Чаепития в Академии: табуретка на Полюсе

На том месте, откуда "земная ось уходит строго на юг", он поставил табуретку и сел на нее. Один из приятелей сделал фото. Так появился единственный в своем роде снимок: на Северном полюсе сидит человек на табуретке. Его доставил на Полюс атомный ледокол, в создании которого он принимал самое непосредственное участие.

Я поинтересовался у академика Николая Сидоровича Хлопкина, куда делась та знаменитая на весь мир табуретка, мол, не оставил ли он ее на Полюсе?

Ученый улыбнулся.

— Нет, пришлось отнести ее на борт ледокола, — сказал он, — на ней был инвентаризационный номер, это было имущество корабля и разбрасываться им нельзя, даже если ты находишься на Полюсе…

Отказать в юморе одному из самых известных в стране ученых нельзя, и в ходе нашей беседы я не раз убеждался в этом. В основном мы говорили об атомном ледокольном флоте и подводных лодках. И тому была веская причина: впервые в истории Российской Академии наук вручалась Медаль имени академика А. П. Александрова, и первым ее лауреатом стал мой собеседник, что было вполне закономерно, так как двух ученых не только связывала многолетняя дружба, но прежде всего общее дело. Я имею в виду создание подводного и ледокольного флотов. Эту программу возглавлял А. П. Александров, а верным и самым близким его соратником был Н.С. Хлопкин.

Я спросил его:

— Когда вы выступали со своим докладом в Академии наук, то многих удивил тот факт, что теперь на атомный флот в бюджете страны не выделяются необходимые средства. Это свидетельствует о том, что мы уходим с Севера, не так ли?

— Тут много аспектов: экономических, политических, нравственных… Но главное, конечно, это стратегия наших действий. Еще в 1916 году Россия определила, что границы страны на Севере идут по меридианам от крайних точек нашей территории, и все, что здесь будет открыто — острова, новые земли, моря — принадлежит России. Советский Союз затем подтвердил это решение. Однако по международному праву для подтверждения своих владений нужно, чтобы там жили и работали люди. Кстати, "разделение по меридианам" было введено не нами, а англичанами. Они поделили по этому принципу Антарктиду на сектора. Это было в 1906 году…

— Теперь понятно, почему так много внимания уделялось Арктике!?

— Создание полярных станций и их дрейф — это ничто иное, как демонстрация нашего присутствия в Арктике. Но станция часто "выходила" за пределы наших владений, и это как-то "компрометировало" наши границы. Походы на Полюс атомных ледоколов показали, что наши корабли способны достигать любой точки владений России в Арктике, и это, на мой взгляд, имеет особое значение.

— Мой отец был летчиком. В середине 50-х годов он много летал в Арктике. По всему Северу строились аэродромы, появлялись новые поселки, работали геологические экспедиции, — все это свидетельствовало, что мы весьма активно осваиваем Крайний Север. Да и создание атомного испытательного полигона на Новой Земле сыграло свою роль. Можно ли утверждать, что появление атомных ледоколов было очень важным событием в этом процессе?

— Безусловно! Как известно, срок навигации составлял всего полтора месяца. Потом мощность обычных ледоколов возросла до восьми тысяч лошадиных сил, и сразу же навигация стала два с половиной месяца… Потом появился "Ленин". Его мощность 44 тысячи, и навигация уже длилась семь месяцев. Это было в 1959 году. Ну, а затем потребовалось 16 лет, чтобы появилась "Арктика"… Так что создание ледокольного атомного флота было не таким простым и "безоблачным", как это может показаться непосвященным.

— В таком случае вернемся к истокам. Всегда интересно узнавать, как именно человек выбирает профессию. Как у вас это случилось?

— Я учился в МЭИ. На третьем курсе мне предложили перейти на новый факультет, который организовывался в институте. Туда отбирали тех студентов, которые учились хорошо. Я перешел на физико-энергетический факультет вместе с женой. Это был 1947 год. Однако через год мне сказали, что жена должна покинуть этот факультет, так как отец ее был репрессирован в 37-м году. Во время следствия он умер… Тем не менее мне разрешили остаться.

