|
ДИАЛОГ ЧЕТВЕРТЫЙ
Полиинний. Отверстие матки никогда не скажет довольно, очевидно, этим подразумевается: материя (каковая обозначена этими словами), воспринимая формы, никогда не насыщается. Итак, поскольку формы, никогда не насыщается. Итак, поскольку никого другого нет в этом Лицее, или, скорее, Антилицее, один, таким образом, говорю я, один, т. е., собственно говоря, менее всего одинокий, буду я прогуливаться и сам с собой разговаривать. Итак, материя у князя перипатетиков, воспитателя возвышенного гения великого македонца, не менее, чем у божественного Платона и других, - или хаос, или вещество, или материал, или масса, или потенция, или склонность, или смешанное с лишением, или причина греха, или предрасположение ко злу, или само по себе не сущее, или по себе не познаваемое, или познаваемое лишь по аналогии с формой, или чистая доска, или доступное изображению, или субъект, или субстрат, или substerniculum, или свободное поле, или бесконечное, или неопределенное, или близкое к ничто, или ничто, и никакое, и нисколько, - наконец, после того как много было затрачено усилий к достижению общей цели, для определения этой природы, при помощи различных и разнообразных названий, теми самыми, кто достиг самой цели, она была названа женщиной; наконец, говорю я, чтобы все было восполнено одним жалким названием, людьми, лучше понимающими самое дело, она называется женщиной. И, клянусь Геркулесом, не без солидного основания этим сенаторам царства Паллады угодно было поместить в одном и том же месте и уравновесить эти две вещи: материю и женщину; после того как последние испытали их строгость, они впали в подобное бешенство и неистовство (итак, здесь мне служит нитью риторическое украшение). Они суть хаос неразумности, вещество преступлений, материал злодеяний, масса безнравственности, способность ко всякой порче (другое риторическое украшение, некоторыми названное сложением). Где таилась возможность, не отдаленная, но весьма близкая, разрушения Трои? В женщине. Кто был орудием разрушения мощи Самсона, того героя, говорю я, который при помощи ослиной челюсти, имевшейся у него, одержал победу над филистимлянами? Женщина. (Восклицание!) Кто укротил в Капуе натиск и силу великого вождя и постоянного врага Римской республики - Ганнибала? женщина. Скажи мне, о кифаред-прорицатель, какова причина твоей слабости. - Ибо в грехе зачала меня мать моя. Каким образом ты, о древний наш прародитель, будучи райским садовником и возделывателем дерева жизни, был так проклят, что провалился со всем человеческим родом в адскую пропасть погибели? - Женщина, которую он дал мне, сама, сама меня обманула. Без сомнения, форма не грешит, и заблуждение не порождается никакой формой, если она не соединена с материей. Так форма, обозначаемая мужским родом, будучи сближена с материей и вступив с ней в соединение или совокупление, такими словами или же таким выражением отвечает порождающей природе: Женщина, данная мне тобою, т. е. материя, которая тобою мне дана в жены, сама меня обманула, т. е. она является основанием всех моих прегрешений. Созерцай, созерцай, божественное дарование, как превосходные философы и благоразумные анатомы внутренностей природы, для того чтобы полностью представить нашим глазам природу материи, сочли наиболее удобным способом обратиться к нам с этим уподоблением, которое обозначает состояние природных вещей при помощи материального бытия, как экономическое, политическое и гражданское состояние - при помощи женского рода. Раскройте, раскройте глаза... О, я вижу этого колоссального лентяя Гервазия, который прерывает нить моей раздраженной речи. Я подозреваю, что был им услышан, но что за важность.
Гервазий. Здравствуй, учитель, превосходнейший из ученых.
Полиинний. Если ты, по своему обычаю, не хочешь меня обмануть, ты также здравствуй!
Полиинний. Упражняясь в своем занятии, я наткнулся на место, имеющееся у Аристотеля в первой книге Физики, в конце, где, желая разъяснить, что такое первая материя, он берет для сравнения женский пол; пол, говорю я, капризный, хрупкий, непостоянный, изнеженный, ничтожный, бесчестный, презренный, низкий, подлый, пренебрегаемый, недостойный, злой, пагубный, позорный, холодный, безобразный, пустой, тщеславный, нескромный, безумный, вероломный, ленивый, противный, мерзкий, неблагодарный, обрубленный, изуродованный, несовершенный, незаконченный, недостаточный, ограниченный, укороченный, уменьшенный, эту ржавчину, плевел, чуму, болезнь, смерть -
Это природы и бога созданье -
Тяжкое бремя для нас в наказанье.
