Технологии разрушения: коллективное бессознательное масс как объект управления

От редакции "РН": Продолжение главы 1.1 "Современная система распределенной борьбы с российской государственностью. Войны нового типа" коллективной монографии Якунин В.И., Багдасарян В.Э., Сулакшин С.С. Новые технологии борьбы с российской государственностью. — М.: Научный эксперт, 2009.

Первая часть доступна здесь.

***

ФЕНОМЕН СЕТЕВЫХ ВОЙН

Новое понимание технологического оснащения борьбы государств в современном мире выразилось в концепции "сетевых войн". Значительный вклад в ее разработку был внесен Управлением реформирования ВС США под руководством вице-адмирала Артура Цебровски. Новая технология активно апробировалась во время ведения боевых действий в Югославии, Афганистане и Ираке. В несколько более мягком формате она применялась во время вооруженного конфликта в Южной Осетии.

Принципиальной новацией концепта являлось стирание грани между собственно военной и мирной формами противоборства государств. Феерическое применение технологии "сетевой войны" в революциях "оранжевого типа" указывает на практическое преодоление прежней разделительной грани между мирным и военным состояниями.

Генезисно теория исходит из признания последовательной смены трех технологических эпох в развитии человечества — аграрной, индустриальной и информационной (рис. 1). Формирование категории "сети" относится к информационно-постмодернистской стадии. Посредством глобализации "обмена информацией" создается новое, охватывающее по существу весь мир универсальное пространство. Собственно в нем и через него реализуются основные стратегические операции войны. Через подачу информации происходит управление экономическими процессами, движением масс, принятием политических решений, проведением боевых операций и т.п.

Рис. 1. Историческая эволюция технологий управления войной

Войны традиционного общества имели локальный характер. Военное искусство отождествлялось с полководческим. Силы, вовлеченные в войну, были представлены прежде всего боевыми единицами. Великие завоеватели древности действовали зачастую вне связи с собственным государством, уповая главным образом на силу оружия.

Индустриальная эпоха выдвинула принцип массового управления в военном конфликте. Война уже представляла собой не столько противостояние армий, сколько противоборство государственных систем. Слагаемые победы формировались теперь из экономических, политических, социальных и других компонентов.

Расширение масштабов управления войной связано с развитием массовых коммуникаций. Сетевые войны постиндустриальной эпохи доводят омассовление коммуникационно-информационных связей до уровня глобальных пространств. Игравшие прежде подчиненную роль факторы несилового порядка выводятся на первый план в спектре технологий современного конфликта. Управление усложняется настолько, что феноменологически перемещается с поля сражений (эпоха традиционного общества) и из стен генштабов (эпоха индустриального общества) в виртуальную сферу.

Основная установка перехода к сетевому принципу управления заключается в распространении его помимо собственной иерархии подчиненных на категории нейтральных сил и силы противника.

Конечная цель — установление тотального манипуляционного контроля над всеми субъектами нового военного противостояния. Речь, иными словами, идет об установлении мирового господства. В отличие от прежних моделей такого рода под управленческий контроль берутся не сами субъекты, а их мотивации.

Собственно боевые операции, с традиционными для прежних эпох вводом войск и оккупацией территорий, теряют актуальность. Все решаемые посредством них задачи могут быть достигнуты теперь в ином, несиловом формате. "Цель сетевых войн, — пишет А.Г.Дугин, — абсолютный контроль над всеми участниками исторического процесса в мировом масштабе".

Сетецентричные войны подразделяются в теории сетевых конфликтов на четыре смежные сферы бытия: физическую, информационную, когнитивную (рассудочною) и социальную. При этом осуществляется сознательная интеграция всех четырех областей ведения сетевой войны, в результате чего и происходит формирование сети. Достигаемая синергия резко повышает эффект воздействия (в том числе и собственно боевого) на противника, а в отношении союзников и нейтральных государств формирует управляемую модель поведения.

Физическая область — традиционная сфера ведения войны, понимаемой как физическое столкновение боевых единиц во времени и пространстве. В информационную эпоху физический аспект стоит рассматривать как предельную форму применения сетевых технологий, основная часть которых сосредоточена в трех других областях сетевых войн, проецирующих свой эффект в физическую плоскость.

Информационная область — сфера создания, обработки и распределения информации, имеющей системообразующее значение, поскольку связывает все аспекты ведения сетевых войн. Преимущества или недостатки той или иной противоборствующей стороны в информационной области предоставляют стратегическое преимущество в войне более подготовленной в этом отношении стороне.

Когнитивная область — сознание индивидуума, вовлеченного в той или иной степени в сетевую войну. Именно сознание человека является основным объектом сетевого воздействия, и влияние на него в своих интересах (навязывание своей модели мышления) имеет фундаментальное значение для победы в войне нового типа.

Социальная область: поле взаимодействия людей, общественных институтов, социальных групп любого типа — является контекстом ведения сетевых войн, который необходимо тщательнейшим образом принимать во внимание, а процессы в социальной области необходимо гибко направлять в желательное русло для нейтрализации возможного противодействия устойчивых социальных институтов (религиозных, этнических и прочих объединений) и направления их интегрирующего потенциала в свою пользу.

