Тайна 41-го года: как это могло случиться?

Минобороны рассекретило архивные документы о начале Великой Отечественной войны. Там много интересного. Но невероятное отступление Красной армии в первые недели войны, что уже к 9 июля 1941 года фронт проходил по линии Псков — Великие Луки — Витебск — Смоленск — Рогачев — Гомель, что за семнадцать дней гитлеровцы заняли Прибалтику, Белоруссию, Западную Украину и подошли к Киеву, снова объясняется внезапностью нападения, превосходством противника в живой силе и технике… То есть «аргументами» из серии «На фашистскую Германию работала вся промышленность Европы», «фашистские танковые армады» и т.п.

Летчики- Герои Советского Союза на Параде Победы на Красной площади, 24 июня 1945 года. Фотография отсюда

Но, правда куда более чудовищна. Изложенное в публикации «Новой» «О войне ловко соврать не получится» вызывает куда большее доверие.

К примеру, превосходство противника в живой силе и технике - это вранье.

На самом деле даже в 1941 году мы произвели танков в два раза больше, чем Германия, а в 1942 году — уже в шесть раз больше. (Не считая тысяч танков и самолетов, поставляемых союзниками.) За всю войну мы потеряли 100 тысяч танков. Закончили войну, имея 35 тысяч танков.

Итак, расклад сил к началу войны (все цифры — по данным ВНИИ документоведения и архивного дела):

Немецких танков — 4000. Наших — 14 000
Немецких самолетов — 5000. Наших — 10 000
Немецких орудий и минометов — 42 000. Наших — 59 000

Тем не менее 11 декабря 1941 года Гитлер заявил в рейхстаге, что с 22 июня по 1 декабря на Восточном фронте германские войска взяли в плен 3 806 860 советских солдат и офицеров.

Что же происходило, если только пленных за полгода — почти четыре миллиона?

…Василий Ефимович Субботин — участник и летописцем штурма Берлина и рейхстага, автор всемирно известной книги «Как кончаются войны». Каждый год в начале мая он старался не включать телевизор — ему были мучительны непомерные ликования, ажиотаж, нагнетаемый прессой, он называл эти празднования плясками на костях. Ко многим рассказам о войне, появляющимся в печати, Василий Ефимович относился настороженно.

…Советские критики, литературоведы, рассуждая об отражении в военной прозе героизма наших солдат, любили цитировать две строчки из книги Василия Ефимовича: «Я один из немногих оставшихся в живых — один из родившихся в 1921 году. Когда началась война, нам было по двадцать лет. Нас почти не осталось… Какое это было поколение… Как штыки!»

Но сразу же за этими строчками следуют совершенно загадочные фразы, которые не цитировали: «Если бы нам сказали. Если бы эту силу взять в руки. Мы бы легли там, где нам показали, и защитили страну… Никто б не побежал. Никогда немец не зашел бы так далеко».

Что значит: «Если бы нам сказали»? Какие-то неподходящие по всему строю слова. Сама их несуразность цепляла внимание.

Солдатская, литературная судьба Василия Субботина уникальна еще и тем, что он не только закончил войну в Берлине, но и встретил ее утром 22 июня 1941 года на западной границе, на посту башенного стрелка среднего танка. Пережил трагедию отступления. О чем-то написал в своих книгах, о чем-то умолчал. Было ведь не только давление редакций, политорганов, цензуры — была и самоцензура, самоограничение. Он столько нападок выдержал за книгу «Как кончаются войны»! С горечью говорил: «Пионеры и генералы рассказывают нам, как мы воевали…»

…Субботин даже в годы свободы не печатал, не публиковал дневники военных и послевоенных лет. Боялся, что новых обвинений «в неправильном показе всенародного подвига» его сердце не выдержит.
«Наш полк стали бомбить в первые же минуты, мы ведь стояли у границы, — рассказывал Василий Ефимович. — Срочно покинули казармы и расположились в соседнем лесу. Отрыли окопы, замаскировали танки и машины ветками. Но никто еще не верил, что началась война. Замполиты повторяли одно слово: «Провокация».

Как мы догадывались, никакой связи с командованием и никаких приказов не было. Потому что стояли мы в том лесу три дня почти без единого выстрела. Над нами шли немецкие самолеты, ночами горизонт полыхал. Понятно было, что немцы обходят нас со всех сторон. На третий день в наш лес по проселочной дороге зарулила группа немецких мотоциклистов — первые гитлеровцы, которых мы увидели. Заблудились. Мы их ссадили, разоружили, все сбежались смотреть. Я до сих пор помню, как они себя вели. Они держались как хозяева, как будто ждали, что мы сейчас бросим оружие и всем полком сдадимся им в плен. Потом нас, солдат, отогнали командиры, особисты пришли, повели немцев на допрос.

