"Российская газета" - Федеральный выпуск №5688 (15)

Сегодня необходимо внимательно рассмотреть тот, на мой взгляд, очень тревожный и, скажу резче, кризисный, глобальный и российский политико-юридический контекст, в который погружены мы все, включая отечественные юридические инстанции всех уровней и специализаций.

Убежден, что такое рассмотрение важно для всех нас хотя бы по той причине, что указанный контекст оказывает все более мощное влияние на правосудие и правоисполнение во всех сферах.

События, которые мы наблюдаем за последний год, неоспоримо свидетельствуют о том, что мировая система вошла в фазу глубочайших трансформаций. Сомнению или по крайней мере очень активной критике подвергаются все скрепы устоявшегося за столетия миропорядка от фундаментальных основ международного права до базисных социальных институтов, включая общественные институты массовой социализации и даже институт семьи.

Мы видим, что в эпоху глобализации эти трансформации уже сейчас мощно - и очень неоднозначно - затрагивают наше Отечество.

Но тогда главный вопрос в том, какие и в каком направлении начинаются перемены.

АПОЛОГИЯ НЕРАВЕНСТВА

Если говорить о международных отношениях, то наиболее опасная тенденция в этой сфере, на мой взгляд, заключается в "ползучем переходе" от хотя бы формального равенства суверенных государств, установленного Вестфальской системой и закрепленного рядом последующих международных актов, в том числе Уставом ООН, к конструкции глобального мира в духе антиутопии Оруэлла "Скотный двор". Такого мира, в котором некоторые государства уже открыто и демонстративно присваивают себе право действовать как "гораздо более равные".

События в Ливии после убийства Муамара Каддафи показывают, что активные усилия части "международного сообщества" по разрушению весьма несовершенного государственно-правового режима Ливии, созданного Каддафи, привели к уничтожению ливийской государственности и каких-либо, хотя бы минимальных, основ правового регулирования жизни. Территория этой страны в результате "победы демократической революции" превратилась в зону хаотической межплеменной войны, в зону боевых действий и бандитизма иррегулярных милитарных формирований во главе с полевыми командирами. Кроме того, налицо "расползание" оружия и бандитско-террористических действий на обширный регион Африки, далеко за пределы ливийских границ.

С чего это началось? С юридически сомнительного акта под названием "резолюция Совета Безопасности ООН N 1973", в статье 4 которой изначально была заложена широчайшая правовая неопределенность интерпретаций положения "принимать все необходимые меры для защиты гражданского населения и мест его проживания, находящихся под угрозой нападения, в Ливийской Арабской Джамахирии".

Именно на основе интерпретаций этого положения клубом "более равных" государств ливийские повстанцы, воюющие с Каддафи, получали - и это детально задокументировано - поддержку в виде поставок оружия, а также участия в войне подразделений спецслужб ведущих западных стран и наемников-террористов со всего мира. Что грубейшим образом нарушало все ключевые международные правовые нормы. И именно в ходе этой "необъявленной международной войны" против режима Каддафи был опробован еще один механизм оправдания нарушений международных норм в отношении суверенного государства - утверждения ведущих политиков "более равных" стран, что власть в данной стране нелегитимна.

Почему я придаю этим событиям столь большое значение? Прежде всего потому, что они создали прецедент грубейшего и по своему духу и результату вопиюще неправового вмешательства во внутренние дела суверенного государства. И еще потому, что, как мы видим, сейчас это "прецедентное основание" многие уже стремятся использовать для столь же неправового вмешательства "более равных" во внутренние дела других стран мира.

Сегодня это происходит в Сирии. А где это произойдет завтра?

Тенденции, которые адресуют к "апологии неравенства", видны не только в межгосударственных отношениях.

Некоторые лидеры митинговых протестов против нарушений закона на декабрьских парламентских выборах откровенно объявляют себя и своих сторонников неким новым "креативным классом", который якобы имеет исключительное право решать главные политические проблемы страны. В отличие от всей остальной России. Причем в лексиконе этих лидеров в отношении тех, кто не вышел на митинги по их призыву, уже не раз прозвучали определения вроде "быдло".