— Почему?

— Я был фронтовиком. В МЭИ я поступил до войны. Успел закончить один курс, ушел на фронт. Был под Воронежем. От Шепетовки прошел Львов, Бреслау, Сандомирский плацдарм, Берлин и дальше за Эльбу. На рейхстаге я расписался…

— Пехота?

— Я был в пехотном полку. Но поскольку я был ранен в 42-м году — нога у меня не сгибалась, мне дали коня. На нем я и передвигался. Сначала я был командиром взвода, потом четырнадцать месяцев я провалялся в госпиталях, снова на фронт уже помощником начальником штаба стрелкового полка. Сначала был "шестым помощником", а в конце войны уже "первым", "по боевым операциям".

— Неплохо вы их вели, если оказались за Эльбой!

— На речке Мольда.

— Там встретили американцев?

— Да. Конфликты с ними разные утрясали…

— Что вы имеете в виду?

— Они вели себя недисциплинированно. Речка небольшая, мы стоим с другой стороны. Они бросят полено в воду и начинают по нему стрелять. Пули летят в нашу сторону. Мы им претензию. А они в ответ: "Почему окопы роете?" Объясняем, что у нас устав, в котором четко написано, что надо закрепляться на том месте, где остановились войска… Потом они стали поить нас коньяком. Нас крайне удивило, что закуски нет. Оказывается, у них так принято… Потом они к нам приехали. Мы их угостили так, что они ползком к себе возвращались…

— Надеюсь, угощали с закуской?

— Как положено… Полк уходил на родину, а у меня открылись раны. У меня кость была перебита, болезнь неизлечимая. Я получил "белый билет". Капитаном ушел из армии… Вновь попал в госпиталь, а он рядом с МЭИ. Проковылял я туда на костылях… Меня снова на первый курс зачисляют, так как никаких документов об учебе до войны не осталось. Правда, в институте знали, что я жив, так как бывшие мои товарищи по МЭИ видели мою надпись на рейхстаге — "Хлопкин из Петушков". Но все же пришлось начинать с первого курса снова. Учебой я решил заняться всерьез. До обеда иду на костылях в институт, а после обеда — в госпитале. По сопромату проводили контрольную. Мне преподаватель говорит, мол, вы новенький, а потому не пишите ее… Но я все-таки написал… Оказалось, что я единственный получил пятерку. И это во многом определило мою судьбу. Меня оперировали ежегодно до 1956-го года. Иногда по два раза в год. А потом хотя и бывали "обострения", но их уже глушили антибиотиками…

— И вы настойчиво учились и работали?

— Это был единственный способ победить болезнь… Пятнадцать операций под общим наркозом…

— Крепкие пехотные капитаны в нашей армии!

— Да, это так… Жену отчислили с факультета, а я продолжал учиться. Нас готовили очень хорошо. Мы проходили все инженерные дисциплины, которые были в МЭИ. А там много лабораторных занятий, домашних заданий. И в то же время нам читали лекции С. М. Фейнберг, А. П. Александров, А. Д. Сахаров, Р. Д. Шафаревич и другие выдающиеся ученые. Во время обучения мы должны были работать в научных лабораториях. В 1949-м году я был принят лаборантом в Лабораторию №2. Мы попали к В.И. Меркину — главному технологу первого реактора… Я занимался повышением работоспособности урановых блоков. Работали на специальных установках…

— Это была борьба с "распуханием" урановых блоков, с "козлами" и другими неприятностями, которые появлялись на первом промышленном реакторе?

— Там было множество проблем, в том числе тепловые нагрузки, возможность "возгорания блоков", "искривления колонн" и прочее…

— И что больше всего запомнилось?

— Месяц продолжался эксперимент по "искривлению". Потом изъяли колонны, а в аппарате множество окурков, хотя курить в лаборатории было категорически запрещено!

— А вы курили?

— До 59-го года — ужасно! Двух пачек в день не хватало…

— Значит, и ваши окурки там были?! А если серьезно: вы знали о том, что работаете на бомбу? То есть, получаете плутоний, который необходим для нее?!

