Глазами физиков Арзамаса-16

Академик РАН Ю. Б. Харитон
доктор физико-математических наук В. Б. Адамский
доктор физико-математических наук Ю. А. Романов
кандидат физико-математических наук Ю. Н. Смирнов
Глазами физиков Арзамаса-16
К столетию Игоря Евгеньевича Тамма

Нет никакой возможности рассказать в этой статье о многообразных чертах выдающейся личности Игоря Евгеньевича Тамма. Остановиться на его крупнейших открытиях в области физики элементарных частиц и физики твёрдого тела. Отразить его редкостное человеческое обаяние, мужество и принципиальность, рассказать о его интереснейших альпинистских походах, о роли в развенчании Лысенко, о взаимоотношениях с учёными и многом другом.

Не сомневаемся, что обо всех этих сторонах личности и о жизни Тамма написано другими авторами этого номера журнала. Позволим себе сосредоточиться на роли Игоря Евгеньевича в создании первой советской водородной бомбы.

Эта роль долго замалчивалась по режимным соображениям. В литературе можно было встретить лишь туманные упоминания о периоде жизни Тамма(1950–1953)в закрытом городеАрзамас-16. Однако для многих были очевидны тесные контакты И.Е. Тамма с руководителем советской атомной программы И.В. Курчатовым.

В лесу под Арзамасом-16. Фото Ю.Б. Харитона

Игорь Евгеньевич по тогдашним меркам был человеком весьма „сложных“ анкетных данных. И вряд ли стоит сомневаться, что его вовлечение в атомные дела было не только следствием его высочайшей научной репутации, но, очевидно, и сильной поддержки со стороны Игоря Васильевича.

„Я догадываюсь,— вспоминает Е.Л. Фейнберг,— что привлечение Игоря Евгеньевича состоялось только благодаря удивительным качествам Игоря Васильевича. Ведь на моих глазах в сентябре 1943 года прошли выборы в академики на одно вакантное место по специальности „экспериментальная физика“. Были два претендента — А.И. Алиханов и И.В. Курчатов. У Алиханова были обвораживающие черты личности и он умел просто и очень убеждающе рассказывать про свою физику. Игорь Евгеньевич был его — а не Курчатова — горячим поклонником. Поэтому он развил бешеную агитацию, чтобы избрали Алиханова. И преуспел: академиком стал Алиханов! Тогда правительство ввело дополнительное место, на которое и избрали Курчатова… При этих условиях Игорь Васильевич мог бы быть обижен на Игоря Евгеньевича и это сказалось бы на их взаимоотношениях. Но для Курчатова — человека широких взглядов и здравого понимания — главным всегда было дело, и он сознавал, что такая большая сила, как Тамм, не может оставаться в стороне. Результат получился, конечно, блестящий!“

По постановлению правительства в 1948 г. для расширения исследований по водородной бомбе была создана специальная группа под руководством И.Е. Тамма в Физическом институте Академии наук СССР. К этому времени в течение нескольких лет проблемой водородной бомбы уже занимался коллектив Я.Б. Зельдовича в Институте химической физики.

Вскоре молодые ученики И.Е. Тамма — А.Д. Сахаров и В.Л. Гинзбург — предложили две кардинальные идеи. Эти идеи и легли в основу первого термоядерного заряда — „слойки“,— испытанного 12 августа 1953 г.

Дела продвигались настолько успешно, что Игорь Евгеньевич весной 1950 г. вместе с А.Д. Сахаровым и Ю.А. Романовым переехал работать на объект — в нынешнийАрзамас-16. Он был зачислен в штат сотрудников объекта с 23 марта 1950 г.

Как было заведено, Игорь Евгеньевич 8 апреля 1950 г. заполнил здесь стандартную анкету и составил краткую автобиографию, где указал, что „в ВКП(б)не состоял“. А на вопрос, „состоял ли в других партиях, в каких именно, с какого и по какое время“, ответил: „с 1915 г. по апрель 1918 г. был меньшевиком-интернационалистом“. Он написал, что в 1913–1914 гг. учился в Эдинбургском университете в Англии, что бывал в зарубежных научных командировках. В анкете указано также: „Владею хорошо английским, французским, немецким, владею слабо украинским, итальянским, голландским“. В его автобиографии читаем: „В 1941 году ввиду тяжёлой болезни матери и инвалидности моей сестры Татьяны отец с моей матерью и сестрой не смог эвакуироваться из Киева. При немцах он работал на заводе „Большевик“ техническим переводчиком. Мать моя умерла в 1943 году. В 1944 году отец и сестра Татьяна были привлечены к ответственности по обвинению в том, что они были „фольксдойче“. Сестра три месяца находилась под арестом, после чего она была освобождена и обвинение с неё и отца было снято… Брат мой Леонид Евгеньевич Тамм, инженер-химик, в 1936 году был арестован и осуждён на 10 лет по 58 статье. Умер в заключении в 1942 году…“

Конечно, подобные анкетные данные в сталинскую эпоху не предвещали ничего хорошего. Тем мужественнее выглядит гражданская позиция Игоря Евгеньевича в истории, которая случилась на этом сверхсекретном, режимном объекте. В январе 1951 г. спецслужбы установили, что возглавлявший математическую группу М.М. Агрест — глубоко верующий человек. Более того, оказалось, что в 15 лет он стал дипломированным раввином и у него чуть ли не обнаружились родственники в Израиле! Было принято решение, по которому Агрест „должен быть устранён из объекта в течение 24 часов“. Н.Н. Боголюбов, Д.А. Франк-Каменецкий и И.Е. Тамм были возмущены бесчеловечностью этого решения и открыто выразили свой протест. О „24 часах“ речи больше не шло. Но поддержка Агреста этим не ограничилась. Андрей Дмитриевич Сахаров предоставил в распоряжение его многочисленной семьи свою пустовавшую в то время московскую квартиру. А Игорь Евгеньевич „демонстративно громко заявлял на службе, что сегодня он раньше кончает работу и идет помогать“ уезжающему коллеге укладывать вещи.