Гервазий. Я знаю, что вы говорите это более для упражнения в ораторском искусстве, и для того, чтобы показать, сколь неисчерпаемо ваше красноречие, чем потому, что вы на самом деле придерживаетесь такого мнения, какое высказываете на словах. Ибо это обычная вещь для вас, господа шуманисты, называющиеся профессорами изящных искусств, что когда вы переполнены теми понятиями, которых не можете удержать, вы выпаливаете их ни на кого иного, как на бедных женщин. Когда же вас охватывает какой-либо иной гнев, вы изливаете его на первого провинившегося из ваших школяров. Но опасайтесь, господа Орфеи, яростного гнева фракийских женщин.
Полиинний. Я Полиинний, а не Орфей.
Гервазий. Итак, вы не порицаете женщин безусловно?
Полиинний. Меньше всего, меньше всего, конечно. Я говорю, как следует, и как понимаю, так и говорю. Ибо я не занимаюсь тем, чтобы, по обычаю софистов, доказывать, что белое есть черное.
Гервазий. Зачем же вы красите бороду?
Полиинний. Но я говорю откровенно; и я утверждаю, что мужчина без женщины подобен чистой интеллигенции. Героем, полубогом, говорю я, является тот, кто не взял себе жены.
Гервазий. Он подобен устрице, а также грибу и трюфелю.
Полиинний. Поэтому божественно сказал лирический поэт:
Поверьте, Пизоны, лучше всего жить безбрачно.
И если ты хочешь знать основание этому, обратись к философу Секунду. Женщина, говорит он, есть помеха покою, непрерывный вред, ежедневная война, тюрьма жизни, буря в доме, кораблекрушение человека. Прекрасно подтвердил это тот бискаец, который, будучи взволнован и разгневан ужасной судьбой и неистовством моря, обратившись к волнам с суровым и гневным взором, сказал: О море, море, если бы я мог тебя женить, желая указать, что женщина есть буря из бурь. Поэтому Протагор на вопрос, почему он отдал дочь своему врагу, ответил, что не мог сделать ему ничего хуже, как дать ему жену. Кроме того мои слова подтверждаются поступком одного француза, человека достойного, который, получив как и все другие, переносившие опаснейшую морскую бурю, приказ от Чикала, капитана корабля, выбросить наиболее тяжелые вещи в море, бросил туда прежде всего свою жену.
Гервазий. Вы не приводите в противоположность этому множества других примеров тех людей, которые считаются счастливейшими благодаря своим женам. Среди них, чтобы не обращаться слишком далеко, можно указать, под этой самой крышей, синьора ди Мовисьеро, жена которого не только одарена выдающейся телесной красотой, вдохновляющей и возвышающей его душу, но кроме того при помощи триумвирата: благоразумого суждения, проницательной скромности и целомудренной вежливости - крепчайшим узлом связала чувство своего супруга и способна пленить всякого, кто ее знает. Что сказать мне о великодушной их дочери, едва лишь пятилетие и год видевшей солнце; а между тем я не мог бы решить по языкам, откуда она: из Италии, или Франции, или Англии; а когда она играет на музыкальном инструменте, я не могу понять, какой она субстанции - телесной или бестелесной; по зрелой доброте ее нравов я сомневаюсь, спустилась ли она с неба или же вышла из земли. Всякий видит, что в ней для сформирования столь прекрасного тела соединилась кровь обоих родителей не в меньшей степени, чем добродетели их героического духа - для образования ее благородной души.
Полиинний. Редкая птица, как Мария да Бостель; редкая птица, как Мария да Кастельново.
Гервазий. Это же самое редкое, что вы утверждаете относительно женщин, может быть утверждаемо относительно мужчин. Полиинний. В конце концов, чтобы вернуться к своему положению, - женщина есть не что иное, как материя. Если вы не знаете, что такое женщина, ибо не знаете, что такое материя, то поучитесь сколько-нибудь у перипатетиков; научив тебя тому, что такое материя, они научат и тому, что такое женщина.
Гервазий. Я хорошо вижу, что вы, имея перипатетический ум, мало понимаете или ничего не понимаете из того, что вчера говорил Теофил относительно сущности и возможности материи.
Полиинний. С другим пусть дело обстоит как угодно, я же стою на той точке зрения, что порицаю стремление как одной, так и другой, ибо оно является причиною всякого зла, страсти, недостатка, разрушения, уничтожения. Разве вы не думаете, что если бы материя удовлетворялась наличной формой, мы бы не умирали, были бы неуничтожимыми и вечными?
Гервазий. А если бы она удовлетворилась той формой, которую она имела пятьдесят лет тому назад, что бы вы сказали? Был ли бы ты, Полиинний, если бы она ограничилась той формой, под которой находилась сорок лет назад, был ли ты столь взрослым? Я говорю столь взрослым, столь совершенным и столь ученым. Итак, как тебе нравится, что другие формы уступили место этой, так точно такова воля природы, управляющей вселенной, чтобы все формы уступали место другим. Я оставляю в стороне то соображение, что большим достоинством для нашей субстанции является способность делаться любой вещью, принимая все формы, чем, удерживая одну только из них, быть частичной. Таким образом, она, по своей возможности, уподобляется тому, что есть все во всем.