— Конечно. Нам "теорию реакторов" Фейнберг прочитал в полном объеме. Да и дипломы были вполне конкретными. Подготовка специалистов была поставлена прекрасно. Первые два курса — атомные электростанции. Это был 48-й год. В 50-м году мы представляли уже корабли с атомными установками. Это были ледоколы, торговые суда, военные корабли, подводные лодки. Далее — авиационные и ракетные установки. Следующий курс — исследовательские реакторы.

— Но ведь еще не было первой атомной бомбы?!

— Но наши отцы-основатели уже думали о будущем и готовили для него специалистов! Причем шел разговор об очень широком использовании атомной энергии во всех областях науки и промышленности. Были даже проекты создания локомотивов для железных дорог…

— Экзотика!… И весьма странно звучит: "паровоз с атомным двигателем"?!

— Эйфория была. Казалось, что атомная энергетика может решить все проблемы. Потом пришло отрезвление… Американцы, кстати, тогда говорили, что к 2000 году у них будет двести атомных судов!

— Разве это прошло бесследно?

— Нет, конечно. Ошибка в стратегии всегда дорого обходится обществу и стране. Под бурное развитие атомной энергетики было понастроено множество цехов и производств, а сейчас непонятно, чем им заниматься. Везде есть возможности для производства сотен энергетических реакторов, но в них самих нет необходимости… Есть необходимость в конверсии, но ее нелегко осуществить в жизни. Пожалуй, только с ледоколами у нас получилась очень хорошая конверсия. Трудно даже придумать что-то лучше нее! Мы брали у военных моряков самые передовые технические решения и воплощали их в ледоколы.

Из документов Минатома: "С 1957 г. по 1995 год Россия создала 245 атомных подводных лодок (в США создано 281 АПЛ). Бессмысленность создания такого огромного арсенала атомных подводных лодок с обеих сторон для военных целей очевидна.

Первая российская АПЛ с одним атомным реактором на легкой воде в качестве теплоносителя была построена в городе Северодвинске и спущена на воду в августе 1956 года под названием "Ленинский комсомол". Эта лодка на испытаниях достигла скорости 49,4 узла в подводном положении, установив мировой рекорд скорости. Большинство российских АПЛ имело два независимых реактора, в то время как американские АПЛ строились преимущественно по однореакторной схеме".

— Все-таки военная техника всегда была впереди?

— Это естественно для нашей отрасли. Но военные суда плавают мало, а ледоколы отдыха не ведают. Когда грузооборот по Северному морскому пути был шесть с половиной миллионов тонн, они "молотили" по семь тысяч часов. Причем аварийная защита не срабатывала, что свидетельствует о надежности ядерных установок.

— Прошу вас вернуться к истокам этого направления. Как все начиналось?

— Мы вели настоящую исследовательскую работу. К нам, молодым, приходили Курчатов и Александров, чтобы посмотреть, как и что мы делаем. Причем доверие было полным… И это, конечно же, не только вдохновляло, но и рождало высокую ответственность. Я занимался промышленными реакторами, а потом в 1952 году вышло постановление о подводной лодке. Документ был подписан самим Сталиным, и уже это само по себе говорило о том, что созданию лодки придается особое, государственное значение. Поначалу я привлекался к этой работе лишь эпизодически. Секретность была страшная…

— Как и по бомбе?

— Наверное, именно так: "Особая папка", доступ строго ограниченного круга людей. Даже руководство Военно-Морского флота не знало, что создается такая лодка. "Особая папка" — это высшие государственные секреты… Кстати, это сильно мешало при создании атомной энергетики, так как секретами реакторов для подводных лодок нельзя было делиться даже с коллегами. В ведь эти реакторы "выползли на берег" и стали потом ВВЭРами. Морской опыт, безусловно, сильно бы помог создателям АЭС, но этого не случилось…

— У американцев уже создавалась лодка с атомным двигателем. Вы знали о ней?

— Мы узнали о ней поздно. У нас же создавалось десятка полтора проектов реакторов, из них было отобрано четыре типа. Два на газовом теплоносителе, один на жидкометаллическом, и еще — водяной реактор. Потом осталось два последних.