Что это означает? Для меня прежде всего то, что сегодня, через 20 лет после своей заявки на создание новой демократической правовой России, значительная (и, похоже, социально-политически наиболее активная) часть нашего образованного и материально состоятельного общества нисколько не приблизилась к пониманию и внутреннему принятию основ демократического гражданского общества и правового государства. И что эта часть нашего общества столь чужда осмыслению трагического исторического опыта собственной страны, что в стремлении объявить себя "более равной" готова развязать сначала классовую борьбу, а затем и классовую войну.

В связи с этим вынужден еще раз напомнить таким "более равным", что демократия по определению "власть народа". Это подразумевает политическое равноправие граждан и решающее воздействие их большинства на формат и состав власти. И если когда-то состав равноправных граждан определялся цензовыми, половыми и иными ограничениями, то в современной демократии граждане - это весь народ, и никак иначе.

Напомню также, что упомянутое равноправное политическое воздействие большинства относится и к современному варианту "либеральной демократии", на который ссылаются "более равные". И в котором помимо безусловного права народного большинства определять состав и содержание политической власти оговариваются и некоторые особые права меньшинств в виде личных или групповых свобод.

Иными словами, ни в какой из современных демократических систем неотъемлемые равные права юридически дееспособной части народа быть гражданами, то есть решающим большинством голосов воздействовать на власть, под сомнение не ставятся.

Проблема неизбежных в любом (в том числе демократическом) обществе конфликтов убеждений и коллизий интересов разного рода - от межличностных до межгрупповых и межклассовых - глубоко исследовалась, начиная с античности. И это привело к созданию (опять-таки общепринятого) механизма разрешения таких конфликтов и коллизий, который называется правовым государством.

Мы как юристы хорошо понимаем, как создавались представления о правовом государстве Аристотелем, Цицероном, Блаженным Августином, Кантом, Гегелем и их последователями. Мы в России знаем, в каких мучительных раздумьях формировались представления о формах и механизмах продвижения к правовому государству у таких отечественных мыслителей, как Борис Чичерин, Николай Бердяев, Борис Вышеславцев, Иван Ильин, Павел Новгородцев, Богдан Кистяковский, Петр Струве, Семен Франк и многие другие.

И мне как юристу и как гражданину больно видеть, как считающая себя "наиболее продвинутой" часть российского общества и своей политической риторикой, и своими уличными действиями пытается до основания смести все, пока еще, увы, очень неустойчивые результаты движения нашей страны к полноценной демократии и правовому государству.

ЭКСЦЕССЫ "КРЕАТИВНОЙ" АНТИГОСУДАРСТВЕННОСТИ

Сегодняшние демарши оппозиции по поводу совершенных на парламентских выборах 2011 года нарушений закона и нелегитимности избранной Государственной Думы уже сопровождаются безапелляционными заявлениями о том, что какими бы прозрачными и честными ни были мартовские президентские выборы, их результат также будет нелегитимным.

Оставлю пока в стороне политический аспект этих заявлений. И рассмотрю только их правовое содержание.

Были ли на выборах нарушения процедуры, фальсификации или просто ошибки в подсчетах голосов?

Конечно, были. Нарушения и фальсификации сопровождают политическую борьбу, и прежде всего выборы, решающие вопрос о власти, в любой стране мира. В США на президентских выборах 2004 года Центр защиты выборов получил более 50 тысяч жалоб на нарушения и фальсификации в ходе голосования. На американских президентских выборах 2008 г. также зафиксированы десятки тысяч нарушений. Только в одном штате Миннесота по жалобам на эти нарушения были возбуждены многие сотни судебных дел, и по 113 эпизодам вынесены обвинительные судебные решения. На первичных выборах кандидатов-республиканцев в США в штате Айова несколько дней назад избиратели обратились в суд по поводу нарушений подсчета голосов на 131 участке, и после пересчета было объявлено, что победу одержал не Митт Ромни, а Рик Санторум.