Приезд на объект Тамма с группой молодых сотрудников и новыми идеями по созданию водородной бомбы чрезвычайно усилил это важнейшее направление работы. Но не менее важным было то, что в новый коллективфизиков-теоретиков,который возглавил Игорь Евгеньевич, он вдохнул дух творчества и самоотверженного труда, заложил в нём культуру высочайшего профессионализма. Очень скоро это подразделение выросло в особый сектор, полностью специализировавшийся на разработке и совершенствовании термоядерного оружия. С отъездом И.Е. Тамма этим сектором в течение 15 лет руководил Сахаров.

При разработке конструкции водородной бомбыфизикам-теоретикамнадо было решать сложнейшие задачи: в ней, при использовании в качестве „запала“ атомного заряда, развиваются процессы, далеко выходящие за возможности любых мыслимых лабораторных экспериментов. Как подступиться к анализу первых мгновений за атомным взрывом? Даже постановка этих задач казалась тогда чрезвычайно трудной и необозримой. Никогда раньше подобных задач не решали. Ещё в „московский“ период, приступая к этим задачам, Игорь Евгеньевич(естественно, с разрешения руководства атомноговедомства)даже приглашал для их обсуждения В.А. Фока, крупнейшего физика и виртуознейшего математика. Однако к существенным результатам это не привело.

Главный и очень трудный вопрос заключался в том, как инженерные конструкции и зарождавшиеся новые технические идеи перевести на язык физики. Как развивающиеся при взрыве процессы сформулировать в терминах и уравнениях конкретной, решаемой математически задачи и результат довести до числа. Начальный взрыв атомного заряда по существу — „особая точка“, и надо было суметь „выйти“ из неё. Игорю Евгеньевичу благодаря его исключительной физической интуиции удалось это сделать, и именно он первый выполнил этот важнейший расчёт.

Уже на этой стадии Тамм почувствовал, что новые задачи потребуют огромной вычислительной работы. Оказавшись на объекте, Игорь Евгеньевич устанавливает тесный рабочий контакт с математиками, которыми руководил Андрей Николаевич Тихонов. Этот шаг во многом предопределил творческое взаимодействие двух коллективов и последующий успех.

„Первый раз Игорь Евгеньевич пришёл к нам,— вспоминает В.Я. Гольдин, один из ближайших сотрудников А.Н. Тихонова,— вскоре после начала работ по „слойке“. Наша организация называлась „Лаборатория № 8“ и размещалась тогда на улице Кирова, в здании напротив Кривоколенного переулка. Лаборатория была составной частью Геофизической комплексной экспедиции, созданной для поиска урана и входившей в состав Геофизического института Академии наук. Мы оказались в этом здании осенью 1948 г., а совсем незадолго перед этим у нас стало налаживаться взаимодействие по атомной тематике с группой Л.Д. Ландау. В нашем распоряжении было четыре или пять комнат на первом этаже, а весь коллектив, кроме А.Н. Тихонова, А.А. Самарского, Н.Н. Яненко, Б.Л. Рождественского и меня, включал 30–40 молодых вычислителей, в основном девушек, работавших до 1954 г. на „мерседесах“.

Игорю Евгеньевичу объяснили, как нас разыскать: напротив Кривоколенного переулка надо войти во двор и, увидев вывеску „Мелкооптовая овощная база“, зайти в довольно неряшливый, тёмный коридор. Дверь на базу будет направо, а к нам — налево. Наше помещение по очереди „охраняли“ весьма спокойные тётушки, естественно, без оружия. Но „бдительность“ проявлял даже Андрей Николаевич. Однажды он увидел вошедшую к нам кошку и, подойдя к ней, спросил: „А допуск где?..“ Нарушительница тут же стремглав выскочила через форточку…

В тот раз,— продолжает В.Я. Гольдин,— Игорь Евгеньевич довольно долго беседовал с Андреем Николаевичем. Все было страшно закрыто, и гость рассказывал нам только какие-то общие вещи. Затем, кроме Тамма, стали появляться А.Д. Сахаров и Ю.А. Романов. Наши задачи сильно усложнились, а много позже мы узнали, что работа связана с созданием термоядерной бомбы“.

С Ю.Б. Харитоном на даче в Жуковке. 1967 г. Фото 3.М. Азарх

Работая на объекте, Игорь Евгеньевич являлся ответственным лицом за новое важнейшее направление — создание водородной бомбы. Он присутствовал на всех совещаниях по этой тематике, включая совещания, проводившиеся высшими руководителями атомного ведомства. Архивы

Арзамаса-16хранят множество документов той поры, в том числе собственноручно написанные И.Е. Таммом. Здесь и докладные записки о состоянии работ, информационные отчёты, письменные доклады для высокого начальства. В этих, казалось бы, формальных по своему предназначению документах Игорь Евгеньевич неизменно проявлял большую чёткость и глубокое понимание обсуждаемого вопроса. Перед нами не казённые, бюрократические записки, а ясное изложение проблемы, перечисление основных трудностей и ближайших конкретных задач, которые затем обязательно решались. Какой разительный контраст с нынешней практикой, когда из года в год переписываются различные футуристические „документы“, а тем временем дело стоит на месте!

Игорь Евгеньевич обладал не только яркой физической интуицией и даром образного мышления. Он понимал все тонкости новой идеи и был в состоянии оценить её перспективность. Выше всего он ценил талант, а талантливые люди всегда находили у него поддержку. Поэтому общение с Игорем Евгеньевичем было бесценным для его сотрудников и коллег. Эти же качества делали его бесспорным авторитетом в глазах руководителей объекта и высокого начальства в Москве. Ведь только с годами Андрей Дмитриевич „научился“ достаточно ясно излагать свои мысли. А раньше его речь зачастую состояла из отдельных фраз, которые трудно было связать между собой. Положение спасали „переводчики“… В этой ситуации роль Игоря Евгеньевича, уверенного в правильности идей Сахарова, была исключительной и необычайно важной: он наглядно, доходчиво и всегда убедительно доводил до руководства и научной общественности новые предложения своего выдающегося ученика, тем самым спасая их и давая „зелёный свет“.

Таммкаким-точудом ощущал внутренний пульс науки и воспринимал её как единое целое. Он чувствовал в ней границы возможного, даже когда для строгого формального доказательства не было всей совокупности аргументов. В этом отношении показательно его выступление на совещании у министра среднего машиностроения В.А. Малышева в начале 1954 г.

Совещание было посвящено проблеме создания водородной бомбы по схеме так называемой „трубы“. Долгое время это направление развивалось параллельно со „слойкой“ Сахарова. Вёл совещание Курчатов. Среди наиболее авторитетных участников были Тамм, Сахаров, Зельдович, Харитон, Ландау, Блохинцев,Франк-Каменецкийи другие физики. Несмотря на многолетние усилия, исследования по „трубе“ всё не давали определённых результатов. В дискуссии по докладам последним выступил Игорь Евгеньевич. Он обратил внимание на то, что во всех вариантах, которые докладывались, режим детонации в „трубе“, если он даже возможен, ограничен очень узкими рамками значений определяющих параметров. В том числе — диаметром „трубы“. То есть вероятность режима детонации в дейтерии в условиях „трубы“ очень низка. По его мнению, это и есть достаточное доказательство того, что режима детонации в такой схеме просто не существует. И нет нужды перебирать другие вариации параметров. Он добавил, что ситуация напоминает ему историю с вечным двигателем, когда Французская академия постановила считать невозможным его создание и впредь отказалась рассматриватькакие-либоновые конкретные конструкции.

Игорь Евгеньевич вообще относился к той редкой категории учёных, которые при обсуждении трудных спорных вопросов выступают смело и даже порой резко, не боясь ошибиться или „подорвать“ свой авторитет. Он, как правило, и не ошибался в своих оценках. Кстати, в биографии „трубы“ это совещание оказалось последним, и дальнейшие работы было решено прекратить.

Игоря Евгеньевича всегда привлекали свежие, оригинальные мысли. Он воспринимал их с большой горячностью и темпераментом. Был чрезвычайно восприимчив к самой неожиданной идее, от кого бы она ни исходила — будь то профессионал или, на первый взгляд, совершенно случайный человек. Он не отмахнулся от полученного им летом 1950 г.(черезпосредничество секретариатаБерии)письма никому неизвестного Олега Лаврентьева, служившего в сержантской должности на далёком Сахалине.Автор-самоучкапредлагал использовать систему электростатической термоизоляции для получения высокотемпературной дейтериевой плазмы. Игорь Евгеньевич поручил молодому Сахарову разобраться в идее Лаврентьева. Позднее в своих воспоминаниях Адрей Дмитриевич писал, что этот „инициативный и творческий человек… поднял проблему колоссального значения“. Очень скоро Сахарову стало ясно, что на самом деле реальные возможности открываются с применением магнитной термоизоляции. Он и Игорь Евгеньевич приступили к интенсивным конкретным расчётам.

И.Е. Тамм с увлечением работал над этой проблемой. И не только потому, что она оказалась близка ему профессионально и он понимал её государственную важность. Новая задача давала выход его кипучей энергии, и он опять мог много работать. Им были получены здесь чрезвычайно важные результаты в описании кинетических процессов в магнитной ловушке, включая дрейф и диффузию. В том, что идея магнитного термоядерного реактора дошла до И.В. Курчатова и была воспринята,— также исключительно велика роль Игоря Евгеньевича.

Оценивая миссию Игоря Евгеньевичав Арзамасе-16, необходимо сказать, что сам факт появления на объекте столь выдающегося физика и необыкновенно яркого и цельного человека, работа бок о бок с ним в течение нескольких лет — уже все это имело огромное самостоятельное значение. То неуловимое, но глубокое по благотворности влияние, которое он оказывал при каждодневном контакте на своих коллег, дало свои замечательные результаты и на долгие годы предопределило атмосферу, стиль работы и результативность созданного им коллектива. Он как бы отвёл себе здесь роль дирижёра и созидателя, а прежде всего — руководителя и взял на себя всю полноту ответственности за успех нового важнейшего дела. Его непримиримость к любым формам научного шарлатанства, высочайшая требовательность к научной честности, умение видеть в первых сбивчивых и, быть может, робких предложениях своих молодых сотрудников проблески таланта и путей решения технической проблемы государственной важности — эти черты Игоря Евгеньевича вышли на объекте на первый план.

По существу, с огромной силой проявилась неожиданная черта его дарования, столь редкая для физика-теоретикаего класса,— умение в интересах общего дела слиться в усилиях и поисках с сотрудниками, со всем коллективом. Он принадлежал к числу высших авторитетов и гарантов, которым доверяло административное руководство и министерства, и объекта, когда речь шла о перспективности и доброкачественности того или иного технического предложения и о компетентности их авторов. Одновременно вместе с Зельдовичем он пестовал молодыхфизиков-теоретиков,прививая им и поддерживая вкус к тонким проблемам современной физики „переднего края“ — будь то физика ядра или элементарных частиц. Это стало залогом высочайшего профессионализма, казалось бы, оторванных от „большой науки“ молодых талантов.

С появлением Тамма и его коллег(а надозаметить, что одновременно приехали и входили в его группу Н.Н. Боголюбов, В.Н. Климови Д.В. Ширков)коллективфизиков-теоретиковобъекта по своей мощи, может быть даже превосходил теоретические отделы, имевшиеся в то время в московских физических институтах, включая Институт атомной энергии. Недаром приезжавший на короткое время на объект И.Я. Померанчук то ли в шутку, то ли всерьёзкак-тозаметил, что в смысле кадров теоретической физики „Саров следует назватьНью-Москва,а Москву — Старые Васюки или Старый Саров“. И действительно, коллектив теоретиков в ту пору достиг как бы „критической массы“ и приобрёл самодовлеющее значение, постепенно превратившись в своеобразный „мозговой трест“Арзамаса-16.

До приобщения к атомной тематике, к объекту, Игорь Евгеньевич был связан только с той физикой, которая „делается на клочке бумаги“, на языке знаков и формул. На объекте он особенно ясно почувствовал и увидел, что существует иная область теоретической физики, которая требует инженерного подхода и проведения технических расчётов. Конечно, ему были чуждыкакие-токонкретные конструкции или схемы и он не рисовал „картинок“: Игорь Евгеньевич сосредоточивал своё внимание на физической, принципиальной стороне дела.

Он передавал свой богатейший опыт сотрудникам и прививал им вкус к пониманию прежде всего физической сути процессов, происходящих в той или иной конструкции. До сих пор эта черта представляет собой отличительную особенность воспитанников Игоря Евгеньевича, продолжающих трудиться на объекте.

В то времяфизики-теоретикиработали с большим энтузиазмом и ничто, кроме личного интереса и любопытства, над ними не довлело. Это была коллективная работа, которая сама по себе вносила новую струю, в том числе и во взаимоотношения между сотрудниками. Справедливости ради надо сказать, что тогда и время было замечательное: куда ни ткни палкой — из неё вырастало дерево. К сожалению, ныне, когда развитие вычислительных средств достигло большого совершенства и компьютеры стали доступны, формируется новое поколение теоретиков, в значительной мере попадающих под гипноз формализованных расчётов, причём физика отступает на второй план.

Занимаясь сугубо военной тематикой, Игорь Евгеньевич находил время и для занятий „открытой“ теоретической физикой. Примерно за час до окончания рабочего дня, когда производственные вопросы иссякали, он с увлечением принимался за свои выкладки. Именно здесь он заложил основы описания резонансных частиц.

Иногда он любил засиживаться и был удивительно быстр в вычислениях: лист следовал за листом и стопка исписанной бумаги нарастала с большой скоростью. Случалось, его новый день также начинался с не законченных накануне выкладок. Но спустя минут сорок или час начиналось деловое обсуждение. Говорил он быстро, скороговоркой и даже шутил, чтокто-тоустановил единицу скорости речи — „один тамм“…

В течение первого года, когда теоретики ещё работали в здании на заводской территории, у Игоря Евгеньевича не было отдельного кабинета и он сидел в довольно большой комнате вместе с Сахаровым и таким же курильщиком, как сам,— Романовым. Андрей Дмитриевич, тактичный и терпеливый,какого-либонеудовольствияиз-затабачного дыма не выказывал. Работали без ограничения времени. Вопросов, связанных с техникой и наукой, было так много, что времени для разговоров на посторонние темы не оставалось.

Стиль работы Игоря Евгеньевича с переездом на объект не изменился. Однако, кроме теоретической физики, он соприкоснулся теперь с конкретными техническими проблемами и задачами по реализации тех или иных предложении и идей. И, случалось, он распекал какого-нибудьнерадивого исполнителя. Однажды сотрудники оказались свидетелями, как Игорь Евгеньевич, спустившись к математикам, возмущённый, что решение одной из задач непозволительно затягивается и выполняется без должного усердия, взорвался и, почти переходя на крик, выговаривал „волынщику“: „Как вы — кандидат наук — допускаете такое!.. Рядом с вами работает молодой специалист и всё успевает! Как вы можете?!“

С весны 1951 г.физикам-теоретиками математикам предоставили „красный дом“ — отдельное небольшое кирпичное трёхэтажное здание, которое входило в монастырский комплекси когда-тослужило гостиницей при монастыре. С этой поры из окна своего кабинета на третьем этаже Игорь Евгеньевич мог видеть через дорогу один из небольших храмов, превращённых в хозяйственный магазин, а теперь, в наши дни, вновь оживший для веры…

За И. Е. была закреплена легковая машина „Победа“, которую водила Вера — очень благожелательная простая женщина. Уважительная и наделённая чувством собственного достоинства, она у всех вызывала неизменную симпатию.

Вера возила не только Игоря Евгеньевича, но и набивавшихся в машину его молодых сотрудников. Тем более, что длительное время,2–3 года, он жил вместе с Адамским и Романовым, занимая половину двухэтажного коттеджа(молодёжь„оккупировала“ комнаты на первомэтаже). Вторую половину коттеджа занимал Боголюбов с Ширковым и Климовым.

Обедали дома, пользуясь услугами прикреплённой для этой цели тёти Сони. Тётя Соня готовила не только обеды, но и ужины. Пожилая, простоватая, она имела собственное представление о том, какая должна быть пища. Игорь Евгеньевич иногда ворчал, если еда была чересчур жирная. А то, шутя, вдруг замечал: „Как же так — вот у Давида Альбертовича (имелась в виду семья Франк-Каменецких) такая вкусная сёмга! А почему у нас на кухне этого нет?“ Он мог за обедом, напустив на себя мрачный вид, неожиданно спросить у своих молодых коллег, знают ли они, что такое „чёрная пятка“. И выслушав экзотические предположения, в том числе и о некоей пиратской организации, довольный объявлял: „Это всего-навсего новые модные дамские чулки!..“

С особенным увлечением Игорь Евгеньевич рассказывал про всякие коллизии. Однажды он вспомнил, как ездил в горы и с кем-тоещё поджидал приезда математика Б.Н. Делоне, чтобы вместе отправиться в поход. Они ждали сообщения от своего товарища, и вскоре в лагерь пришла телеграмма: „Дело не идёт“. Поход был сорван, и виной всему оказалось то, что телеграфистка не так расставила буквы —по-своемупоняла фамилию.

Иногда для молодёжи устраивалось чаепитие, и Игорь Евгеньевич покорял своей доброжелательностью и гостеприимством. Наверху, в одной из двух его комнат, большей по размерам, сооружался длинный нарядный стол, на котором были сладости, фрукты, бутерброды… Гостям предлагалось несколько сортов чая, но отсутствовало вино… Вскоре возникала оживлённая беседа, и темой общего разговора становились и литература, и живопись, и политика. Новичков, особенно девушек, поражала не только непринуждённость атмосферы, но и то, как свободно чувствовали себя молодые теоретики в обществе Игоря Евгеньевича. Разговор шёл совершенно на равных, за столом он был олицетворением радушия. И даже в голову не приходило, что по возрасту он — старший…

Игорь Евгеньевич любил Агату Кристи и вообще иностранные детективы. Он обожал играть в шахматы, всюду находил партнёра и играл с необычайным темпераментом, искренне переживая как успех, так и поражение. Даже на даче, в Жуковке, по словам академика В.А. Кириллина(бывшегозаместителя главы правительства и близкого дачногососеда), он приходил к нему „играть в шахматы — но не приходил, а прибегал…“

Любил „подбить“ компанию, чтобы поиграть в карты. Но ценилне какую-нибудьзаурядную игру, а игру высокого класса — „винт“. Здесь ситуация не столь проста, как в шахматах, где достаточно найти одного партнёра. Игре предшествовал особый „ритуал“, когда надо было условиться сразу с несколькими партнёрами и договориться об определённом вечере. Обучив этой игре молодёжь, Игорь Евгеньевич испытывал истинное удовольствие от красивой, тонко разыгранной комбинации. И по ходу дела не стеснялся поругивать за промахи своего незадачливого партнёра по „команде“.

Бывало, игра затягивалась на весь вечер, особенно если подключались наиболее азартные участники — В.Ю. Гаврилов, Ю.Н. Бабаев, Л.П. Феоктистов, Ю.А. Романов, а то и приезжавший на объект К.А. Семендяев. И если Николай Николаевич Боголюбов — наш замечательнейший математик, настоящий крупный теоретик и необычайно глубокий человек — в минуты отдыха неизменно вспоминаетсяветеранами-арзамасцамикак тонкий ценитель превосходных сортов коньяка, то Игорь Евгеньевич — как страстный пропагандист изысканной, „салонной“ игры в карты. Из вин же он отдавал предпочтение лучшим грузинским образцам и, прежде всего, „Мукузани“.

Кстати, Николай Николаевич — массивный и добродушный — казалось,какого-либоэффекта от коньяка никогда не испытывал и поведение его от этого не изменялось. Он очень любил общение и появление „напитка“ обставлял с довольно большой театральностью. Среди теоретиков даже был известен „метод“ поглощения коньяка „по Боголюбову“. Он заключался в том, что берётся бутылка коньяка и наливается стакан кофе. Затем отпивается глоток кофе, а содержимое стакана дополняется из бутылки. Так продолжается до тех пор, пока бутылка не оказывается пустой…

Конечно, оказавшись на объекте, Игорь Евгеньевич — человек очень общительный и имеющий широкие связи — не мог не почувствовать специфических условий замкнутого пространства, отрыва от привычной жизни в Москве. К тому же, Наталия Васильевна — жена Игоря Евгеньевича — лишь два или три раза, и то на непродолжительное время, смогла наведаться к нему. Кроме неё, никто в семье не знал, куда в действительности уезжал Игорь Евгеньевич и где он теперь жил. Казалось бы, больше могли знать его московские сотрудники в ФИАНе, особенно те, с которыми у него были очень близкие отношения. Но они также не были посвящены, где находится таинственный „объект“.

Е.Л. Фейнберг запомнил занятную сценку, которая случилась, когда Игорь Евгеньевич уже вновь работал в Москве: „После каждого еженедельного „вторничного“ семинара у нас с Виталием Лазаревичем Гинзбургом(а когдаприезжал Андрей Дмитриевич,то и с ним)был обычай заходить в комнату к Игорю Евгеньевичу. Разговор мог идти о чём угодно, обо всём в мире.Как-томы остались вдвоём и я сказал: „Игорь Евгеньевич, вы проговорились…“ — „Что такое?!“ — „Вы проговорились, где находится город“. Он озабоченно спросил: „Как проговорился? В чём?“ Я говорю: „Вы рассказали, как прочиталио чём-то,не относящемся, конечно, к делу, в газете „Сталинградская правда“. Значит, объект находитсягде-тонедалеко от Сталинграда“. Он рассмеялся: „А-а-а,вот вы и ошиблись!..“ И добавил: „Это единственный объект, о котором ничего не знают и американцы“.

Игорю Евгеньевичу на объекте пришлось свыкаться с документами особой секретности и „обзаводиться“ специальной, опечатываемой папкой. Жизнь тогда была суровой, а требования режима очень строгими. К примеру, его сотрудники и сотрудники Зельдовича, работавшие вместе, в одном здании, формально не имели права знать о работах друг друга. Даже для людей такого масштаба, как Игорь Евгеньевич, выезды за пределы зоны были редкими и строго регламентировались.

Его раздражало, если солдат на контрольном посту в здание или на какую-тотерриторию слишком долго проверял его пропуск: сначала изучающе смотрел в лицо, потом так же внимательно в пропуск, а затем повторял эту процедуру, как, наверно, и предписывалось наставлениями. Игорь Евгеньевич нервничал, с трудом сдерживал себя. Иногда у него прорывалось: „Сколько же можно!..“

В этих условиях отдых на природе, рыбалка, когда удавалось получить пропуска и выехать за зону, на реку Мокшу,— были особенным удовольствием. Выезжали на двух „газиках“ в район Темникова большой компанией человекв семь-восемь.И располагались на берегу реки. Страстных или удачливых рыболовов не было, поэтому рыбу „ловили“ на темниковском базаре. После этого у каждого появлялась своя „специализация“, но, как оказывалось, рыбу умел чистить только Игорь Евгеньевич. И он безропотно исполнял свою „миссию“, отправляя молодёжь таскать хворост. Этим и занимались, переживая в душе чувство неловкости и вины, Ширков, Адамский, Романов, в то время как над костром „колдовал“ Климов…

На лыжной прогулке с Д. А. Франк-Каменецким.

В зимнюю пору выручали лыжи, заповедный лес манил своей белоснежной красотой. Энтузиастом лыжных прогулок былФранк-Каменецкий,который нередко ходил на лыжах обнажённый по пояс. Он и Игорь Евгеньевич были очень близки друг другу, многие отмечали сходство их натур. Давид Альбертович был человеком ярким, уникальных энциклопедических знаний и высокой интеллигентности.

Между тем коллектив И.Е. Тамма на объекте постепенно подрастал. В 1951 г. приехали Ю.Н. Бабаев, В.И. Ритус и М.П. Шумаев, в следующем — В.Г. Заграфов и Б.Н. Козлов… Однако по состоянию здоровья так и не смог появиться на объекте, где он уже даже числился, С.3. Беленький. Тем не менее Семён Захарович, работавший во время войны в ЦАГИ и прекрасно знавший гидроаэродинамику, много дал для общего дела. Ему принадлежат сохраняющие и сейчас своё значение для тематики объекта основополагающие работы по развитию неустойчивости Релея — Тейлора.

Из-запротиводействия режимных органов не смог переехать к Игорю Евгеньевичу Виталий Лазаревич Гинзбург, хотя им ещё в период работы группы в Москве была высказана одна из ключевых идей — о применении лёгкого изотопа лития в водородной бомбе…

Игорь Евгеньевич не только перевёл часть своих московских сотрудников в новый коллектив, но и перенёс сюда ту атмосферу и стиль, которые были в академическом институте. Он не так часто ездил в Москву — раз в один или два месяца, но, возвратившись, устраивал семинар и делился самыми свежими научными новостями. Физика для него была частью общего здания науки, а наука в его восприятии и системе оценок была международным явлением. Его взгляд на науку как на носительницу общечеловеческих ценностей и поэтому выполняющую особую миссию в мире не мог не передаваться и его сотрудникам. Он легко вспоминал различные эпизоды из истории физики и ясно понимал в ней место того или иного физического открытия или явления. Слушая Игоря Евгеньевича, нельзя было воспринимать физику иначе, как некое единое и очень совершенное произведение.

На происходящие вокруг события общественной жизни(которыедалеко не всегда можно было назватьположительными)Игорь Евгеньевич реагировал остро и высказывался вполне откровенно. Это были тяжёлые времена — последние годы правления Сталина, и „дело врачей“ — только один из ярких тому примеров.

В маленькой столовой в коттедже, когда за обедом или ужином собирались его обитатели, разговор шёл не только о текущих научных заботах. Игорь Евгеньевич, касаясь некоторых правительственных решений, не боялся открыто высказать своё несогласие. Его независимость проистекала,по-видимому,и из чувства уверенности, что он необходим „объекту“, и из того, что его имя известно в мире. Но, главное, он прежде всего был смелым человеком.

После смерти Сталина, а особенно после знаменитого доклада Хрущёва на XX партийном съезде, люди почувствовали себя свободнее и высказывались откровеннее. У многих даже „развязались языки“. Игорь Евгеньевич остался самим собой: он и прежде был внутренне свободным человеком, и новая ситуация ничего не добавила. Многие тогда „прозрели“, но не Игорь Евгеньевич: „зрячим“ он был всегда. Атмосфера свободной дискуссии по любому вопросу, которая создавалась с участием Игоря Евгеньевича, позволяла высказываться критически без оглядки на официальную точку зренияили на чьё-либодолжностное положение и развивала, в первую очередь у молодёжи, самостоятельность взглядов и оценок.

Его отношение к „объектовской“ тематике было взвешенным. К примеру, его никак нельзя было записать в этакие экстрапацифисты. Он не испытывал радости, что приходится заниматься страшным оружием, но воспринимал своё участие в этих работах как суровую необходимость для обеспечения равновесия в мире.

Только однажды Игорь Евгеньевич был на атомном полигоне. Он приехал туда, облечённый и большими правами, и большой ответственностью. Это были напряжённые августовские дни 1953 г., когда решающему испытанию и оценке подвергались и его собственные самоотверженные усилия последних волнующих пяти лет. 12 августа под руководством Игоря Васильевича Курчатова прогремел мощный взрыв сахаровской „слойки“. Первая в мире водородная бомба стала реальностью…

Вскоре, посчитав свою миссию завершённой, он с чувством выполненного долга покинул объект, не дожидаясь гребня следующей волны, которая „захлестнула“ здесь людей и привела к замечательному успеху. Он уехал, захватив лишь начальную стадию большой работы. Его, крупнейшего учёного, техника не увлекала. Один из архивных документов Арзамаса-16хранит лаконичную запись о том, что И.Е. Тамм „в соответствии с приказом т. Малышева В.А. от 30 ноября 1953 года откомандирован в распоряжение управления руководящих кадров Министерства с 1 января 1954 года“.

Такой могучий и уникальный организм, какАрзамас-16, не мог не повлиять и не произвести на Игоря Евгеньевича особого впечатления. Здесь, приобщившись к проблемам государственной важности, он, быть может, впервые оценил грандиозный масштаб и значимость работ, увидел, какие колоссальные силы были задействованы. Он приобрёл опыт участия в совещаниях, время от времени проводившихся в высоких властных структурах. Позднее Тамм делился дома со своими близкими тем впечатлением, которое вынес от подобных совещаний у Берии, отмечая, что тотпо-деловомуумел проводить их и умудрялся(естественно, не понимая многихтонкостей)быстро схватывать и улавливать правильные точки зрения.

Расставшись с объектом, Тамм не порывал с ним связей и приезжал для участия в различных экспертизах, а то и в качестве гостя на какое-либоторжество.

Он был первым, кто рассказал своим коллегамв Арзамасе-16о замечательных открытиях, сделанных в начале50-хгодов английскими и американскими учёными в области молекулярной биологии. Узнав об этих работах из западных научных журналов, он сразу понял: получены результаты фундаментального значения. Произошёл прорыв, который привёл к новому знанию огромной важности.

Игорь Евгеньевич мгновенно увидел, что открываются захватывающие перспективы. Но не для биологов в нашей стране, где Лысенко разгромил отечественную школу генетиков и, опираясь на поддержку властей, предал анафеме принципы молекулярной биологии. В этой ситуации Тамм пришёл к выводу, что содействия нашей генетике надо искать в средефизиков-ядерщиков,и стал действовать немедленно. Это был случай, когда в полной мере „сработала“ его причастность к атомному проекту. Игорь Евгеньевич учитывал, чтофизики-ядерщики,и особенно Курчатов, пользуются огромным авторитетом у правительства. Поэтому решил заинтересовать Игоря Васильевича новым биологическим направлением. Этому способствовало и то, что физики, занимаясь проблемой радиационной опасности, изучали воздействие ионизирующих излучений на организм человека.

На рубеже1957–1958 гг. И.Е. Тамм зачастил в Институт атомной энергии, стараясь увлечь Игоря Васильевича и уговорить его развернуть многообещающие исследования с привлечением сохранившихся у насучёных-генетиков.Вскоре в Институте начал работать специальный семинар. Его вёл Игорь Евгеньевич. На первых порах круг участников, был ограничен. Одним из них был М.А. Мокульский — впоследствии директор Института молекулярной генетики Академии наук.

„Семинар проходил сначала в кабинетах наших институтских академиков,— вспоминает он,— а затем и в конференц-зале. Иногда бывал Игорь Васильевич, чаще — Анатолий Петрович Александров. Игорь Евгеньевич вёл заседания без какой-либо торжественности. Он был похож на главного докладчика или на экзаменатора выступающего. Всё время бегал по аудитории и, концентрируясь вдруг на каком-то, казалось бы, незначительном пункте доклада, сильно возбуждался. В качестве докладчиков приглашались известные биологи. Мы сидели, слушали порой непонятный для нас разговор, а Игорь Евгеньевич продолжал очень настойчиво во что-то углубляться…

Скоро выяснилось, что атомщики действительно могут оказать содействие генетикам. Проблема радиационной опасности сослужила здесь очень хорошую службу: под её „прикрытием“ в 1958 г. в составе Института атомной энергии и был создан Радиобиологический отдел. Его возглавил В.Ю. Гаврилов, а среди сотрудников оказались некоторые опальные генетики. В 1977 г. этот отдел выделился в самостоятельный академический Институт молекулярной генетики. Конечно, Лысенко очень скоро узнал о создании нового отдела у физиков-атомщиков, но он был уже бессилен что-либо предпринять: коллектив работал под мощной защитой Игоря Васильевича Курчатова. Как говорится, лёд тронулся и, конечно, первый поклон тут всё-таки Игорю Евгеньевичу Тамму“.

Игорь Евгеньевич этим не ограничился. Он страстно пропагандировал достижения молекулярной биологии, выступая с лекциями в научных аудиториях Москвы и Ленинграда и стараясь заинтересовать новым разделом науки прежде всего студенческую молодёжь. Позднее он сыграл важную роль в окончательном ниспровержении Лысенко и его приспешников. Будучи человеком эмоциональным, Таммпрямо-такивскипал, когда ему приходилось говорить о Лысенко. В эти мгновения он бывал особенно убедителен, показывая, что такое возня вокруг науки в отличие от истинной и благородной научной борьбы.

Игорь Евгеньевич увидел особое могущество физики, работая на объекте, оценил её значение для небывалой техники. Именно здесь он почувствовал, что наступает эра вычислительной математики — в атомной отрасли новое „поветрие“ проявилось мощнее и раньше, чемгде-либо.Как-тона объекте он даже рассуждал с Померанчуком о том, что физике, как и науке в целом, повезло, что уравнение Шредингера решается аналитически. Второй раз так не повезёт, и поэтому вычислительной математике уготована роль главного инструмента науки…

Сейчас, имея в виду участие Тамма и его фиановских сотрудников в создании водородного оружия, можно встретить рассуждения о том, что в СССР „в урановом проекте решающую роль сыграли физики ленинградского Физтеха, а в водородном — московского ФИАНа“. Хотя, на первый взгляд, это утверждение может показаться правдоподобным, в действительности оно не отражает реальной ситуации. Говоря кратко, идею „слойки“ привнесли сотрудники ФИАНа. Но её реализация была сложнейшейнаучно-техническойзадачей, которая потребовала вовлечения всех подразделений мощного коллективаАрзамаса-16и самой широкой кооперации.

„Слойка“ — первая в мире водородная бомба. Она явилась приоритетным достижением советских физиков и вполне могла стать реальным оружием. Она „вписывалась“ в ракету — знаменитая „семёрка“ Королёва, сделавшая эпоху в нашей космической программе, создавалась именно под этот заряд. Однако на вооружение „слойка“ так и не была принята: наши физики 22 ноября 1955 г. успешно испытали водородный заряд, в котором был заложен совершенно новый принцип, предопределивший современный облик отечественного водородного оружия. Этот успех был достигнутв Арзамасе-16Сахаровым и Зельдовичем и их сотрудниками. Конечно, при формулировке новых идей опыт работы над первой водородной бомбой сыграл положительную роль.

В одном из писем Игорь Евгеньевичкак-тозаметил, что он избалован своими учениками. Редко кому из ученых выпадает счастье воспитать такие таланты, как Сахаров, Гинзбург или Семён Петрович Шубин, которого Игорь Евгеньевич очень любил. Шубин был арестован в Свердловске и в 1938 г. расстрелян.

К своим ученикам он относился с трогательным вниманием. Стоит напомнить, что ещё до испытания „слойки“ Игорь Евгеньевич, характеризуя Андрея Дмитриевича как „одного из самых крупных ведущих физиков нашей страны“, написал: „Не может быть сомнений в том, что А.Д. Сахаров заслуживает не только учёной степени доктора физических наук, но и избрания в Академию наук СССР„. Однако подписи Игоря Евгеньевича нет на документе, в котором после успеха испытания 12 августа 1953 г. предлагалось избрать совсем молодого 32-летнего Сахарова сразу в академики. Более того, И.Н. Головин свидетельствует, что Игорь Евгеньевич говорил ему: „Зачем сразу в академики?! Сейчас Андрей — молодой человек. Его надо выдвигать в члены-корреспонденты! Андрею следует вернуться с объекта и развивать физическую науку в среде учёных…“.

Да, Игорю Евгеньевичу „везло“ на выдающихся учеников. Но выдающихся учеников не бывает без выдающихся учителей. Тамм был не только великим учителем. Он был великим учёным и гражданином.

„Природа“