдать меру.
Если говорить о подготовке к жизни в обществе (а именно эту функцию брал на себя Колледж), «шлюшки», конечно, были необходимы. Они вовсе не были рабами — их благосклонности добивались, но почти никогда не вынуждали ее силой. Далеко не всегда они были развратны — такие отношения могли стать длительными, постоянными, и чувство нередко брало в них верх над чувственностью. Никто им не платил — во всяком случае, деньгами, зато на их долю выпадала вся лесть, все тайное влияние и негласные привилегии, которыми во взрослом обществе пользуются любовницы высокопоставленных особ. В этом смысле они, в числе прочего, готовили нас к мирской жизни. Арнольд Ланн в своей книге о Харроу утверждает, что в его школе «шлюшки» были заодно и ябедами. Наши не были, я знаю это наверное, поскольку один из моих друзей жил в комнате со «шлюшкой», и единственным неудобством была необходимость выходить из комнаты всякий раз, как заглянет кто-нибудь из друзей. Честно говоря, меня это не шокировало, мне это просто надоедало. Всю неделю школа шумела, свистела, шипела, шептала — и все только об этом. После спорта то был главный предмет светских разговоров: кто, с кем, кто из новеньких, у кого чья фотография, где, когда, как часто, днем или ночью... Можно счесть это эллинской традицией. Именно этот порок никогда меня не привлекал и даже не пробуждал моего воображения — я до сих пор не очень себе это представляю. Может быть, если б я остался в школе надолго, из меня сделали бы Нормального Мальчика. Но пока что я просто скучал.»
Описания Грейвза и Льюиса заметно противоречат друг другу, но о возможных причинах этого (и о свидетельствах других авторов) я напишу в продолжении.
1. Good-bye to all that: an autobiography by Robert Graves, 1995, р. 51 books.google.ru/books?id=TMRVO4AKyWEC&dq=Good-b...
2.Taking it like a man: suffering, sexuality, and the war poets : Brooke, Sassoon, Owen, Graves by Adrian Caesaк, 1993, р. 177
3.Good-bye to all that: an autobiography by Robert Graves, 1995, p. 43-44
4.Happiest days: the public schools in English fiction by Jeffrey Richards, 1991, р. 194
5Ibid p. 193
Источник: tes3m.diary.ru.
Рейтинг публикации:
|