Советский Союз оказался в свое время совершенно неготовым к новому сетевому противостоянию с Западом. Еще меньшую степень готовности к новым сетецентричным вызовам борьбы в современном мире демонстрирует постсоветская Россия. Соответствующие российские службы ментально не ушли от стратигем эпохи модерна. Соответственно и обеспечение национальной безопасности страны выстраивается на основе устаревших технологий эпохи индустриального общества. В итоге эффективность российских спецслужб в противостоянии с технологически превосходящим их противником оказывается минимизированной.

Задача спасения России предполагает принятие, во-первых, кардинальных мер по выводу страны из системы американского сетевого пространства. Необходимо формирование собственной информационно-технологической сети. Для работы в режиме сетевых войн требуется новое в ментальном отношении кадровое обеспечение

структур государственной безопасности. Такие кадры должны быть в срочном порядке подготовлены. Это предполагает учреждение ряда закрытых образовательных центров аналитического типа. Академия ФСБ к решению такого рода задач, по понятным причинам, явно не готова. Переход Академии в 1990-е гг. на обучение по стандартным образовательным программам высшего профессионального образования окончательно лишил ее перспективы подготовки профессионалов-сетевиков.

***

КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ МАСС КАК ОБЪЕКТ УПРАВЛЕНИЯ В БОРЬБЕ ГОСУДАРСТВ

Фото: Илья Варламов 

Исследование коллективного бессознательного открыло новые перспективы организационной деструкции государственной власти. На исторической шкале развития различных цивилизаций можно видеть точки так называемой "дионисийской разрядки" — неконтролируемого выхода психической энергии масс. В такие периоды доминирующим является состояние всеобщего хаоса, охватывающего и общественные, и государственные институты. В России это феномен "пугачевщины", всеохватывающего "русского бунта". Его имманентными чертами классик, как известно, посчитал "бессмысленность" и "беспощадность".

Именно бессмыслие бунтарства указывает на его фундаментальную связь с феноменом коллективного бессознательного. "Никто, — рассуждал Г.П.Федотов, — не может оспаривать русскости "воли". Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха. Воля есть прежде всего возможность жить или пожить по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе, воля всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник — это идеал московской воли, как Грозный идеал царя. Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культе пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвения страсти — разбойничества, бунта и тирании. Когда терпеть становится невмочь, когда "чаша народного горя с краями полна", тогда народ разгибает спину: бьет, грабит, мстит своим притеснителям — пока сердце не отойдет, злоба утихнет, и вчерашний "вор" сам протягивает руки царским приставам. Вяжите меня. Бунт есть необходимый политический катарсис для московского самодержавия, исток застоявшихся, не поддающихся дисциплинированию сил и страстей. Как в лесковском рассказе "Чертогон" суровый патриархальный купец должен раз в году перебеситься, "выгнать черта" в диком разгуле, так московский народ раз в столетие справляет свой праздник "дикой воли", после которой возвращается, покорный, в свою тюрьму. Так было после Болотникова, Разина, Пугачева, Ленина".

По мере роста понимания психологии масс возникло представление, что "хаос" есть категория управляемая. Хаотические импульсы могут быть искусственно вызваны к жизни целенаправленными управленческими усилиями. Программирование "дионисийской разрядки" прослеживается в подавляющем большинстве революционных потрясений современности.

Групповые интересы в них — классическое марксистское объяснение природы революции — не имеют никакого значения. Определяющей является иррациональная поведенческая программа. Какая бы то ни было рациональность в периоды революций подавляется.

Механизмы отключения рацио хорошо известны в современной психологической практике. "Паралитики власти лихорадочно боролись с эпилептиками революции", — характеризовал М.А.Алданов ситуацию в России, сложившуюся в феврале 1917 г. Только приступом всеобщего безумства можно объяснить утверждение в условиях войны принципов абсолютированной свободы, распространяемой в том числе на институты вооруженных сил.

Синдром подавления рациональности охватил советский социум в 1989–1991 гг. Негативные последствия распада СССР для большинства населения были, казалось бы, очевидны. Однако осознание этого в специфических условиях массовой психологической обработки оказалось затруднено. Осознание случившегося произошло чуть позже, когда исправить что-либо было уже невозможно. Новое отключение рациональности населения потребовалось политтехнологам в 1996 г. Призыв "Голосуй сердцем" (не разумом) стал лейтмотивом избирательной кампании Б.Н.Ельцина. Об экономическом обвале 1992 г. россияне удивительным образом на время забыли, и в результате он повторился в 1998 г.

Выход коллективного бессознательного объясняет протестное движение "бархатных" и "оранжевых" революций. "Мы, — говорил один из лидеров "Солидарности" А.Михник, — отлично знаем, чего не хотим; но чего мы хотим, никто из нас точно не знает". Под этим высказыванием могли бы расписаться все участники коллективных протестов на киевском Майдане.