В связи с этим я задаю вопрос: что именно в рассматриваемых случаях определяет уровень правовой культуры страны? Наличие или отсутствие выборных нарушений? Нет! Его определяет способ разрешения выборных коллизий. В правовом государстве есть единственное место разрешения таких коллизий - это суд. И если одна из спорящих сторон не согласна с решением суда первой инстанции, она их оспаривает опять-таки в судах более высоких инстанций, а не выводит сторонников на улицу и не хватается за оружие.

Что же делают представители нашей нынешней оппозиции? Они, заявляя о нарушениях на российских выборах, лишь иногда, чуть ли не в порядке исключения, обращаются в суд, но заранее объявляют выборы в целом сфальсифицированными. А та часть оппозиции, которая назвала себя "креативным классом", объявляет нелегитимной избранную Думу, требует назначить новые выборы или даже (!) организовать переговоры о передаче высшей исполнительной власти политикам, которых будут то ли выбирать с помощью интернет-голосования (не всенародного, а именно интернет-голосования!), то ли просто назначать волюнтаристским решением этого самого "креативного класса".

Откуда такая вопиюще неправовая позиция? Почему не проводится очевидная контрольная операция - пересчет голосов на основе тех заверенных избирательными комиссиями копий выборных протоколов, которые получили члены комиссий и наблюдатели от оппозиционных партий? Почему после такого пересчета не используется, как в США и других странах, законный механизм судебной защиты своих интересов?

На вопрос об отказе от обращений в суд лидеры "креативного класса" отвечают, что все суды в России коррумпированы, незаконны и нелегитимны, а государственный строй и охраняющая его Конституция требуют незамедлительных изменений. И потому, мол, нужно ликвидировать существующие высшие органы всех ветвей власти, объявив временным органом власти только что избранную Думу. И - ВНИМАНИЕ! - созвать некое "учредительное собрание" для решения вопроса о будущей российской государственности.

Нельзя не признать, что судебная система в нынешней России все еще весьма несовершенна и что многие суды (и судьи) болеют теми же (в том числе коррупционными) пороками, что и все российское общество. Но любому юристу, да и просто вменяемому гражданину понятно, что в качестве альтернативы правовым, пусть далеко не всегда совершенным судебным процедурам лидеры "креативного класса" предлагают катастрофически антиправовой подход, в котором якобы нелегитимные органы власти предлагается заменять при помощи очевидно еще менее легитимной неправовой процедуры.

И теперь я задаю второй вопрос: а что все это значит уже не с собственно правовой, а с политико-правовой точки зрения? Ведь, по сути, лидеры самопровозглашенного "нового креативного класса" заявляют о том, что в России налицо:

- нелегитимная законодательная власть (Госдума);

- нелегитимная исполнительная власть (президент);

- нелегитимная судебная власть - от всех судов низших инстанций до Конституционного суда.

И тогда я вспоминаю неоднократные высказывания американского сенатора и бывшего кандидата в президенты г-на Джона Маккейна о том, что за крушением режима Каддафи в Ливии последует Сирия, а далее Россия. И тогда я с особым вниманием вслушиваюсь в заявление госсекретаря США г-жи Хиллари Клинтон, подчеркну, сделанное еще до оглашения окончательных результатов выборов и тем более до судебных рассмотрений выборных нарушений, то есть вопиюще неправовое, о том, что парламентские выборы в России "не были ни свободными, ни честными".

И тогда я задаюсь вопросом: готовы ли митинговые лидеры этого самого "креативного класса" признать собственную страну полностью лишенной властно-политической легитимности и, значит, государственного суверенитета? И готовы ли они в связи с этим призвать каких-либо "варягов" (включая спецподразделения стран НАТО) для поддержки учреждения в России "новой государственности" по образцу Ливии?..

Чего еще требуют оппозиционные лидеры "креативного класса"?

В частности, немедленно освободить экс-главу "ЮКОСа" Михаила Ходорковского. Почему немедленно? Говорится, что Ходорковского надо немедленно освободить и потому, что это единственно нравственное решение, и потому, что "он свое отсидел".