Полиинний. Ты, кажется мне, начинаешь делаться ученым, покинув обычное свое природной состояние. Примени же, если можешь, способ доказательства от подобного, установив достоинство, которое заключается в женщине.
Гервазий. Я сделаю это без всякого труда. А вот и Теофил.
Полиинний. И Диксон. Итак, в другой раз. Об этом довольно.
Теофил. Разве мы не видим, что перипатетиками, так же как и платониками, субстанция делится путем различения телесного и бестелесного. И как эти различия сводятся к возможности одного и того же рода, точно так же формы необходимо бывают двух сортов. Ибо некоторые из них трансцендентны, т. е. выше рода, и они называются началами, как сущность, единство, единое, вещь, некоторая вещь и тому подобное, другие суть известного рода, отличные от другого рода; как субстанциальность, акцидентальность. Те, которые относятся к первому виду, не различают материи и не образуют той или другой ее возможности; но в качестве универсальнейших терминов, охватывающих как телесные, так и бестелесные субстанции, они обозначают субстанцию универсальнейшую, самую общую и единую для одной и другой. далее, что нам мешает, говорит Авицеброн, подобно тому, как прежде чем познать материю субстанциальных форм, т. е. часть последнего, точно так же прежде чем познать материю, приведенную к бытию под телесными формами, придти к познанию возможности отличной по форме от природы телесной и бестелесной, разложимой и неразложимой. Кроме того, если все, что существует, начиная с сущего наивысшего и высочайшего, обладает известным порядком и образует зависимость, лестницу, по которой подымается от сложных вещей к простым, а от тех - к простейшим и абсолютнейшим при помощи средств соотносительных, соединительных и причастных природе той и другой крайности и сообразно собственному смыслу среднего, то нет порядка, где бы не было известной связи, нет связи без какой-либо сопричастности. Итак, у всех существующих вещей с необходимостью должно быть единое начало существования. Прибавь к этому, что сам разум не может сделать так, чтобы раньше любой различимой вещи не предположить вещи неразличимой; я говорю о тех вещах, которые существуют, ибо сущее и не сущее, полагаю я, имеют не реальное различие, но лишь звуковое и номинальное. Эта неразличимая вещь есть общее основание, к которому присоединяется различие и отличная форма. И, конечно, нельзя отрицать того, что как всякое чувственное предполагает субстрат чувственности, так же и всякое интеллигибильное - субстрат интеллигибильности. Итак, необходимо, чтобы была вещь, отвечающая общему основанию одного и другого субстрата. Ибо всякая сущность с необходимостью основывается на каком-либо бытии, за исключением той первой, которая является тем же самым, что и ее бытие, ибо ее возможность есть ее действительность, ибо она есть все то, что может быть, как было сказано вчера. Кроме того, если материя, согласно мнению тех же самых противников, не является телом и предшествует, по своей природе, телесному бытию, то что же, в таком случае, может ее сделать столь чуждой так называемым бестелесным субстанциям? И некоторые из перипатетиков не замедлили сказать: подобно тому как в телесных субстанциях находится нечто от формального и божественного, так и в божественных должно находиться нечто от материального, с тем чтобы более низкие вещи приспосабливались к более высоким и порядок одних зависел от порядка других. И богословы, хотя некоторые из них воспитаны в учении Аристотеля, все же, кажется мне, не настаивают на этом, если они признают, что более обязаны своему писанию, чем философии и естественному разуму. Не поклоняйся мне, сказал один из их ангелов патриарху Якову, ибо я твой брат. Итак, если тот, кто это говорит, как они понимают, есть интеллектуальная субстанция и если он в своей речи утверждает, что данный человек и он совпадают в реальности единого субстрата, то при любом формальном различии философы в таком случае имеют свидетеля в лицк оракула этих богословов.
Диксон. Я уверен, что это сказано вами с почтением, ибо вы знаете, что не подобает вам выискивать основание для таких вопросов, которые превышают уразумение.
Теофил. Вы говорите хорошо и истинно; но я привожу это не в доказательство, для основания и подтверждения, но лишь для того, чтобы по мере своих сил избежать сомнения, ибо в равной степени боюсь я как по видимости, так и действительно вступить в противоречие с богословием. Диксон. Благоразумными богословами всегда допускаются естественные основания, поскольку ведется рассуждение, лишь бы только последние не обращались против божественного авторитета, но ему подчинялись.
Теофил. Мои основания таковыми являются и всегда таковыми будут.
Диксон. Хорошо; итак, продолжайте.
