Уйгурский фактор сквозь призму китайской политики в Центральной Азии.

16.10.2014 10:42

В Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР) Китая 13 октября приговорили к смертной казни 27 обвиняемых в организации нападений на правительственные учреждения, полицейский участок, которые были зафиксированы в июле 2014 г. Подсудимые обвинялись в организации террористических атак, в результате которых погибло 37 человек. Такая жестокая политика Пекина, возможно и оправдана с точки зрения процессов обеспечения национальной безопасности, однако может вызвать негативные эффекты во внешнеполитических ориентирах Китая, особенно в Центральной Азии.

Согласно официальным данным КНР численность уйгуров составляет 11 млн человек, большая часть которых проживает в СУАР, где они составляют 45 % населения. Также небольшие общины проживают в городах Восточного Китая и странах Центральной Азии (около 0,3 млн человек). Однако фактор наличия тюркского населения Китай никак не пытается позиционировать в республиках Центральной Азии, большинство населения которых также являются тюркоязычными. Дело в том, что политика Пекина в отношении уйгуров вызывает много опасений у других тюркских народов этого и других регионов.

Пекин сознательно пытается растворить уйгурский этнос среди ханьцев. Правительство даже стимулирует браки уйгуров с другими этносами, выплачивая финансовые средства. Сами же уйгуры постоянно жалуются на дискриминацию их социокультурной и конфессиональной идентичности со стороны китайцев. Отсюда становится понятным, почему Пекин так жестко и жестоко подавляет уйгуров. Руководствуясь соображениями безопасности уйгурам, носящим бороды порою запрещают ездить в общественном транспорте, власти чинят препятствия для отправления уйгурами религиозного культа.

Тюркское население в Китае составляет около 1 %, а в России 12-13 %. Однако условия для развития самобытной тюркской культуры в двух странах-гигантах кардинально отличаются. Если в России такие регионы с преобладающим тюркоязычным населением как Башкортостан и Татарстан ориентированы на развитие поликонфессионального и полиэтничного общества, то в Китае власти всеми силами пытаются проводить унификацию населения.

Представляется, что проблема имеет не только внутриполитическое измерение, но и проецируется на внешнюю политику Китая и России. Не секрет, что обе страны рассматривают Центральную Азию как зону своих геополитических и геоэкономических интересов. Однако Россия может позиционировать политику в отношении тюркоязычного населения в качестве наглядной иллюстрации перспективности и привлекательности евразийской интеграции, то Китай может лишь пытаться не замечать многочисленных упреков в репрессивной политике в отношении тюркоязычного населения страны.

Этот фактор не стоит недооценивать. По крайней мере, он объясняет настороженное отношение в Центральной Азии к китайцам. Однако если китайское влияние в Казахстане, Узбекистане и Туркменистане контролируется властями, то Кыргызстан и, особенно, Таджикистан просто не имеют на сегодняшний день надежных инструментов сдерживания роста миграционных потоков из Китая. Китайцы позиционируют себя как крайне пассионарный этнос, способный скорее не сосуществовать, а доминировать, в том числе и в Центральной Азии. При этом экономическая и инвестиционная стратегия освоения Центральной Азии Китаем привлекательна для небогатых стран региона. Единственное обязательное условие китайцев – освоение инвестиций должно осуществляться китайской рабочей силой. Вслед за китайскими инвестициями приходят и китайские рабочие, которые постепенно оседают в регионе, осуществляя, таким образом, китайскую экспансию. Причем речь идет именно об экспансии, а не soft power. В отличие от китайцев русские или татары, например, в Кыргызстане никого не раздражают, так как эти этносы уже давно проживают в регионе и избирают, как правило, стратегию бесконфликтного сосуществования с титульным этносом.

Все это значительно ограничивает привлекательность для государств Центральной Азии интеграционной риторики, идущей из Пекина. Китай мечтает не единой социокультурной ойкумене, позволяющей сохранить многообразие евразийских этносов, а о дальнейшем распространении ареала проживания ханьцев. Для Пекина важны именно рынки сбыта, вслед за открытием которых на территорию Центральной Азии могут хлынуть потоки этнических китайцев, готовых диктовать свои правила игры всем остальным.

Иными словами, Китай хорош для Центральной Азии как привлекательный торговый и инвестиционный партнер, но многосторонний проект развития региона, который в последнее время Пекин все чаще пытается позиционировать, вряд ли устроит элиты и остальное население республик Центральной Азии. И хотя потенциал синергии России и Китая в Центральной Азии очень перспективен, до тех пор, пока Пекин будет проводить жесткую, и даже репрессивную политику в отношении тюркоязычных меньшинств внутри своей страны, говорить о полноценном интеграционном проекте Китая в Центральной Азии неуместно.