— Лейпунский и вы?

— Причем он шел впереди: его реактор был основным, а наш — запасной вариант. Однако вскоре стало ясно, что у них проблем гораздо больше, чем с водяным реактором. Только после того, как мы сделали стенд в Обнинске, стало известно, что у американцев реактор с водой под давлением. Кстати, на Женевской конференции мы узнали, что и у французов и у англичан реакторы тоже водяные…

— Разведка уже работала плохо? Как известно, вся атомная агентура в начале пятидесятых готов была раскрыта…

— У нас не было никаких разведданных, до всего приходилось доходить самим, а потому, наверное, у нас лучше и получалось… Оказывается, мы шли одинаковым путем с американцами.

— И как это стало известно?

— В 59-м году приезжает к нам с визитом вице-президент США Ричард Никсон. У него консультант адмирал Риковер. В Ленинграде им показали ледокол "Ленин". Из ученых сопровождал гостей авиаконструктор А. Н. Туполев. Ну, а принимали делегацию партийные функционеры. В общем, специалистов от нас не было. На ледоколе программа не предусматривала посещение реакторного отделения… И вот тут-то все и началось! Никсон по программе уже должен уезжать в Смольный, а адмирал Риковер говорит, что он не поедет и должен остаться. Мол, он желает встретиться с учеными. Ему говорят, что у нас по субботам ученые не работают. Тогда адмирал называет ряд фамилий из Средмаша. Ему говорят, что все в Москве. "Нет, — возражает адмирал, — по нашим данным они здесь и наблюдают за нашим визитом!" Адмирал потребовал, чтобы ему открыли реакторное помещение. На сообщение о том, что все рабочие ушли и унесли с собой ключи, он не прореагировал. Адмирал настаивал на своем, потому что в Америке, принимая нашу делегацию, показывали все, что гости пожелали. А в составе той делегации никого из атомщиков не было, науку представлял академик Туполев. Теперь же американцы требовали, чтобы и им показали все, что они пожелают. Из Москвы пришло "добро", и адмирал Риковер два часа лазил по реакторному отделению. Облазил абсолютно все! Сказал, что конструкция хорошая… А как он мог оценить иначе?!

— Проголосовал за вашу будущую Ленинскую премию!

— Так уж получилось… По возвращении в Америку он призвал форсировать работы по "Саванне", чтобы у них появилось первое гражданское судно. Адмирал потребовал сильнее засекретить работы в Америке. Он подумал, что мы получаем от них данные. Более того, он настаивал, чтобы даже детские игрушки, которые копировали "Наутилус", были изъяты из продажи… Тогда адмирал не понял, что просто мы шли в одном направлении, параллельно, и кое в чем уже обошли американцев. Он же жил старыми представлениями. Американцы были у нас летом, а уже в октябре 59-го года начались ходовые испытания ледокола.

Из документов Минатома: "Мы и американцы вместе со строительством АПЛ занимались созданием средств слежения и контроля за перемещениями АПЛ. Это была огромная самостоятельная работа. Сотни военных и закамуфлированных гражданских судов, самолеты и вертолеты, многие десятки специальных спутников и размещенная в морях и океанах аппаратура выдавали периодически информацию о нахождении АПЛ и путях их движения. Однако эксплуатационный ресурс АПЛ оказался сравнительно небольшим. От воздействия морской воды оборудование лодок через 3-5 тысяч часов эксплуатации требовало капитального ремонта.

К концу 1995 года полностью выведены из боевого дежурства АПЛ первого поколения и более 70 процентов АПЛ второго поколения (всего около 140 единиц). Разгружено от ядерного топлива пока не более 40 процентов лодок. Часть подводных лодок имеет поврежденные активные зоны реакторов, что требует нестандартных условий перегрузки. Массовый вывод из эксплуатации АПЛ создал напряженную обстановку с хранением отработанного ядерного топлива, которого накопилось около 1,5 тысяч тонн (200 активных зон)".

— С ледоколами ситуация более благополучная?

— С самого начала мы искали, где наиболее эффективно использовать атомные установки. Это были не только ледоколы.

— " С самого начала"?