Теофил. Плотин также говорит в книге о материи, что если в интеллигибильном мире имеется множественность и множество видов, то там же с необходимостью должна быть некоторая общая вещь наряду с особенностью и различием каждого из них; то, что является общим, занимает место материи, то, что является особенным и образует различие, занимает место формы. Он прибавляет, что если этот мир существует в подражание второму, то состав первого существует в подражание составу второго. Кроме того, тот мир, если не имеет различий, не имеет порядка, если не имеет порядка, не имеет красоты и украшения; все это относится к материи. Поэтому высший мир должен считаться не только целым неделимым - по отношению к отдельным своим явлениям, но также делимым и различимым: это же деление и различение не может быть понято без какой-либо материи как основы. И хотя я сказал, что вся эта множественность сходится в одном сущем, неделимом и не имеющим размеров, материей я назову то, в чем объединяются столь многие формы. Прежде чем оно было воспринято как различное и многоформенное, оно было в понятии одноформенным, и прежде чем быть в понятии оформленным, было в нем бесформенным.
Диксон. В том, что вы вкратце сказали, вы привели много сильных оснований для того, чтобы придти к умозаключению, что материя едина, едина возможность, благодаря которой все, что существует, существует актуально, и с не меньшим основанием это относится к бестелесным субстанциям, чем к телесным, ибо вторые имеют бытие благодаря возможности бытия, совершенно таким же образом, как и первые благодаря возможности бытия имеют бытие. Кроме того вы доказали это при помощи других достойных оснований (для того, кто достойно их рассматривает и понимает). Тем не менее, если не ради совершенства учения, то для ясности его, я хотел бы, чтобы вы каким-либо другим образом уточнили, как в превосходнейших вещах, каковыми являются вещи бестелесные, находится вещь бесформенная и неопределенная; как может быть там основание той же самой материи, между тем как они тем не менее называются телами благодаря привхождению формы и действительности; каким образом там, где нет изменения, порождения и никакого уничтожения, по вашему утверждению, имеется материя, которая всегда принималась именно для этой цели; как можем мы утверждать, что интеллигибильная природа проста, и утверждать, что в ней находится возможность и действительность. Я спрашиваю это не для себя, ибо для меня истина ясна, но, быть может, для других, которые могут быть более упорны и которых труднее убедить, как например, маэстро Полиинний и Гервазий.
Полиинний. Я уступаю.
Гервазий. Я принимаю и благодарю вас, Диксон, ибо вы учитываете затруднительное положение тех, кто не осмеливается задать вопрос, как этого требует этикет торжественных обедов. Тем, кто сидит вторыми, не подобает там протягивать пальцы из своего квадрата или круга, но следует ожидать, пока ему не положат в руку, с тем чтобы за каждый взятый кусок он платил своей благодарностью.
Теофил. Для того чтобы все разрешить, я скажу, что, как человек сообразно своей специфической природе отличается от льва сообразно его специфической природе, но сообразно общей природе животных, т. е. их телесной субстанции и тому подобного, они безразличны и суть одно и то же, - подобным же образом сообразно своей специфической природе материя телесных вещей отлична от материи вещей бестелесных. Таким образом все то, что вы в этом смысле относите к ней, а именно: что она конституитивная причина телесной природы, субстрат изменений всякого рода и часть сложного, - все это подходит к этой материи лишь согласно ее специфическим особенностям. Ибо одна и та же материя, или (выражаясь более ясно) - то самое, что может быть сделано или может иметь бытие, - или же сделано и существует посредством размеров и протяжения субстрата и тех качеств, которые имеют количественный характер, и в таком случае оно называется телесной субстанцией и предполагает телесную материю; или же сделано (если оно сызнова возникает) и существует без тех размеров, протяжения и качества, и в таком случае оно называется бестелесной субстанцией и предполагает бестелесную материю. Так активной возможности как телесных вещей, так и бестелесных соответствует пассивная возможность как телесная, так и бестелесная, и точно так же бытию как телесному, так и бестелесному соответствует возможность бытия как телесная, так и бестелесная. Итак, если мы желаем утверждать сложность как в одной, так и в другой природе, мы должны понимать ее как в одном, так и в другом смысле и учитывать, что в вечных вещах материя всегда утверждается как единая под единой формой действительности, в вещах же изменчивых она всегда содержит или одно или другое: во-первых, -материя обладает сразу, всегда и одновременно всем тем, чем может обладать, и есть все то, что может быть, но, во-вторых, - материя обладает, чем может обладать, много раз, в различные времена и в определенных последовательностях.
Диксон. Некоторые в совершенно ином смысле понимают ее однако, хотя и допускают существование материи в бестелесных вещах.