Простояв в лесу три дня, мы колонной выдвинулись на дорогу к Тарнополю (с 1944 года город Тернополь. — С.Б.), надеялись, что там будет сборный пункт. Как только вышли из леса, начались бомбежки. Подошли — а Тарнополь уже горит, занят немцами. Пошли в обход. Но после Тарнополя, после бомбежек полка как боевой единицы не стало — отдельные группы бредущих в отступление людей. Мы попали в общий поток отступающих войск, таких же, как и мы, растерянных, ничего не понимающих. Шли под бомбежками, убитые оставались в канавах, на обочинах. Солнце палило нещадно. Шли без отдыха, без крошки хлеба во рту, со сбитыми в кровь ногами.

Меж собой говорили: вот дойдем до старой границы — и там остановимся, там дадим бой. Мы знали, что Шепетовка — старая граница. А старая граница была укреплена. Но выйти точно к Шепетовке не смогли, только видели вдали полыхающее зарево. Так и прошли старую границу, ничего не заметив. Вышли к Волочиску, а оттуда уже на Проскуров (с 1954 года город Хмельницкий. — С.Б.).

Но ведь пленных могло быть и больше. Был день, когда мы с немцами шли рядом. В одном направлении — на восток. Они шли по параллельной с нами дороге. Иногда можно было их видеть. Пехота двигалась колоннами. Много солдат ехало в машинах, впереди и сзади мотоциклисты. Отдельно — танки. Так они и прошли. На нас не обратили внимания. То есть понимали, убедились, что воевать, стрелять в них мы не будем.

С годами, вспоминая, я стал думать: почему мы отступали без боя? Ведь среди нас были командиры, но за дни отступления я их почти не видел и не слышал, офицерского командирского голоса не слышал.
Теперь мы знаем, что до войны командный состав нашей армии подвергся страшным репрессиям. От лейтенантов до маршалов. Значит, обстановка среди командного состава была такая, что люди были деморализованы. Они боялись не немцев, а собственного начальства. Боялись отдать какой-нибудь приказ самостоятельно, без приказа сверху. Никто не осмелился взять на себя ответственность и организовать на каком-нибудь рубеже оборону. Просто отступали».

...Существует множество версий о действиях, вернее, бездействии Сталина в первые дни войны. О том, что он впал в полную прострацию.   Есть документы о его попытках договориться с Гитлером — объяснительная записка заместителя начальника Разведуправления НКВД Павла Судоплатова от августа 1953 года: «Примерно числа 25–27 июня 1941 года я был вызван в служебный кабинет бывшего наркома внутренних дел Берия. Берия сказал мне, что есть решение Советского правительства, согласно которому необходимо неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР и приостановит наступление немецко-фашистских войск… Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует» (Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 204–208; опубликовано в сборнике: 1941 год. М., 1998. Т. 2. С. 487–490).

Вернемся к рассказу Василия Ефимовича Субботина:

«Связи с войсками не было, она сразу прервалась. Вот газета «Известия», письмо Марка Модестова, тоже танкиста, судя по всему, из комсостава. Он тоже встретил войну на западной границе, попал в окружение, в плен, в концлагеря. Модестов пишет: «Я видел в эти первые жуткие дни стреляющихся в висок командиров… В окружении, замкнутом пятью кольцами, нас непрерывно бомбили, но мы не видели ни одного своего самолета, который сбросил бы нам весточку: что нам делать, как поступить».

То есть тоже ждали приказа. Никакой приказ, если он и был, ни до кого не доходил. А самостоятельно, без приказа, командиры боялись хоть что-то сделать. И миллионы солдат отступали без боя.

А я уверен: если бы каждый командир приказал занять оборону, мы бы дали бой и не пустили немца так далеко. Брестская крепость целый месяц держалась! Сколько там немцев убили, какие силы она отвлекла! Потому что нашелся командир, который приказал: «Огонь по врагу!» И если бы нашлись везде такие командиры, каждый батальон мог стать Брестской крепостью. И не случилось бы того, что случилось, не откатился бы фронт до Днепра за какие-то две-три недели.

Что еще добавить? За десять дней отступления мы прошли три области — Львовскую, Тернопольскую и Хмельницкую. В Проскурове нас, танкистов, собрали, сформировали новую часть и эшелоном перебросили под Киев. И уже в те дни, может быть, в дороге или под Киевом, попалась мне газета с обращением Сталина: «Братья и сестры…»

С обращением к народу Сталин выступил 3 июля 1941 года. К этому моменту немцы взяли Минск....

Подробности здесь

После таких откровений, у кого еще может повернуться язык героизировать Сталина?

Именно на его совести не только репрессии, выкосившие перед войной решительных и бесстрашных командиров Красной Армии. Десятки миллионов жертв Великой Отечественной на совести не только Гитлера, но и Стали. Если бы к 1941 году во главе государства был более мудрый и менее маниакальный руководитель, глядишь и 22 июня 1941-го не было бы, и не было бы хаоса и растерянности, полной потери управления армией в первые недели войны.

Да, что там говорить, «сталинское наследие» мы до сих пор расхлебываем…. Хотя бы даже потому, что огромное количество россиян до сих пор никак не могут выдавить из себя рабов….

Источник