Здесь я хочу напомнить очень точное замечание выдающегося российского правоведа Бориса Чичерина о том, что "государство является нравственным настолько, насколько оно управляется законом". Что с этой точки зрения означает выражение "свое отсидел"? Это абсолютно антиправовая формула! Существуют регламентированные (общепринятые во многих странах мира) правовые процедуры возможного освобождения: помилование по просьбе заключенного, условно-досрочное освобождение и пересмотр дела с последующим освобождением по вновь открывшимся реабилитирующим обстоятельствам. И все эти процедуры связаны с судом!

Никакому политику - даже занимающему высший пост в государстве! - не дано определять, отсидел ли тот или иной персонаж свое или нет - это юридический произвол.

Сегодняшние же "креативные оппозиционеры", даже не замечая, насколько они удаляются от якобы очень ценных для них идеалов демократии и правового государства, один за другим выдвигают радикально антидемократические и антиправовые требования и лозунги!

КОНФОРМИЗМ, ОХРАНИТЕЛЬСТВО И ГОСУДАРСТВЕННАЯ УСТОЙЧИВОСТЬ

Не сомневаюсь, что оппозиционные "креативные" критики по прочтении этого текста в очередной раз обвинят и меня, и российскую судебную систему в целом в конформизме и провластном охранительстве.

Что же касается судейского сообщества в целом, то здесь оппозиционные "нонконформисты" должны знать определенные аксиомы. Например, что одна из главных функций правовой системы как института ОХРАНЯТЬ устойчивость общества и государства. Именно в исполнении этой функции заключается роль судебных органов в поддержке системы баланса, то есть "сдержек и противовесов", между законодательной и исполнительной властью. Именно эту функцию обязаны выполнять судебные инстанции в разрешении споров между гражданами, между гражданами и государством, между политическими, экономическими и социальными объединениями граждан, между ними и государством и т.д. Разрешать все эти споры, не доводя их до конфликтов с использованием неправовых средств, обеспечивая социальную, политическую, экономическую, в целом государственную устойчивость, это и есть главное содержание правового государства.

Сразу оговорю, что устойчивость не пресловутая "стабильность любой ценой", которая наивысшей своей формы достигает на кладбище. Устойчивость - это такое сочетание наследования и развития, преемственности и новизны, которое позволяет социально-государственной системе двигаться быстро и эффективно, не падая.

Напомню здесь известную метафору о велосипедисте, который не падает именно потому, что движется. Однако тут же дополню эту метафору существенным замечанием: для того чтобы велосипедист двигался, он сам не должен разносить вдребезги велосипед, а по нему и по велосипеду не должны стрелять из всех видов оружия.

Еще раз вернусь к вопросу о том, что митинговые лидеры "креативного класса" регулярно и назойливо противопоставляют себя как единственно истинных и достойных граждан неправедному и недостойному государству.

При этом они не только присваивают лишь себе как "более равным", в отличие от 140 миллионов человек, не вышедших на их митинги, статус гражданина. Заодно они сетуют на то, что они вынуждены присваивать этот статус лишь себе по той причине, что в России, мол, до сих пор не возникло гражданское общество. Которое, мол, и должно эффективно бороться с врагом-государством, с этим "Левиафаном" Томаса Гоббса. Некоторые из таких "креативных лидеров" при этом цитируют известного американского политика Томаса Пейна, который говорил, что гражданское общество - это всегда благо, а государство всегда зло.

Но Гоббс жил в XVII веке, а Пейн в XVIII веке. И тем не менее они оба уже тогда признавали, что если государство и является злом, то это неизбежное зло. И что именно это "зло" отвечает - поскольку больше просто некому - за то, чтобы социальная, политическая, экономическая жизнь общества не выходила за рамки правового регулирования. В современном же понимании гражданское общество - это общество с развитыми экономическими, политическими, правовыми и культурными отношениями между людьми, независимое от государства, но тесно и постоянно с ним взаимодействующее.

При этом лидеры "креативного класса" настойчиво твердят о непримиримых противоречиях между гражданским обществом (то есть собой?) и государством. Но они почему-то не менее настойчиво молчат о возможности непримиримых противоречий внутри самого гражданского общества, которые упомянутый Гоббс емко охарактеризовал как "войну всех против всех".