Теофил. Какова бы ни была разница в специфических особенностях, благодаря которым одна нисходит к телесному бытию, а другая нет, одна получает чувственные качества, а другая нет, и как бы ни представлялось невозможным найти общее основание материи чуждой количеству и пространственным качествам природы и той, которой не чужды ни то, ни другое, - тем не менее как первая, так и вторая являются одной и той же материей, и, как неоднократно было сказано, все различие между ними зависит от сведения к телесному бытию и бестелесному бытию. Подобным образом в одушевленном бытии всякое чувственное едино, но при сведении этого рода к известным видам, человеку чуждо бытие льва, а льву - бытие человека. И я прибавляю к этому, если тебе угодно (ибо вы мне скажете, что то, что никогда не есть, должно быть признано за невозможное и скорее противоестественное, чем естественное; и поэтому, тк как никогда не встречается эта материя, обладающая размерами, то следует считать, что телесность для нее противоестественна; и, если это так, то невероятно, чтобы была природа общая одной и другой, прежде чем не будет понято, каким образом одна из них сводится к телесному бытию), - я прибавляю к этому, говорю я, что не в меньшей мере мы можем приписать этой материи необходимое обладание всеми этими пространственными свойствами, чем, как вы это видите, невозможность обладать ими. Эта материя, будучи актуально всем тем, что может быть, обладает всеми мерами, обладает всеми видами фигур и размеров. И так как она обладает ими всеми, она не имеет ни одной из них; ибо то, что является столь многими различными вещами, с необходимостью не является ни одной из этих частностей.
Диксон. Вы утверждаете следовательно, что материя является действительностью. Вы также утверждаете, что материя в бестелесных вещах совпадает с действительностью.
Теофил. Как возможность бытия совпадает с бытием.
Диксон. Следовательно, она не отличается от формы.
Теофил. Нисколько, в абсолютной возможности и в абсолютной действительности. Последняя обладает высшей степенью чистоты, простоты, неделимости и единства, ибо является абсолютно всем. Если бы она имела известные размеры, известное бытие, известную фигуру, известную особенность, известное отличие, то не была бы абсолютной, не была бы всем.
Диксон. Всякая вещь, следовательно, охватывающая любой род, неделима.
Теофил. Это так, ибо форма, охватывающая все качества, не является ни одной из них; то, что обладает всеми фигурами, не имеет ни одной из них; то, что обладает всем чувственным бытием, однако, не воспринимается чувственно. Более высоким образом неделимым является то, что обладает всем естественным бытием; еще более высоким образом - то, что обладает всем интеллектуальным бытием, наивысшим образом - то, что обладает всем бытием, какое может быть.
Диксон. Утверждаете ли вы, что наподобие этой лестницы бытия имеется лестница возможности бытия? И утверждаете ли вы, что так же, как возвышается формальное основание, так возвышается и основание материальное?
Теофил. Это верно.
Диксон. Глубоким и высоким образом вы понимаете это определение материи и возможности.
Теофил. Верно.
Диксон. Но эта истина не сможет быть усвоена всеми, ибо слишком трудно понять способ, каким образом нечто имеет все виды размеров и ни одного из них, обладает всем формальным бытием и не обладает никаким бытием-формой.
Теофил. Вы-то понимаете, как это может быть?
Диксон. Я полагаю, что да. Ибо я хорошо понимаю, что действительность, благодаря тому, что она является всем, ни в коем случае не может быть какой-либо отдельной вещью.
Полиинний. Не может быть тождественным целое и ничто; я также понимаю это положение.
Теофил. Итак, вы можете понять, согласно положению, что если бы пожелали принять протяженность за сущность материи, то эта сущность не оказалась бы чуждой ни одному виду материи, но что одна материя отличается от другой единственно лишь по бытию, свободному от протяженности, и бытию, сведенному к протяженности. Будучи свободной, она находится над всеми протяженностями и все их охватывает; будучи сведенной, она охватывается некоторыми и подчиняется некоторым.
Диксон. Вы удачно утверждаете, что материя сама по себе не обладает какими-либо размерами в пространстве и поэтому понимается как неделимая, размеры же она приобретает сообразно получаемой ею форме. Одни размеры она имеет под человеческой формой, иные - под лошадиной, иные - под оливой, иные - под миртой. Итак, прежде чем оказаться под любой из этих форм, она способна обладать всеми этими размерами, так же как она обладает возможностью получить все эти формы.
Полиинний. Именно поэтому говорят, что она не имеет никаких размеров.
Диксон. И мы утверждаем, что до такой степени не имеет никаких, что имеет все.
Гервазий. Почему вы утверждаете, что она все их включает, а не исключает их?
Диксон. Ибо она не получает размеров извне, но выводит их и производит из собственного лона.