— Да. Еще на студенческой скамье… Было ясно, что такие установки нужны там, где суда находятся вдали от портов и где им нужны большие мощности. Определили, что это ледоколы и китобазы.

— Действительно, после войны китобойный промысел был очень выгодным!

— Мы начали проектировать и то и другое. Параллельно начали строить реакторы. Один из них — тот, что для китобазы, до сих пор работает на территории Курчатовского центра. Мы его используем как "горячий стенд", на котором изучаются параметры активных зон.

— Нужны были разные реакторы?

— У коммерческого и военного реактора отличие большое. Одно дело экономика, и совсем иное — компактность и мощность. При создании реактором для ледоколов и плавбаз главную роль играла, конечно же, экономика. Уже был технический проект, создавались реакторы для плавбаз, но вскоре мы сообразили, что использовать атомные установки нельзя. Дело в том, что разделка туш шла на палубе, следовательно, радиоактивные осадки могли выпадать на них, и кто будет гарантировать "чистоту" продуктов?! Следует помнить: в то время многое в радиационной медицине и биологии было неизвестным, а опасения были реальными. К тому же в тех районах Земли шли ядерные испытания оружия. Если появятся реакторы на наших судах, то американцы и французы сразу же заявят, что они к заражению китового мяса не имеют никакого отношения… Так что к научным и техническим проблемам приплюсовались и политические.

— А потом и китовый промысел оказался под запретом!?

— Но тем не менее для китобоев два реактора мы сделали. Один у нас, а о судьбе второго мне ничего не известно. Наверное, где-то работает и сегодня… Наша техника была надежной и долговечной. По сути дела тогда начиналась настоящая конверсия. И ярким ее воплощениям стал атомный ледокольный флот. Самые передовые технические решения использовались в ледоколах — ведь они работают во льдах, то есть в самых тяжелых условиях. И в свою очередь ледокол становился своеобразным исследовательским центром: в общей сложности на них мы испытали 15 типов активных зон, что помогло поднять эффективность и надежность атомных реакторов.

— В свою очередь это влияло на развитие всей промышленности?

— Конечно. Очень многое приходилось решать по-новому.

— Приведите хотя бы один пример?

— Та же сварка. Ее качество не удовлетворяло нас. Даже та сварка, которая использовалась в химической промышленности. Нужно было поднять ее на новый уровень. Свою роль сыграли и научные исследования, и новые методы сварки, но главное, на мой взгляд, сделал Ефим Павлович Славский. Именно он нашел самый эффективный способ, как решить эту проблему.

— И как же?

— Не помогало ни решение правительство, ни специальное постановление, ни приказы министров других ведомств. И тогда Славский на предприятиях Средмаша категорически запретил… социалистическое соревнование! Он распорядился платить только за качественно сваренный шов. А работы, если был брак, не оплачивать. Все это помогло преодолеть и этот барьер.

Из документов Минатома: "В августе 1956 года был заложен атомный ледокол "Ленин" водоизмещением 16 тысяч тонн. Он имел три реактора мощностью 90 мегаватт проекта ОК-150. Весной 1960 года ледокол "Ленин" начал первую навигацию по Северному морскому пути. При экономичном режиме работы реакторов он мог бы пройти без перегрузки топлива вокруг Земли 10 раз. Скорость хода "Ленина" была в два раза выше скорости лучших надводных кораблей. Ресурс основного оборудования был определен в 100 тысяч часов. После исчерпания ресурса работы оборудования ледокол "Ленин" был выведен из эксплуатации в 1989 году".

— Наверняка вы думали о будущем Арктики. И какую роль в нем должно были играть ледоколы?

— Курчатов называл их "блядоколами". Извините, конечно, за это выражение, надеюсь Дума меня не осудит, но из песни, как говорится, слова не выкинешь. Он говорил, что мы будем колоть не только лед, но и сопротивление судостроительной промышленности…

— А разве оно существовало?!

— Еще какое! 16 лет прошло между пусками "Ленина" и "Арктики". Все эти годы шла борьба.

— Но, насколько я помню, "Ленин" продемонстрировал свое преимущество сразу же!?