Приведу банальный - почти бытовой! - пример. Организованное движение автомобилистов - это элемент гражданского общества? Вне всякого сомнения! Но есть ведь и интересы пешеходов, которые, увы, далеко не всегда совпадают с интересами автомобилистов. А если пешеходы должны защищать свои права, то кто должен быть арбитром в их споре с автомобилистами? И кому, если не государству, представители "креативного класса" собираются делегировать обязанность бороться со всеми криминальными проявлениями в нашей жизни? Они намерены отменить правовую систему и судебную власть и вернуться к историческим прецедентам безгосударственной "демократии поголовно вооруженного народа"?

Надеюсь, что нет. Так почему же наши нынешние адепты "гражданского общества без берегов" думают и говорят только о необходимости наступления гражданского общества на государство, но не о том, какими правовыми формулами и нормами следует обеспечивать наиболее эффективное регулирование отношений внутри самого гражданского общества?

В последнее время некоторые российские оппозиционные политики договорились до того, что в случае избрания президента России уже в первом туре выборов страну очень скоро ждет неизбежная "демократическая революция". А сторонники этих политиков заявляют о предрешенности такого исхода со ссылками на конституцию США, в которой зафиксировано "право народа на восстание". И при этом как-то забывают объяснить те условия, для которых в конституции США было продекларировано это право.

"Право на восстание" рассматривалось отцами-основателями США как крайняя мера для таких случаев, когда правовые механизмы в стране уже вообще не работают. И те, кто декларировал это самое право на восстание, вовсе не являлись апологетами восстаний. Именно для того, чтобы гарантировать свою страну как от тирании, так и от восстания, они разработали изощренную систему законодательства и правоприменения, в которой до мельчайших деталей проработали процедуры и механизмы демократического разрешения возникающих коллизий и конфликтов.

Такой же процесс шел и в других (прежде всего европейских) странах. Причем вершиной и высшим арбитром упомянутых процедур разрешения конфликтов везде является независимая и сильная судебная система. Как гарант и от государственного произвола, и от "войны всех против всех" в обществе. То есть именно как своего рода "генеральный охранитель".

Страны Запада шли к такому положению вещей веками. Шли через страдания, кровь и революции. Но и они признают, что в полной мере в смысле достижения идеала еще не пришли. Тем не менее люди моего поколения помнят блестящие образцы американского кинематографа середины ХХ века, в которых показан образ неподкупного и независимого судьи, способного принять объективное правовое решение вопреки любому давлению и воле самых высоких инстанций. Образ судьи в этих фильмах возведен почти в абсолют.

К сожалению, современная Россия еще далека от этого идеала. Именно по этой причине у нас при разрешении конфликтов в очень высокой степени уповают как на гарантов от политических и иных потрясений на другие институты власти - парламент, президента, правительство. И замечу, что это не только нынешняя постсоветская специфика, но и своего рода российская политическая традиция.

Вот как об этом писал в эмиграции крупный российский консерватор Василий Шульгин:

"Мало кто дает себе отчет, издеваясь над депутатами, запускающими друг в друга чернильницами и пюпитрами, какую поистине громадную услугу эти смешные чудаки оказывают в некоторых странах своим согражданам. Пока спорят, ругаются и даже дерутся в парламентах, пулеметы молчат. Как только эти отдушины замолкают или оказываются недостаточными для бурлящих паров, злоба направляется по другим каналам; тогда граждане хватают оружие и начинают резать друг друга. А как резать, это мы, русские, испытавшие гражданскую войну, знаем..."

"Охранительные" признания Шульгина в отношении роли парламента, безусловно, справедливы. Но и опыт предреволюционных российских государственных дум, и опыт Верховного Совета РФ говорят о том, что парламент не панацея. Что и противоречия между парламентом и исполнительной властью, и противоречия между внутрипарламентскими силами могут выходить далеко за рамки правового поля. Напомню, что именно необходимостью вернуть ситуацию в правовое поле была обусловлена моя позиция в конфликте между президентом и Верховным Советом в 1993 году, который, увы, завершился пролитой кровью.