Теофил. Ты говоришь очень хорошо. Кроме того имеется еще обычный способ выражения у перипатетиков, которые все утверждают, что действительность пространственных измерений и все формы происходят и выходят наружу из свойств материи. Это отчасти понимает и Аверроес, который хотя и был арабом и не понимал греческого языка, однако в перипатетическом учении понял больше, чем любой грек, какого только мы читали; и он понял бы еще больше, если бы не был столь предан своему божеству - Аристотелю. Он утверждает, что материя в своей сущности содержит пространственные измерения неопределенными, желая этим подчеркнуть, что они приходят к своему ограничению той или иной фигурой или теми или иными размерами сообразно тому, как в природе изменяются формы. Из этого взгляда видно, что материя производит их как бы из себя, а не получает их как бы извне. Это отчасти понял также и Плотин, главарь школы Платона. Проводя различие между материей высших вещей и вещей низших, он утверждает, что первая является одновременно всем и, будучи тем, что владеет всем, не способна к изменениям, но что вторая делается всем благодаря изменениям своих частей и становится той или иной вещью, в то или другое время, поэтому всегда в условиях различия, изменения и движения. Таким образом, эта материя бесформенной никогда не бывает, равно как и другая материя, хотя каждая из них оформляется различно: первая - в мгновение вечности, вторая - в мгновение времени, первая - одновременно, вторая - последовательно; первая - свернуто, вторая - развернуто; первая - как единое, вторая - как многие; первая - как все во всем, вторая же как единичная и вещь за вещью.
Диксон. Так что не только сообразно вашим принципам, но и сообразно принципам жругих способов философствования вы хотите доказать, что материя не является чем-то почти ничем, т. е. чистой возможностью, голой, без действительности, без силы и совершенства.
Теофил. Это так. Я называю ее лишенной форм и существующей без них не так, как глетчер, не имеющий тепла, или как пропасть, лишенную света, но как беременную без ее ребенка, которого она порождает и производит из себя, как в нашем полушарии земля ночью - без света, но благодаря своему движению может его вновь получить.
Диксон. Так что и в этим низших вещах, если не до конца, то в значительной степени, действительность совпадает с возможностью?
Теофил. Предоставляю вам судить об этом.
Диксон. А что было бы, если бы эта низшая возможность в конце концов соединилась с высшей возможностью?
Теофил. Судите вы сами. Отсюда вы можете подняться к понятию - я не скажу, самого высокого и наилучшего начала, недоступного нашему размышлению, но во всяком случае - души мира, каким образом она является действительностью всего и всего возможностью и есть вся во всем; поэтому, в конце концов, раз дано, что имеются бесчисленные неделимые, то всякая вещь есть единое, и познание этого единства является задачей и целью всех философий и естественных созерцаний, оставляя в стороне наивысшее созерцание, которое подымается над природой и которое для неверующего в него невозможно и есть ничто.
Диксон. Это верно. Ибо там подымаются при помощи сверхъестественного, а не естественного света.
Теофил. Его не имеют те, кто считает всякую вещь телом, или простым как эфир, или сложным как звезды и звездные вещи, и не ищет божества вне бесконечного мира и бесконечных вещей, но внутри его и в них.
Диксон. В одном только этом, мне кажется, отличается верный богослов от истинного философа.
Теофил. Так думаю также и я. Полагаю, вы поняли, что я хочу сказать.
Диксон. Достаточно хорошо, думаю я, так что из вашего утверждения я вывожу, что, даже не допуская материю возвышаться над естественными вещами и ограничиваясь ее общим определением, принимаемым самой вульгарной философией, мы все же обнаружим, что она сохраняет лучшие преимущества, чем та признает. Ибо последняя, в конце концов, не признает за ней ничего, кроме способности быть субстратом форм и воспринимающей возможностью естественных форм, без названия, без определения, без какого-либо предела, ибо без какой-либо актуальности. Это кажется затруднением для некоторых монахов, которые, желая не обвинить, но оправдать это учение, приписывают материи энтитативную действительность, т. е. такую, которая отличается от воображаемой действительности вещей, не существующих в природе, каковы химера или выдуманная вещь; ибо эта материя, в конце концов, имеет бытие, и его, таким образом, достаточно, хотя оно без вида и достоинства; последнее же зависит от актуальности, каковой здесь нет. Но вы спросите основания у Аристотеля: почему ты, о первый из перипатетиков, скорее предпочитаешь, чтобы материя вовсе не существовала, не обладая действительностью, тому, чтобы она была всем, обладая всеми видами действительности, пусть это будет в неясном или запутанном виде, как тебе нравится? Разве ты не являешься тем, кто, постоянно говоря о новом бытии форм в материи или о порождении вещей, утверждал, что формы происходят и освобождаются из глубины материи, и никогда не говорил, что благодаря действующей причине они происходят извне, но что последняя извлекает их изнутри? Я оставлю в стороне, что действующую причину этих вещей, названную тобой общим именем природы, ты принимаешь за внутреннее, а не внешнее начало, как это имеет место в искусственных вещах. Не ты ли, если не убеждаемый разумом, то хотя бы побуждаемый обычными выражениями, определяя материю, предпочитаешь говорить, что она является той вещью, от которой происходят все естественные виды, и никогда не утверждаешь, что она является тем, в чем делаются вещи, как следовало бы сказать, если бы действия не происходили из нее, а следовательно, она бы их не имела?
Полиинний. Действительно, Аристотель со своими последователями обычно предпочитает говорить, что формы выводятся из возможности материи, а не то, что они в нее вводятся; скорее, что они из нее возникают, а не проникают в нее. Но я скажу, что Аристотель предпочитал называть действительность скорее развертыванием формы, чем ее свертыванием.
Диксон. И я утверждаю, что бытие выраженное, чувственное и развернутое не есть главное основание действительности, но является ее следствием, результатом. Точно так же сущность дерева и основание его действительности состоит не в том, что оно кровать, но в том, что оно обладает такой субстанцией и такими качествами, что оно может стать кроватью, скамьею, бревном, идолом и любой вещью, оформленной из дерева. Я оставляю в стороне то, что все природные вещи образуются из природы гораздо более возвышенным способом, чем искусственные из искусственной, ибо искусство производит формы из материи или путем уменьшения, как в том случае, когда из камня делают статую, или же путем прибавления, как в том случае, когда, присоединяя камень к камню и дерево к земле, строят дом. Природа же делает все из материи путем выделения, рождения, истечения, как полагали пифагорейцы, поняли Анаксагор и Демокрит, подтвердили мудрецы Вавилона. К ним присоединился также и Моисей, который, описывая порождение вещей, по воле всеобщей действующей причины пользуется следующим способом выражения: Да произведет земля своих животных, да произведут воды живые души, как бы говоря: производит их материя. Ибо по его мнению материальным началом является вода; поэтому он говорит, что производящий интеллект (названный им духом) пребывал на водах, т. е. сообщил им производительную способность и из нее произвел естественные виды, которые впоследствии все были названы им, согласно своей субстанции, водами. Поэтому, говоря об отделении низших тел от высших, он заявляет, что ум отделил воды от вод, из середины которых, делает он вывод, появилась сухая местность. Итак, все утверждают, что вещи происходят из материи путем отделения, а не путем прибавления и восприятия. Итак, следует скорее говорить, что она содержит формы и включает их в себя, чем полагать, что она их лишена и исключает. Следовательно, она, развертывающая то, что содержит в себе свернутым, должна быть названа божественной вещью и наилучшей родительницей, породительницей и матерью естественных вещей, а также всей природой в субстанции. Разве не так вы говорите и утверждаете, Теофил?
Теофил. Верно
Диксон. Также сильно меня удивляет, как это наши перипатетики не продолжили уподобления искусству. Последнее из многих материй, которые оно знает и которыми занимается, считает лучшей и более достойной ту, которая менее подвержена порче, более устойчива для сохранения и из которой может быть произведено больше вещей. Поэтому более благородным, чем дерево, оно считает камень и железо, так как последние менее подвержены разрушению; из золота же может быть сделано то же, что из дерева и камня, а кроме того много других вещей, больших и лучших по своей красоте, постоянству, пользе и благородству. Что же должны мы сказать о той материи, из которой делается человек, золото и все естественные вещи? Разве не должна она считаться более достойной, чем искусственная, и обладать действительностью в более высоком смысле? Отчего, о Аристотель, относительно того, что является фундаментом и основою действительности, говорю я, того, что есть в действии и что, по твоим же словам, всегда существует и вечно продолжается, отчего относительно него не замечаешь ты, что оно более действительно, чем твои формы, чем твои энтелехии, которые приходят и уходят, так что, пожелав отыскать перманентность также и этого формального начала...
Полиинний. Так как начала должны всегда пребывать.
Диксон. - и не имея возможности прибегнуть к фантастическим идеям Платона, столь враждебным твоим, ты был принужден сказать относительно этих специфических форм следующее: или они обладают своей перманентной действительностью в руке деятеля (но подобного утверждения ты не можешь сделать, ибо последний назван тобою возбудителем и выявителем форм из возможности материи); или же они обладают своей перманентной действительностью в лоне материи; к этому положению ты пришел с необходимостью, ибо все формы, которые появляются как бы на ее поверхности, называемые тобою индивидуальными и данными в действии как те, что были, так и те, что возникают и будут возникать, являются вещами, имеющими начало, но не началом. И верно утверждение, полагаю я, что частная форма находится на поверхности материи, как акциденция - на поверхности сложной субстанции. Поэтому выраженная форма должна быть менее действительной по отношению к материи, подобно тому как случайная форма менее действительна по отношению к сложному.
Теофил. Поистине жалким способом решает этот вопрос Аристотель, который, вместе со всеми античными философами, утверждает, что начала должны быть всегда перманентными; когда же, далее, мы ищем в его учении ответа на вопрос, где имеет свою постоянную перманентность та естественная форма, которая волнуется на поверхности материи, мы не найдем ее ни в неподвижных звездах, ибо эти единичные существа, которые мы видим, не спускаются к нам со своих высот, ни в идеальных отпечатках, отдельных от материи, ибо эти последние являются если не чудовищами, то хуже чем чудовищами, я хочу сказать, химерами и пустыми фантазиями. Что же, следовательно? Они находятся в лоне материи. Что же из этого следует? Что она является источником действительности. Хотите ли вы, чтобы я сказал вам больше и дал вам увидеть, до какого абсурда дошел Аристотель. Он утверждает, что материя находится в возможности. Спросите же его, когда она будет в действительности. Многие ответят вместе с ним: когда она будет иметь форму. Прибавь же к тому вопрос: а что такое это нечто, снова имеющее бытие? Они ответят к своей досаде: сложное, а не материя, ибо она всегда та же, не возобновляется, не меняется. Так мы не утверждаем, что в искусственных вещах, когда из дерева сделана статуя, дерево получает новое бытие, потому что ничто не является больше или меньше деревом, чем было раньше; но то, что получает бытие в действительности, есть то, что снова производится, сложное, говорю я, статуя. Каким же образом утверждаете вы, что возможность принадлежит тому, что никогда не будет в действительности или не будет действительностью. Итак, материя не является возможностью бытия или тем, что может быть, ибо она всегда одна и та же и неизменна, и скорее в отношении к ней и с ней происходит изменение, чем сама она меняется. То, что изменяется, увеличивается, уменьшается, меняет место, уничтожается, по вашему же мнению, перипатетиков, всегда есть сложное и никогда материя; итак, почему вы говорите о материи или в возможности или в действительности? Конечно, никто не должен сомневаться в том, что для получания форм или для их произведения из себя, что касается ее сущности и субстанции, она не получает большей или меньшей действительности; и поэтому нет основания утверждать, что она находится в возможности. Последнее подходит к тому, что находится в непрерывном движении в отношении к ней, а не к ней, находящейся в вечном покое и скорее являющейся причиной покоя. Ибо, если форма, сообразно фундаментальному и специфическому бытию, состоит из простой и неизменной сущности, не только логически в понятии и основании, но также физически в природе, то с необходимостью следует, что она заключается в непрерывной способности материи, каковая есть возможность не отличимая от действительности, как я разъяснил многими способами, когда столько раз рассуждал о возможности.
Полиинний. Прошу, скажите что-нибудь об устремлении материи, с тем чтобы принять какое-либо решение для выяснения спора между мною и Гервазием.
Гервазий. Пожалуйста, сделайте это, Теофил; ибо он разломал мне голову уподоблением женщины и материи и утверждением, что женщина столь же не удовлетворяется мужчинами, как материя формами и так далее.
Теофил. Так как материя ничего не получает от формы, то почему вы утверждаете, что она к ней стремится? Если, как мы сказали, она производит формы из своего лона, а следовательно, имеет их в себе, то как можете вы утверждать, что она к ним стремится? Она не стремится к тем формам, которые ежедневно меняются в ее тылу, ибо всякая упорядоченная вещь стремится к тому, от чего получает совершенство. Что может дать вещь преходящая вещи вечной; вещь несовершенная, каковой является форма чувственных вещей, всегда находящаяся в движении, - другой, столь совершенной, что она, как это ясно при правильном созерцании, является божественным бытием в вещах, что, быть может, хотел сказать Давид де Динант, плохо понятый некоторыми авторами, передающими его мнение. Она не стремится к ней, чтобы быть ею сохраненною, ибо вещь преходящая не сохраняет вещи вечной; кроме того ясно, что материя сохраняет форму: поэтому скорее подобная форма должна страстно желать материи, чтобы продолжиться, ибо, отделяясь от той, она теряет бытие; материя же к этому не стремится, ибо имеет все то, что имела прежде чем она ей встретилась, и что она может иметь от других. Я оставляю в стороне то обстоятельство, что когда дается причина уничтожения, то не говорится, что форма избегает материи или оставляет материю, но скорее, что материя отбрасывает эту форму, чтобы принять другую. Кстати, я оставляю в стороне, что мы имеем не больше основания утверждать, что материя стремится к формам, чем наоборот, что она ненавидит их (я говорю о тех, которые возникают и уничтожаются, ибо источник форм, сущий в себе, не может стремиться, принимая во внимание, что не стремится то, что обладает), ибо на том же основании, на котором говорится, что она стремится к получаемому ею и производимому, подобным же образом, когда она его отбрасывает и устраняет, может быть сказано, что она отвращается от него; и даже она сильнее отвращается, чем стремится, принимая во внимание, что она вечно отбрасывает числовые формы, которые удерживает лишь на короткое время. Итак, если ты вспомнишь о том, что сколько из них она получает, столько же из них и отбрасывает, ты не должен возражать против моего утверждения, что она относится к ним с отвращением, совершенно так же, как я позволяю тебе утверждать, что она желает их.
Гервазий. И вот на земле не только замки Полиинния, но также и других, кто с Полииннием.
Полиинний. Все же осторожнее так людей обвиняй ты, попомни! Диксон. Мы достаточно разобрались на сегодня. До свиданья, до завтра!
Теофил. Итак, прощайте.
Конец четвертого диалога
Источник: nadrez.narod.ru.
Рейтинг публикации:
|