— Это так кажется со стороны. Каждый шаг испытаний вызывал яростное сопротивление. Был страх перед атомной энергией. Вышел, к примеру, ледокол на ходовые испытания. Буксировал его "Профессор Попов". Вышли в Балтику. Анатолий Петрович Александров настаивает, чтобы перешли на автономный ход. Но даже капитан, который был на ледоколе с самого начала постройки, сомневается: а вдруг что-то произойдет!? Вдруг Александров видит, что бурун пропал перед "Поповым". Стало ясно, что там машины остановились. Александров спокойно говорит капитану: "Сейчас мы этому "профессору" в зад врежем!" Капитан приказал запускать машину. Ледокол отвернул в сторону, один трос лопнул, потом другой, и ледокол пошел своим ходом… На Дальнем Востоке до похода "Арктики" на Северный полюс атомные ледоколы не признавали! А потом наступили тяжелые зимы, обычные ледоколы уже не могли спасать суда, и только тогда нас признали… В порт Владивостока не пустили грузовое судно "Севморпуть"! Из-за страха… И тут же разрешили войти в порт американский атомный крейсер. Поставили его у причала и продавали билеты всеми желающим…

— Значит, все-таки не всех атомных реакторов люди боятся, а только наших!?

— Нет, тут все-таки другая психология. Никто не знал, есть ли ядерное оружие на борту этого крейсера или его нет. Впрочем, американцы на такие вопросы не отвечают… Но факт остается фактом: наше атомное судно в порт не пустили, а перед американским атомным кораблем был зажжен "зеленый свет".

— В этом не людей надо корить, а власти…

Из документов Минатома: "В июле 1971 года началось строительство ледокола "Арктика" проекта 1052. Мощность его ядерной установки типа ОК-900А на основе реакторов для подводных лодок составляла 75 тыс. л. с., водоизмещение 23460 тонн. В декабре 1972 г. он был спущен на воду, а в конце 1975 г. прошел предварительные испытания в Карском море…

Третьим атомным ледоколом стал ледокол "Сибирь"…

В ноябре 1983 года со стапелей Балтийского завода спущен на воду четвертый атомоход "Россия"…

В 31 декабря 1988 году был сдан в эксплуатацию лихтеровоз "Севморпуть"…

В 1989 году построен пятый ледокол "Советский Союз"…

В 1992 году начал работать "Ямал"…

Затем появились два ледокола с однореакторными силовыми установками "Таймыр" и "Вайгач". Они предназначались для пропуска судов в устья рек. Одной загрузки ледокола ядерным топливом было достаточно для проведения трех навигаций".

— Неужели вас не удалось переубедить моряков, да и всех дальневосточников, что создан принципиально новый атомный флот, в котором есть не только ледоколы, но и грузовые суда?

— Нет. Вместе с капитаном мы пришли к людям. Говорим, возьмите любые дозиметрические приборы, если нашим не верите, приходите на лихтеровоз "Севморпуть", мы пустим вас к реактору. Измеряйте уровни радиации в любом месте, хоть на самой крышке реактора. Гарантируем, что у нас везде чисто. А потом попросите об этом же у командира американского крейсера. Мы убеждены, что вас и близко к реактору не пустят…

— Кто-нибудь принял приглашение?

— Два журналиста из Москвы. И все!…

— Вы устроили поход на Северный полюс "Арктики". Это была просто реклама?

— Это была демонстрация нашего флага. Мы владеем этими морями, способны в любую точку пройти своими ледоколами. Конечно, был и элемент рекламы, но все-таки главное — научный эксперимент. Надо было справиться с паковыми льдами. Походы на Северный полюс — это дрейфующие станции в конце ХХ века! Был перекинут мостик между прошлым и сегодняшним днем. Страна показала, что пришел новый этап освоения Арктики — у нас появился мощный ледокольный флот, который способен пройти даже на Северный полюс!

— Вы любите Арктику?

— Север не любить невозможно. Я часто отдыхал там, совершил 15 походов на байдарках…

— На всех ледоколах ходили?