"Ни одна из победивших революций, — удивляются современные аналитики, — не дала ответа на вопрос о коренных объективных причинах случившегося, а главное, о смысле и содержании ознаменованной этими революциями новой эпохи. После революций-то что? Ни от свергнутых и воцарившихся властей, ни со стороны уличных мятежников, которые явно заявили о себе как активной оппозиционной политической силе, до сих пор ничего вразумительного на этот счет не прозвучало". Да и не могло прозвучать, ввиду иррациональности всего произошедшего. Рациональное содержание "оранжевые" потрясения обретают только при взгляде на них извне системы, со стороны геополитических противников, их режиссеров.

***

РЕЖИССУРА РЕВОЛЮЦИЙ НОВОГО ТИПА

Фото: Алекс Чебан 

У многих аналитиков революции "бархатного" и "оранжевого" типов вызывали ассоциации с театральной постановкой. В действительности прием театрализации реальности есть один из достаточно проработанных механизмов свержения неугодных режимов. Ассоциативная связь политической борьбы и театра возникала еще в Древнем Риме, актуализируясь в периоды гражданских войн и легионерских переворотов. В форму театрализованного представления облекались и революции Нового времени.

Чтобы констатировать подмену спектаклем реальности, достаточно указать на перманентные, непроходящие шествия и карнавалы Великой французской революции. Все элементы сценического действа имели и карнавал штурма Бастилии, и казнь короля, и ритуалы создаваемой М.Робеспьером религии Разума. Характерны в этом отношении мейерхольдовско-татлинские авангардистские эксперименты в театре Советской России первого послереволюционного десятилетия. Одна из основных экспериментальных установок заключалась в стирании разграничительных разделов между зрительным залом и сценой. Зритель вовлекался в театральную постановку и становился актером. Реальность онтологическая и реальность сценическая смешивались друг с другом — возникал эффект сюрреалистического восприятия.

Подлинная социальная роль человека подменялась навязываемой сценической идентификацией. То же, что и на мейерхольдовской сцене, происходило параллельно в поле политического бытия.

"Бархатные" и "оранжевые" революции — это революции эпохи постмодерна. Для них, соответственно, деконструкция реальности, подменяемой вымышленными мирами, есть парадигмальное свойство.

Теория использования виртуальных конструкций в целях манипуляции толпой была разработана французским философом Ги Дебором еще в конце 1960-х гг. Описанные им приемы могли быть направлены "режиссерами" как на укрепление государственного господства над массами, так и на их бунт против существующей государственности.

Главное в выстраиваемых на основании деборовской методологии новых постмодернистских технологий то, что человек в результате сценической виртуализации бытия утрачивает прежние традиционные смыслы и перестает адекватно осознавать собственные интересы.

Вместо своего онтологического Я-интереса он уже исходит из интересов Я-сценического, вымышленного. В итоге толпа сметает национальное государство, не будучи способной в тот момент осознать, что действует во вред себе.

Государственной власти при этом крайне противопоказано втягивание в виртуальную игру, предложенную режиссерами. При вхождении в чужую сценическую игру шансов на выигрыш у государственной власти крайне мало. Коммунистическая партия Китая в 1989 г. отказалась поддерживать виртуальную логику спектакля. В итоге попытка дезинтеграции китайской государственности по советскому перестроечному сценарию была отражена. Благодаря житейской реалистической мудрости (несюрреалистического мышления) А.Г.Лукашенко сорванной она оказалась и в Белоруссии.

А вот на Украине от предложенного оппозицией соблазна участия в глобальном спектакле команда власти отказаться не смогла, не имея, очевидно, под ногами в достаточной степени реалистической опоры. Призыв ориентироваться на Россию, которая сама-то ориентируется на Запад, согласитесь, не слишком рациональная платформа для реализма. "Виктор Ющенко, — реконструирует А.Чадаев сценарный ход “оранжевой революции”, — не вел себя как настоящий революционер. Скорее, он был похож на средневекового карнавального “майского короля”, сидящего в бумажной короне на пивной бочке посреди главной площади и горланящего свои “указы” на потеху веселым гражданам. Но именно эта, “несерьезность” или, точнее, полусерьезность происходящего и стала специфическим оружием “оранжевой революции” (как до этого и “революции роз”, и всех прочих), у власти не нашлось средств для отпора этому оружию.

Какой момент является ключевым для революции? Тот, когда правила, навязанные и отстаиваемые властью (легальная процедура, ее силовое обеспечение, система норм и ограничений), подменяются логикой игры. Тогда реальность карнавала торжествует над обыденностью, и происходит переворот".

Киевский майдан 2013. Фото: Елена Билозерская

Таким образом, факт вступления мира в эпоху войн нового типа является очевидным. Постмодерн — это не только метафорический язык богемы, но и утвердившаяся реальность современных способов управления. Ментальное несоответствие российских властей новым реалиям обрекает Россию на положение аутсайдера в геополитических конфликтах современности.