Так что приходится признать, что мир не придумал ничего лучшего, чем полноценная, сильная, независимая судебная система, для разрешения самых разных конфликтов и, шире, для социального и государственного "охранительства". То есть для обеспечения устойчивого исторического движения народов и стран.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ УСТОЙЧИВОСТЬ И РАЗВИТИЕ

Еще раз повторю, что устойчивость - это не неподвижность "тотальной стабильности". Это продуманное, последовательное, без шараханий и эксцессов движение вперед и вверх. Движение, в ходе которого социально-государственное целое ставит и реализует цели достижения новых горизонтов развития.

И, конечно же, одним из очень существенных стимулов - или ограничений - как в постановке целей, так и в самом процессе развития является правовая и правоприменительная система. Это так хотя бы по той причине, что именно система права и суды как акторы правоприменения в очень высокой степени определяют для развития рамки возможного и должного.

Для нас в России, где исторически совсем недавно, всего 20 лет назад, произошла коренная ломка социально-государственного строя, проблемы верного определения этих рамок не только новы и особенно актуальны. Эти проблемы, признаем, во многих случаях еще и очень остры и болезненны.

Новизна российской правовой ситуации состоит не только в том, что в российской Конституции закреплены универсальный характер и высшая ценность человеческих прав и свобод. Как бы плохо эти права ни обеспечивались в СССР, их ущемление все же, за редкими исключениями, непосредственно затрагивало лишь малую часть граждан.

Но конституционно закрепленные право частной собственности и право на предпринимательскую деятельность были воистину ошеломляющей новизной для большинства граждан России. Новизной, с которой эти граждане сталкивались впервые в своей жизни и с которой они просто не понимали, что делать.

А поскольку развитая законодательная база для реализации этих прав в момент принятия новой Конституции практически отсутствовала, да и позже постоянно отставала от потребностей правового регулирования отношений в сфере собственности и предпринимательства, процесс реализации этих прав в России много лет сопровождался и грубыми, и мелкими нарушениями.

И конечно же, юридически далеко не бесспорная постсоветская приватизация, а также последующие, очень часто неправовые, процессы передела и перераспределения собственности, - одна из ключевых болевых точек российской социально-экономической и политической системы. И одновременно один из главных барьеров на путях развития нашего общества и нашего государства.

Еще раз поясню, почему это так значимо для всех без исключения сфер нашей жизни, включая экономическую, социальную, политическую сферы, а также нашу профессиональную сферу права.

Дело прежде всего в том, что эти трансформации собственности заключались во "взрывном" переходе от советской системы уравнительного распределения материальных благ, которая подавляющим социальным большинством воспринималась как относительная справедливость, к крайне дифференцированному постсоветскому распределению государственной (а по советской конституции - общенародной) собственности. К распределению, в условиях которого большинство собственности оказывалось в руках тех, кто "равнее остальных" лишь потому, что сумел так или иначе пробиться к государственной приватизационной кормушке.

То есть уже первые этапы строительства новой российской государственности оказались в глазах социального большинства, возлагавшего на создание этой государственности огромные надежды, воплощением вопиющей несправедливости. И это ощущение несправедливости в ключевом конституционном вопросе о собственности не могло не проецироваться на все государственные институты от политических до правовых.

Но ведь это не просто субъективное ощущение социальных аутсайдеров и неудачников. Есть очень детальный и содержательный анализ правовых аспектов приватизации, проведенный Счетной палатой РФ. Этот анализ, выпущенный в виде большого доклада в 2005-м, доказательно описывает множество допущенных в ходе приватизации грубых правовых нарушений. Есть и обстоятельные зарубежные исследования, на основе которых Всемирный банк определил российскую приватизацию как инсайдерскую (то есть дал ей самую жесткую из всех возможных негативных правовых оценок).

Сейчас мы вновь слышим, как в середине 90-х годов, что "совковые" представления о справедливости давно пора отбросить и забыть. Забыть и призвать общество ориентироваться на уже возникшие в российском предпринимательском сообществе "истории успеха".

Это, наверное, было бы возможно, если бы глубочайшее социальное расслоение, возникшее в ходе упомянутых выше государственных трансформаций, снижалось, смягчая остроту обид, нанесенных несправедливой приватизацией, но расслоение не снижается, а растет!