— Практически на всех… Я был заместителем А. П. Александрова по судовым атомным установкам. На моем попечении были ледоколы, подводные лодки, крейсера…

— Кстати, почему о них мало говорится?

— Это могучие корабли. Но они "пасынки" на флоте.

— Разве такое возможно?!

— Они требуют особой подготовки экипажа. Для этого необходимы специальные центры, высокие знания, квалифицированные кадры. Для службы на атомном флоте, подводном и надводном, необходима не традиционная, а иная система подготовки экипажей, а это в современных условиях делать нелегко. Поэтому сейчас действует в основном "Петр Великий", а остальные боевые корабли стоят… На ледоколах все-таки полегче. Там условия для работы гораздо лучше, чем на обычных судах. И отдельные каюты, и в иллюминаторах помидоры с огурцами растут. Даже на Северном полюсе мы эти помидоры ели. Точнее закусывали ими…

— Для вас это стало каким-то итогом работы?

— Когда мы начинали проектировать атомные ледоколы, то попросились на обычный ледокол, чтобы посмотреть, как он работает во льдах. Определили, что месяца нам хватит. Но моряки сразу же сказали, мол, они не гарантируют, что корабль вернется через месяц. Если он застрянет во льдах, то в порт можно вернуться и через три месяца. В общем, ничего сказать по срокам они нам не могли, так как нельзя было предугадать, как в Арктике будут развиваться события. Поднимая же чарку водки на Северном полюсе, я думал о том, что с приходом сюда атомного ледокола теперь уже не события властвуют над нами, а мы управляем ими. Это был главный итог нашей работы.

— Как вы оцениваете то, что сейчас происходит в Арктике?

— Я считаю, что правительство ведет неправильную политику, удаляя людей с Севера. Все передается в частные руки. Был даже проект, чтобы атомоходы тоже передать. Но этого делать нельзя. Когда им владеет государство, то человек приходит на атомный ледокол мальчишкой и уходит с него на пенсию. Это его дом. Люди осваивают эту сложную технику, квалифицированно ею управляют. И совсем не случайно, что и установки, и сами ледоколы служат гораздо дольше, чем планировалось. Установки должны были работать сто тысяч часов, а ледокол двадцать лет. Сейчас на "Арктике" атомная установка проработала 140 тысяч часов без заводского ремонта! Оборудование очень надежное… На новых ледоколах ресурс будет уже 150 тысяч часов.

— Значит, новые ледоколы все-таки строятся!?

— Так, пожалуй, говорить уже нельзя. Точнее: делается все, чтобы хоть как-то их достроить… Денег катастрофически не хватает. Еще Б. Н. Ельцин на борту клялся, что сделает все, чтобы найти средства. Но обещания так и повисли в воздухе… Сейчас сняли дотацию с атомных ледоколов в Мурманске, чтобы эти деньги передать на достройку новых атомоходов. Правительство требует, чтобы ледоколы сами зарабатывали деньги в Арктике. Но "северный завоз" сведен на нет, Норильский комбинат работает хуже, чем раньше… В общем, грузопоток резко снизился, и это самое яркое свидетельство того, что работы на Севере сокращаются. Повторяю, такая политика глубоко ошибочна! Думаю, уже следующее поколение вынуждено будет исправлять это положение… Мы, атомщики, готовы к таким изменениям: ледоколы в Мурманске стоят и готовы выполнить любую работу в Арктике.

Из документов Минатома: "Атомный флот для гражданского назначения получил развитие только в нашей стране, хотя его проектирование осуществлялось в США, Франции, Англии, Японии, Канаде, Италии, Нидерландах, Финляндии, Китае. В 1962 году в США было введено в эксплуатацию судно "Саванна", превращенное в 1970 году вмузей, а в 1968 году в Германии было введено судно "Отто Ган". Эксплуатация его прекращена в 1977 году. В 1974 году Япония ввела в эксплуатацию судно "Муцу". С 1991 года судно снято с эксплуатации".

— Может быть, мы шли ошибочным путем?

— Нет. С эксплуатацией таких судов много сложностей. Но не технического характера, а экономического и политического. Ученые и инженеры свой долг выполнили — мы создали совершенную и надежную технику. К сожалению, уровень цивилизации еще недостаточно высок, чтобы по достоинству оценить это…

— Но ведь Игорь Васильевич Курчатов мог это сделать еще полвека назад?!

— Это был великий ученый. Не могу сказать, что я часто встречался с ним: слишком велика была дистанция до него. Знаю точно, что к ледоколам он "прикипел". На Женевскую конференцию нам было поручено подготовить по ним доклад. Александров — наш непосредственный начальник — был в это время на Севере, шли испытания атомной подводной лодки. Доклад был секретным, его надо было утвердить на совете. Я начал докладывать вместо Анатолия Петровича. Вдруг Курчатов останавливает меня, спрашивает: "Ты сказал "теплый ящик"?" Отвечаю, что да, "теплый ящик" — вещь абсолютно необходимая. Тогда Игорь Васильевич обращается к Н. А. Доллежалю, знает ли тот о "ящике". Тот говорит: "Первый раз слышу!" Курчатов спрашивает другого академика. Тот отрицательно качает головой. И тогда Курчатов говорит: "Я знаю, что такое "сыграть в ящик", но о "теплом ящике" слышу впервые!" Я пытаюсь объяснить, что в нем хранится запас воды на аварийный случай. Игорь Васильевич заключает: "Доклад переделать! Убрать все специальные термины, чтобы даже академикам все было понятно!"… Он распорядился, чтобы были сделаны фотографии ледокола. Раньше снимать категорически запрещалось. Срочно поехали на ледокол. Для масштаба нужно рядом с тем или иным оборудованием поставить человека. Но лица не разрешалось снимать. И в докладе, представленном на Женевскую конференцию, все люди сняты со спины. По этому поводу изрядно шутили не только мы, но и вся западная пресса, хотя, конечно же, доклад о ледоколе стал настоящей сенсацией.

— Где вам больше всего понравилось?

— Мне довелось побывать в разных местах планеты. Кстати, от моей работы больше всего пострадала семья: я бывал в командировках очень часто, иногда уезжал из дома на несколько месяцев. Побывал в Антарктике, в Тихом и Индийском океанах, на Камчатке, на Дальнем Востоке, на Крайнем Севере. Участвовали во всех комплексных испытаниях.

— Потому и пошли на Полюс?

— Конечно. В Арктике мне очень нравилось. Если было свободное время, то я палубы я не уходил.

— Медведей надеялись увидеть?

— Они появлялись часто. Ведь ледокол сначала топит льдину, а потом она всплывает. И рыба идет навстречу этому потоку. Она выскакивает на льдину и замерзает. Медведь знает это, а потому идет по "следу" ледокола. Два-три раза посмотрел на медведей, на моржей, но потом это зрелище наскучивает. Иное дело — лед! Самое красивое на Севере — это лед. Он неровный, в торосах, а потому неповторимый… Особенно поразил он меня однажды. Высадились на лед, установили палатку. И вдруг вижу идет снизу голубое сияние!… Фантастически красивые пейзажи в Арктике, и ими я любовался многими неделями… И никогда не привыкал к ним, и никогда они не надоедали!

— Что-то огорчает вас сейчас?

— Очень мало у нас молодежи. Недавно знакомый директор школы попросил меня показать школьникам старших классов первый реактор, некоторые лаборатории. Я устроил им экскурсию. Потом мы пошли в нашу столовую. Я поинтересовался у ребят, что их больше всего удивило. Конечно, надеялся услышать о реакторе, об установках. А мне они задают вопрос: "Почему у вас работают только старики?" Действительно, молодых у нас мало. Мы привыкли к тому, что институт постепенно стареет. Ведь для нас сотрудник, которому 60 лет, еще молод… А для школьников — это глубокий старик. Так что, проблема молодежи в науке в целом, и в нашем центре тоже, конечно же, самая главная. К нам приходят студенты и выпускники ряда самых престижных вузов, осваиваются в лабораториях, а затем "машут ручкой" — уезжают на Запад. Это большая беда нашей науки. Пока мы держимся на стариках, а старики еще не потеряли надежд…

— Спасибо вам за оптимизм!

Владимир Губарев