«Взрыв? Какой взрыв?!», – элегантно поднял бровь бывший министр иностранных дел Афганистана Шах Мухаммед Дост (Shah Mohammed Dost), когда во время интервью с ним я предположил, что шум с улицы, который мы вдруг услышали – это взрыв.

Был ноябрь 1981 года, прошло уже почти два года с тех пор, как советские войска вошли в страну, и  официальная версия Москвы и ее союзников выражалась в том, что все было под контролем.

«А, да, это динамитирование, – отреагировал Дост на второй гулкий звук в отдалении и поспешил заверить меня, что я заблуждаюсь, если полагаю, что из его кабинете в центре Кабула можно услышать звуки войны. – Они почти каждый день взрывают, иногда и по два раза в день – добывают камень для строительства».

Высокий и стройный, с аккуратно подстриженными усиками, Дост был самой заметной фигурой афганского режима, обустроенного Москвой.

В первые недели после вторжения в декабре 1979 года советские власти были настолько уверены в том, что победа достанется им быстро, что предоставляли западным журналистам впечатляющую свободу, им позволялось даже ездить в танках или водить взятые на прокат автомобили, ездить в такси вдоль советских колонн. К весне 1980-го настроения поменялись, в Кремле поняли, что впереди затяжной изматывающий конфликт. Тема войны в Афганистане стала табу в советской прессе, а западным журналистам традиционно отказывали в визе для въезда в страну. Если нужно было попасть в страну, был только один путь – несколько суток идти с местными партизанами, которые прятались в моджахедских убежищах в Пакистане. Некоторые статьи, просочившиеся в западную прессу этим маршрутом, были осторожными и сдержанными,  а большинство были полны романтической бравады на тему героических прорывов, как репортеры, нацепив шальвар камиз и пуштунку, афганскую шерстяную шляпу, похожую на лепешку, проскальзывали на территорию Афганистана, замешавшись среди других мужчин с ружьями. Моджахедские группировки поддерживали такую приключенческую журналистику, некритичную,с преувеличениями, а иногда даже и враньем.

К 1981 году русские уже поняли, что политика отказа в визе ошибочна. Их не слышали. Поэтому в страну на короткий срок стали пускать небольшие группы западных журналистов, изредка стали пускать и одиночек.

Я приземлился в Кабуле осенним утром 81-го, после рейса с пересадкой и ночевкой в Дели. После жары, царившей в индийской столице, меня поразила чистота кабульского воздуха и глубокая синева неба. Город расположен на высокогорном плато, в окружении гор, а вдали мерцают покрытые шапками снегов вершины Гиндукуш. Я много раз бывал в Кабуле, и величественные пейзажи, окружающие город, никогда не переставали меня поражать. Страна тонет во всеохватывающей бедности, и истории, которые доводится слышать журналисту, чаще печальны, но всегда можно поднять взор к холмам и почувствовать, как красота природы дарует обновление и вдыхает в тебя силы.

В ту первую поездку не только волшебная окружающая его природа, но и сам город излучал спокойствие, что казалось абсолютно неожиданным. А где же война? И где русские? Что бы не происходило в афганской глубинке, в Кабуле не было заметно никаких признаков войны или приготовлений к ней. За две недели, что я провел в городе, я практически не видел советских войск. Пару раз кого-то видел, но они вели себя скорее как туристы, нежели как войска. Словно война осталась где-то далеко, и на них были камуфлированные панамы вместо шлемов, они разъезжали в открытых джипах по Куриной улице – под этим названием и местные, и иностранцы понимали лучший сувенирный базар города.

Взрывов автомобилей и террористов-смертников, ставших постоянной угрозой кабульской современности, в советское время там не знали. Афганцы ходили по городу по своим делам, не боясь попасть на массовую бойню. Многие советские дипломаты приезжали вместе с семьями, при посольстве был прекрасный детский сад, а также начальная и средняя школа. В районах двух городских университетов большинство молодых женщин ходили без бурки, не носили ее и большинство женщин, работавших в банках, магазинах, школах, на фабриках и в правительственных кабинетах. Некоторые прикрывали волосы легким платком. Только на базаре, кудо ходили за покупками люди победнее, бурка встречалась часто, обычно голубого, розового или светло-коричневого цвета.

Когда я прибыл отметиться в Министерстве иностранных дел Афганистана, ко мне, как я и ожидал, приписали «гида», который должен был мне переводить и сопровождать меня на всех интервью, которые я собирался брать. В отличие от сопровождающего, которого предоставляли британские силы, когда я посещал провинцию Гильменд в 2010 году, тот был без оружия. Его звали Накиб, он и его начальство одобряли большинство из моих запросов на встречи с афганскими министрами и другими официальными лицами. Основной их задачей было способствовать изменению картины, которая складывалась на Западе согласно историям, написанным журналистами, которые путешествовали с моджахедами. Они должны были убедить меня в том, что утверждения оппозиции о том, что Кабул окружен и скоро падет,  не имели под собой никаких оснований.

Не зная языка и будучи везде сопровождаемым этим «гидом», я понял, что отдельно я не смогу встретиться с большим количеством афганцев, хоть я и нашел в лавках несколько торговцев, которые говорили по-английски. Но глаза мои действительно говорили мне, что утверждения моджахедов о том, что город находится в осадном положении, казались несправедливыми. В десятках мелких кебабных на улицах было столько ягнятины с деревень, сколько им было нужно. От гранатов, арбузов и винограда ломились рыночные лотки.

Я так и не услышал однозначного объяснения тем взрывам, звук которых слышал, пока беседовал с министром иностранных дел Достом, но его утверждение о том, что Кабул не испытывает деструктивного воздействия войны, похоже, было верным.

Оригинал публикации: 'Car bombs and suicide bombers were unknown in Soviet-era Kabul'