И это, наверное, было бы возможно, если бы грубые правовые нарушения, сопровождавшие постсоветский передел собственности, не создали в стране ту - признаем, весьма массовую - "антиправовую нормативность" коррупции и кумовства, которая вот уже два десятилетия разъедает российский социальный и государственный организм.

Именно эта "антиправовая нормативность" привела к коррупционному сращиванию существенной части бизнеса и государственной бюрократии, которое, признаем, глубоко затронуло и судебно-правовую систему. Именно эта "антиправовая нормативность" приводит к различным формам бегства из страны капитала, от преступных махинаций до легального вывода активов в зарубежные юрисдикции.

И именно эта "антиправовая нормативность", не получая адекватного отпора в виде правовой оценки и судебных санкций, приводит существенную часть наших российских "успешных" к ощущению собственной безнаказанности и социальной исключительности как "более равных". А далее к уже совсем откровенной "апологии неравенства", с обсуждения которой я начал этот разговор.

Но все это вместе не просто вызывает как низовой, так и элитный протест. Такой протест не может не адресоваться единственному генеральному институту, который "по определению" за все вышеописанное отвечает, - государству. Государство, которое все это много лет допускает, ощущается как несправедливое. А государственная власть, которая не может или не хочет переломить негативные тенденции, как власть чуждая и неправедная.

Но если все институциональные системы государства оказываются "под подозрением" как неправедные и чуждые, не может быть настоящей устойчивости общества и государственного корабля. И не может быть полноценного развития, поскольку все сегменты общества имеют основания сомневаться в том, что провозглашенные цели развития сообразны их интересам и идеалам, и даже в том, что вообще предполагается какое-либо развитие.

А если все это так и если перечисленные дефекты государственных институтов очевидным образом не исправляются, то никакие попытки самого искреннего охранительства со стороны правовой системы во имя социально-государственной устойчивости решающего значения не имеют. И все призывы власти к инновационному или иному развитию в той или иной мере "повисают в политическом воздухе".

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Прежде всего необходимо осознать кризисную опасность мировой и внутрироссийской ситуации.

Это осознание должно прийти и к власти, и ко всему обществу. Которое, я убежден, в своей решающей части есть общество именно гражданское. То есть сознающее свою ответственность за Россию, за себя, за своих детей и внуков.

Это осознание должно привести к простому и в то же время очень важному выводу. Выводу о том, что и качество институтов государства, и качество общественных отношений в нашем Отечестве нужно быстро и решительно, но одновременно продуманно и осторожно, следуя древнему принципу "не навреди", менять.

Вопрос о том, что и как именно менять, должен стать приоритетом широкого и содержательного диалога между всеми ветвями власти и гражданским обществом. Всем обществом, а не только той его частью, которая объявляет себя "креативным классом".

Механизмы организации такого диалога в кризисных ситуациях известны в мировой политической практике. Это, например, так называемые "общественные комитеты", включающие профессионалов из независимых граждан, функционеров политических партий и представителей власти, как это было в ряде стран Латинской Америки в ходе обсуждения проблемы перераспределения земельной собственности. И это, например, общенациональные форумы представителей политических партий, профсоюзов и других массовых общественных организаций, как это было в Испании в период подготовки "Пакта Монклоа" о национальном примирении.

Правовые механизмы принятия решений по результатам такого диалога также известны - это либо принятие парламентом соответствующих законов, либо, если решение представляется обществу и власти чрезвычайно важным, оговоренный в российской Конституции общенациональный референдум.

Ни в коей мере не предваряя ни процедур, ни результатов предстоящих (и, как я убежден, назревших и необходимых) изменений, я в то же время настаиваю на том, что все они должны происходить строго в правовых рамках. То есть при всех возможных эксцессах уличной митинговой активности исключать любые формы давления митингового меньшинства на гражданское большинство страны.

Только таким образом, по моему убеждению, возможно достойно выйти из складывающейся кризисной ситуации. И обеспечив социально-государственной системе нашей Родины безусловную демократическую правовую легитимность и устойчивость, и придав за счет восстановления взаимного доверия между обществом и властью мощный импульс национальному развитию.

Рейтинг публикации:

0

Комментарии (0) | Распечатать

Добавить новость в: