|
Не было гвоздя, подкова упала
Сколько ни спорь, хоть башку размозжи, а роль личности в истории неоспорима. Хоть на всемирном уровне, хоть рна дворовом. Дмитрий Иванович разбирался с мафией на Камчатке, воеводствовал в Якутске, воевал с интриганами, а на Чукотке, тем временем, дела шли худо...
В тундре подрастали новые воины, появлялись новые умилыки, память о событиях лета 1731 года постепенно сглаживалась, зато желание отомстить росло. Уже в 1733-м, прослышав об отъезде Павлуцкого, «настоящие» возобновили нападения, порой появляясь под стенами Анадырска и Нижнекамчатска. Штурмовать, правда, не решались, но угоняли «казенных» оленей, подкараулив, убивали служилых, а уж о ясачном люде и говорить нечего: на нем отрывались по полной, уводя в полон женщин и детей. Русские огрызались, разыскивали стойбища, жгли, причем, уже не сильно смотря, кто прав, кто виноват, поскольку поймать виноватых было почти невозможно, а чукочи всё равно на одно лицо. В 1736-м, вопреки всем правилам, - позже Шипицын объяснял, что по рекомендации Павлуцкого, но так ли это, проверить невозможно, - найдя стойбище, «чукоч, не призывая в подданство, побил до смерти». Что, кстати, на некое время возымело действие: в 1738-м тундра слегка притихла. Но уже год спустя начали поступать данные, что «те чукочи, в скопища собравшись, бродят». Такое пугало. Что такое «скопище» чукч, обычно по много не ходивших, понимали все. И летом 1740 года случился нехороший эксцесс. Василий Шипицын, лично выйдя собирать ясак с «речных настоящих», считавшихся «мирными», столкнулся с одной из таких толп. Видимо, довольно большой, потому что, хотя было при нем аж 80 казаков и о внезапности речи не было, решил перестраховаться. Скорее всего, зря, поскольку на его приглашение, - он поклялся Христом, что враждебных намерений не таит, а когда чукчи захотели более твердых гарантий, поклялся Солнечным Кругом, - прийти и поговорить, откликнулись все «тоёны», числом в дюжину. То есть, враждебных намерений у них не было (на тропе войны умилыки к врагу в гости не ходили). И тем не менее, как только гости приблизились, сотник приказал взять их в штыки, вслед за чем скомандовал в атаку. Естественно, ошеломленные чукчи разбежались, не приняв боя, но сюжет запомнился, желание мстить усугубилось, и «малая война» началась с новой силой.
По большому счету, Шипицын, конечно, заслуживал наказания, ибо правительственные инструкции такие фокусы прямо запрещали, но, похоже, у него сработало чутье. Бесконечная война с «дикарями» уже достала правительство, и в начале июня («мнением» Сената), а затем и в начале июля (указом Кабинета министров), аккурат в дни резни на Чукотке, было решено приступить к окончательному решению вопроса. В Анадырскую партию ушло предписание «итти на немирных чюкч военною рукою и всеми силами стараться не только верноподданных Е. И. В. коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их чукоч самих в конец разорить и в подданство Е. И. В. привесть». Шипицын указ получил. Но не исполнил, отговариваясь недостатком сил, а чукчи, между тем, в 1741-м решились на большой налет, убив 12 «верных» коряков, разогнав более сотни и угнав 400 оленей. Узнав о чем Сенат, с подачи иркутского вице-губернатора Лаврентия Ланга, 18 февраля 1742 года издал еще один, еще более жесткий Указ. «На оных немирных чюкч, - сказано в документе, - военною оружейною рукою наступить, искоренить вовсе, а которыя из них пойдут в подданство, оных, также жен их и детей, взять в плен и из их жилищ вывесть и впредь для безопасности распределить в Якуцком ведомстве по разным острогам и местам между живущих верноподданных». Иными словами, перехватать и выселить.Всес. Вразброс. Чтобы и следа не осталось. Это приговор. И, по сути, конечно, чиновничья глупость высшей меры, потому что сенаторы требуют невозможного. Они просто не представляют, кто такие «настоящие». Да это их и не волнует, они - судьи, а чтобы исполнять, есть исполнители. Поскольку же всем ясно, что Шипицыну задача не по плечу, исполнение, - с назначением на пост возлагается на все того же майора Павлуцкого, способного, по общему мнению, решить любую задачу. К тому же, перевод из культурного Якутска в периферийный, неустроенный Анадырь еще и обидное понижение, - опала не опала, но что-то типа того, - то есть, заодно ублаготворятся и назойливые синодские «батьки». А майор что ж, майор потерпит. Это политика, это политика, господа. Да-с, господа, политика.
До самыя смерти, Марковна...
Когда человеку за полтинник и жизнь, почитай, сделана, понижение в обиду, а мотаться по тундре, как в тридцать пять, в труд. Тем не менее, приказы не обсуждают. Дождавшись прихода 400 солдат и казаков, присланных из Иркутска и Селенгинска для укрепления сил Анадырской партии, Дмитрий Иванович сдал дела, оказавшиеся в полной норме, и, помолясь, отправился на старое-новое место службы, где 7 ноября 1743 года был с восторгом встречен Шипицыным, безмерно утомленным оказавшейся ему чересчур тяжкой шапкой Мономаха Чукотки. Первым делом были приняты меры, чтобы о смене руководства не узнала тундра, а уже в январе следующего года, через несколько дней после Рождества, добавив к приведенным служилым 250 Анадырцев, включая ясачных юкагиров, чуванцев, коряков и тунгусов, майор двинулся в поход. Теперь, когда скрывать было нечего и слух о возвращении «Якуня» разлетелся по округе, чукчи, при Шипицыне изрядно осмелевшие, поспешно отходили вглубь Белого Безмолвия. Но повезло не всем. Догнав замешкавшихся у берегов Анадыря, разгромил, отбил множество оленей, резко развернулся, охватывающим маневром ушел на восток, перехватил еще одно «скопище», отбил оленей, освободил несколько пленных коряков, вновь развернулся, близ урочища Каменное Сердце атаковал стойбище в десять «больших яранг», перебил 88 чукчей, сам потеряв одного тунгуса, и вернулся в острог. «Настоящие», однако, не остались в долгу. Быстро сжившись с мыслью, что легендарный «Казак-Морж» вернулся, они решили показать, что тоже не олени. И показали.
Очень скоро выяснилось: чукчи, как никто умевшие учиться и на чужих ошибках, и на своих, уже не совсем таковы, каковы были раньше. Прежние умилыки или водили малые ватажки, атакуя на рассвете, или, если уж все шло по-крупному, собирали тысячные толпы добрых молодцев и бросали их на штурм. А ежели дело было в чистой тундре, так строили во весь рост, чтобы те, геройски выдержав первый залп, кинулись в рукопашную, где только Солнце и Белый Медведь знают, кто с чем уйдет. Теперь же шла малая война, умелая, изощренная и очень жестокая, по принципу «Кусай и беги». Под стенами русских острожков «настоящие» не показывались, но тундра принадлежала им. Они были всюду, действуя мелкими и мельчайшими группами, и гарнизоны, по сути, были заперты в укреплениях, оставшись даже без связи: гарантию безопасности давало разве что сопровождение полусотни, а лучше больше служилых. А сил на большие походы не хватало: на сей раз, не то, что раньше, средства, выделенные Анадырской партии куда-то делись, найти их было невозможно, выделять сверх выделенного Иркутск не мог, а Сенат не спешил, и лучше не становилось. Наоборот. Через два года после вторичного прибытия в Анадырь, Павлуцкий, никогда никого ни о чем не просивший, был по этому поводу близко к отчаянию. «Ныне вовсе пришли в пропитании в великую нужду и голод, - рапортовал он иркутскому губернатору, - отчего уже иных солдат и видеть жалостно». В ответ, видимо, сообразив, что уж кто-кто, но Дмитрий Иванович по пустякам тужить не станет, Иркутск выделил какие-то ресурсы, но мало, страшно и обидно мало.
Сколько раз ты встретишь его...
И тем не менее, даже в такой нужде, майор остается самим собой. Очень быстро он меняет тактику, приспособив ее к тактике противника и даже более того. Целый год крупные соединения из Анадыря в Безмолвие не выходят, зато по тундре раскидывается сеть небольших, очень подвижных отрядов, работающих в тесном взаимодействии. Павлуцкий раскидывает сеть, в которую раз за разом попадает рыбка, пусть небольшая, зато стабильно. Насколько могу судить, именно в этот период происходит подавляющее большинство тех взаимных зверств, память о которых хранят чукотские легенды и русские документы. Сам майор по-прежнему суров, но справедлив. Однако держать под контролем действия мобильных коммандос, действующих автономно, да еще и во главе с ненавидящими «лютых» анадырцами, он не в силах. Да, собственно, как военный, и не вправе. У него четкий, дважды подтвержденный приказ, - «отомстить и искоренить вовсе», - а это уже другая война, не та, к которой он привык. Но приказы, повторюсь, не обсуждают. А потому начинается страшное. «Когда воевали таньги с чукчами, люди бежали из внутренней страны к морю, но таньги следовали сзади и истребляли не успевающих. Когда ловили, худо убивали - мужчин разрубали топором между ног, вниз головой; женщин раскалывали, как рыбу для сушения». Или: «Держа за ноги, разрубал топором сверху вниз промеж ног, внутренности выпадали. Привязывали мужчинам член к шее и били по спине. Человек вскакивал и отрывал член и ядра». Прошу прощения, такое не выдумаешь. Такое, даже если случилось один-два раза, запоминается на поколения. Да и взяты эти страшилки из сказаний разных кланов, а сказители «настоящих» перепевами не занимались, баяли о том, что сами видели или от видевших слышали. И пусть даже, - уверен, - солдаты в этом не отличались (за казаков и юкагиров не поручусь), ответственность, как ни крути, на Павлуцком. Правда, справедливости ради, скажу, что описания расправ с пленными чукч, изобильно, в мелких подробностях хранящиеся в архивах, цитировать не стану, щадя свои и читателей нервы.
Как бы то ни было, малую войну чукчи к концу долгой зимы с 1745 на 1746-й тоже проиграли. Умилыки перестали нападать даже на совсем маленькие группы русских, предпочитая при их появлении уходить в глубины тундры или бежать на близлежащие острова. Примерно в это время, воспользовавшись умиротворением окрестности, картограф Якоб Линденау (автор интереснейших мемуаров) и геодезист Перевалов доводят до ума описание Чукотки и обитающих там народов. Тогда же вице-губернатор Сибири, русский швед и «земельный инженер» Лаврентий Ланг, состоявший с Павлуцким в приятельстве и по мере возможности помогавший, прислал в Сенат «рапорт маиора и при том рапорте чертеж, к пользе российской всю чюкоцкую землю открывающий», прося для вояки очередного звания «подполковник». Дмитрий же Иванович, завершая проделанную работу, летом 1746 года снаряжает второй большой поход. Не столько для подавления противника (подавлять уже, в общем, некого), сколько для закрепления темы. Успехи скромны (найдено и разгромлено пять небольших стойбищ, убиты восемь умилыков и десятка два воинов, сколько-то женщин и детей взято в плен). Оленей, правда, на сей раз отбили относительно немного, всего 650 глов, но и то хлеб. И, - вновь на многие-многие месяцы, - тишина. Где бы ни прятались «настоящие», их не видно и не слышно, и отыскать следы не в силах даже ищущие из всех сил юкагиры…
Идущие на смерть
15 января 1747 года Сенат издал очередной Указ, вновь, и уже с крайней настойчивостью, требуя усмирить чукч «военною оружейною рукою». На сей раз про «ласково, без насилия» не было даже оговорок. Не знаю, успел ли Дмитрий Иванович ознакомиться с документом, - скорее, нет, чем да, путь до брегов Невы до Охотского моря был не близок, - но особых вариантов у него не было. В долгую ночь до Анадырска дошли слухи, что в тундре объявился новый шаман-умилык по имени Тавыль, - «Кивающий Головой», - и что этот молодой да ранний подговаривает «настоящих» совершить большой набег на селения юкагиров, а то и на острог. Садиться в осаду означало потерять инициативу и уронить только-только воссозданный авторитет русской власти. Плюс к тому, получив харизматического лидера «чукоч», а с ним и новую войну на годы, чего никак не хотелось. И Павлуцкий, несмотря на то, что продовольствия не хватало, готовил на конец апреля упредительный поход в тундру, чтобы расставить всех слоников по полочкам. Однако, не пришлось. 12 марта в Анадырск примчались расхристанные коряки с вестью о том, что люди Тавыля, числом до сотни, пару часов тому угнали у них семь оленьих табунов, в том числе четыре казенных, убили троих и увели с собой восемь человек. Притом помянув, что «Казак-Морж стал стар, рыбу не ловит, быть ему на аркане у Кивающего». Это был вызов. Оленей, безусловно, надлежало вернуть, но после таких слов посылать кого-то в погоню, сам оставшись в Анадырске, Павлуцкий не мог: завтра же вся тундра стала бы судачить о том, что он и в самом деле «рыбу не ловит». А следовало спешить, и потому, приказав сотнику Алексею Катковскому, поставив на лыжи всех, кто может идти (таковых набралось 202 штыка), идти следом, сам с отрядом в 97 бойцов, - сколько уместилось в упряжки, для которых доставало оленей, - начал погоню. Спустя двое суток, утром 14 марта, близ устья реки Орловой Дмитрий Иванович нагнал уходящие табуны, - но чукч было впятеро больше, чем сообщали коряки. И Тавыль тоже был там.
Молодой умилык оказался куда умнее, чем можно было предполагать. В сказаниях чукч сказано, что воины его шли к месту сбора «тихо, как нерпа плывет, по горсти, по горсти, а потом в снег зарывались молча, молча… Ждали». Можно (или даже нужно) было остановиться. Или даже слегка отойти – людя Катковского, по всем расчетам, вот-вот следовало появиться. Некоторые это и предлагали. Однако сотник Лев Кривошеин рассуждал иначе: по его мнению, атаковать «настоящих» следовало немедленно, с ходу, пока они «стоят полным скопищем» и не рассыпались по округе. С ним согласился и Павлуцкий. Связать противника боем, удержав его до подхода лыжников, означало, с появлением подмоги, погасить восходящую звезду Тавыля, а это оправдывало риск. Думаю, майор помнил о судьбе Шестакова, но там был совсем иной случай: Афанасий Федотович на Енгаче не имел никаких шансов на успех, здесь же достаточно было продержать час, максимум два. А в своих людей Дмитрий Иванович верил. Но в своих людей верил и Тавыль. Тем более, - такого тундра еще не видывала, - в его ополчении был и женский отряд, возглавляемый его женой, звавшейся Девушка-Топор, и прекрасные дамы подбадривали воинов вовсю, «обещая убить больше врагов, чем робкие, и тем опозорить робких». Короче, вышло примерно так, как спустя 132 года с небольшим при Изанзлване: «настоящие», выдержав первый залп, не позволили «таньги» перезарядить ружья. К тому же сверху вниз атаковать легче, чем снизу вверх, а чукчи стояли на холме. Согласно отчету тех, кому довелось выжить, «пошли неприятели чюкчи на копьях, также и они насупротив их, неприятелей чюкоч, пошли на копьях же и бились с ними не малое время... Друг у друга копья отнимали, а протчие служилые, у которых отбиты были ружья, оборонялись и ножами». Потери сразу оказались немалы, но смять русских воинам «Кивающего» все же не удалось: изрядно поредевшие анадырцы укрылись в «крепостице» из нарт и заняли глухую оборону. Теперь, в свою очередь, отступать, не потеряв авторитета, не мог позволить себе Тавыль. А о дальнейшем рассказывают по-разному.
Генерал-отец ему отпуск дал...
В чукотских сказаниях сладострастно смакуются самые изысканные версии. В одном варианте, «седого таньги, попав стрелой в глаз, схватили. Развели огонь, жарят его у огня, хорошо изжаренное мясо срезывали ломтиками и жарят снова. Умер». В другом, еще более утонченном, «раздели начальника нагим, надели на голову ему ремень, достали чикиль, привязали, заставили бегать по снегу кругом, дергают за чикиль, бегает. Дерг, дерг — пенис только болтается справа налево. Бегает, бегает. Положили его на землю. Стали пороть его колотушками из оленьего рога. Пробили всю задницу. Подняли, опять бегает на чикиле, глаза выкатываются, язык вывесился изо рта, достал до сосцов, хлопает взад и вперед по груди; сопит — хи, хи, хи — при каждом шаге плюет кровью. Загоняли до смерти на чикиле». Очень, наверное, им хотелось, чтобы так и было. Фантазировали. Со слов же пленного чукчи, видевшего все случившееся своими глазами, получается, что «прыгал; прыгнул раз через санки, двух парней убил, прыгнул обратно. Прыгнул другой раз, пять парней убил, обратно прыгнул. Стрел, копий не боялся совсем, твердую рубаху имел. На третий прыгнул, двух парней опять убил, а назад прыгнуть не успел; арканами взяли, повалили, стали душить; тут он сам открыл железный нагрудник и от копья кончилось дело». Это, думаю, похоже на правду, а скорее всего, правда и есть. «Тогда закричал Кивающий Головой, обрадовался, вперед велел бежать», и от полного уничтожения остатки отряда, - пало уже 40 казаков и 11 коряков, а 13 казаков и 15 коряков от ран не могли держать оружие, - спасло лишь появление лыжников Катковского. Завидев на горизонте черные точки, чукчи, не вступая в бой, «ушли на побег», оставив на поле боя много более сотни своих, в том числе порубленного в куски Тавыля, но – победителями. Угоняя оленей и унося с собой несколько десятков ружей, пушку, знамя и, главное, голову ненавистного «Якуни».
Много позже, в далеком 1870-м, некий чукотский старичок, шаман Амрврыйоргын, в знак особой дружбы подарит колымскому исправнику барону Майделю самое ценное, чем гордился его род, - кольчугу «Казака-Моржа», доставшуюся ему то ли от деда, то ли от прадеда, бившегося у Ореховой. А истерзанное ударами копий тело Дмитрия Ивановича, доставленное в Анадырь , залитое воском и до ноябрьских морозов пролежавшее в леднике под оружейным амбаром, спустя ровно год, в марте 1748 года, упокоилось в крипте церкви Якутского Спасского монастыря, где пребывает и поныне. Все как у Стивенсона. Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря, и охотник вернулся с холмов…
Источник: putnik1.livejournal.com.
Рейтинг публикации:
|
