Не нужно относиться к этим текстам слишком серьезно. Один мой знакомый преподавал биологию в школе. Каждый урок он приправлял изрядной дозой шуток, не всегда объясняя, где научный факт, а где — остроумие. В итоге ученики потребовали, чтобы во время каждой шутки он доставал листок с надписью: «Это — ирония». Считайте, что такой транспарант поднят почти над каждой страницей этой книги.

И еще одно предупреждение. В тексте я часто использую местоимение «я». Это вовсе не от мании величия (хотя мой вымышленный психотерапевт не был бы здесь так уверен). Просто хотелось ощущения живого разговора, а не нотации с трибуны. К тому же, это многочисленное «я» подчеркивает, что речь идет лишь о моем мнении, а не о каких-то истинах, высеченных золотыми буквами на мавзолейном граните.

Голубая точка для землянина 

О том, как из науки сделать мировоззрение

Став главным редактором журнала «Кот Шредингера», я часто повторяю: «Мы — идеологическое издание!» Обычно меня тут же переспрашивают: «Вы за Путина или за Навального?» Нет. К российской политике наша идеология не имеет почти никакого отношения.

Речь идет о чем-то большем, о фундаментальных принципах. Правда, сформулировать их не так уж и просто — в современном мире есть сложности с языком описания идеологии. Вот во времена войн между «правыми» и «левыми» с этим было проще. Но попытаюсь как-то сформулировать. 

Хочу сразу предупредить, что я буду описывать свою личную утопию. Мы живем в эпоху, когда этот жанр максимально непопулярен. Вот антиутопии сейчас переливаются всеми красками на экранах и страницах, да и мне самому куда интереснее читать Оруэлла и Хаксли, чем Мора и Кампанеллу. Но без положительного образа в конце пути сложно двигаться вперед.

Еще одно предупреждение: я не пытаюсь идеализировать науку и ученых. Кандидатская степень не обеспечивает нимб над головой. Даже среди академиков попадались подлецы, доносчики, зануды и бюрократы. Научные труды — это не «Манифест коммунистической партии» и не «Моральный кодекс строителя коммунизма». Ученые капают в пробирки и разгоняют частицы. А вот общество может превратить добытое ими знание в нечто, что сделает жизнь более доброй и осмысленной, — или, наоборот, ухудшит. 

Ладно, поехали.

Во-первых, наука — это про сомнение. О чем бы вы ни говорили — об устройстве Вселенной, о выборах президента, о сортах апельсинов, — вы должны иметь весомые доказательства для уверенного высказывания. Иначе нужно уточнять: «возможно, что…», «как я прочитал в…», «можно предположить…». 

Такая неуверенность — это не только признак научного ума, но и прививка от любого фанатизма. Сомневающийся человек не будет подкладывать бомбу в супермаркет или требовать расстрела политических противников.

Как-то я брал интервью у Владислава Житенева, археолога из МГУ. Он уже много лет руководит раскопками в Каповой пещере на Урале. Нашел там много чего интересно, защитил по этой теме докторскую. Спрашиваю:

— Можете ли вы предположить, чем занимались люди, чьи наскальные останки вы изучаете в пещере? Они охотились или у них уже какое-то сельское хозяйство было?

— Увы, пока нам это не известно. Данных не хватает.

— А чем они питались?

— Пока с уверенностью сказать не могу.

— Ну а про жилище тех, кто приходил совершать свои ритуалы в пещеру, вы что-то можете сказать?

— Увы, тоже нет. Это у костра в экспедиции мы можем строить всякие фантастические предположения. Но с точки зрения науки, информации пока недостаточно…

Когда Владислав произносил это «не знаем», в его глазах виделось не отчаяние школьника, не выучившего урок, а наоборот — задор ученого, который пока чего-то не знает, но очень хочет узнать. 

В начале книги я советовал каждому повесить у себя над кроватью плакат «Зачем я это делаю?». Если у вас осталось место, то прикрепите еще один: «Кажется, по этому вопросу я не обладаю достаточной информацией…».

Это относится не только к ученым. Например, в жизни нормального школьного учителя наступает момент, когда он собирает все свое мужество в кулак и в ответ на каверзный вопрос ученика произносит: «Увы, молодой человек, я этого не знаю!»

Это как потеря сексуальной невинности — страшно, стыдно, непривычно. Но потом начинается новый мир, наполненный поисками и открытиями. Раз не знаешь, то есть куда двигаться и что изучать.

Второй пункт в моей утопии — про границы. Точнее — про то, что их нет. Как-то у нас в «Коте Шредингера» вышло двойное интервью с российским космонавтом и американским астронавтом, работающими на МКС. Вот представьте — политики США и России кричат об иноземной угрозе, соревнуются в санкциях и радуют избирателей новыми видами оружия. А в это время над Землей летает сложнейший прибор, внутри которого два крепких и умных мужика вместе делают свою работу. Им из космоса границ не видно. 

Современная наука учит интернационализму. Читаешь публикацию об исследовании, а там в списке авторов русский, американец, испанец, бразилец, немец… Даже у одного автора может быть много национальных принадлежностей. Например, кристаллограф Артем Оганов заведует лабораториями в США, России и Китае.

Мое отрицание границ касается не только территорий. Границы весьма условны и между любыми группами людей. Для психологии, медицины, физиологии — все мы относимся к одному виду. Разница в генах составляет мизерную долю процента.

На принятие следующего идеологического догмата меня вдохновляет знаменитая цитата из братьев Стругацких: «Жизнь дает человеку только три счастья — друга, любовь и работу». С друзьями и любовью все ясно, про это много книжек написано и сериалов снято. А вот работа часто воспринимается как нечто второстепенное — источник денег, трата нервов, неприятный промежуток между отпусками и выходными.

Наука — это одна из тех областей, где работа является важной частью счастья. Не для всех, конечно, для многих. Уверен, если завтра кто-то скажет: «Господа ученые, давайте мы вам будем платить такую же зарплату, а вы ничего не будете делать, просто дома сидеть», то тысячи научных сотрудников гордо откажутся, а то и на митинг протеста выйдут.

Работа (или лучше — труд) становится внутренним содержанием человека. Если у вас еще осталось место над кроватью, то повесьте третий психотерапевтический плакат, с надписью: «Ты кто?».

Девяностые и нулевые годы учинили бардак в отношениях между людьми и их профессиями. Астрофизики становились сантехниками, а сантехники — генеральными директорами. Появилось множество расплывчатых профессий типа «менеджер по развитию проектов». Но сейчас общество потихоньку приходит в себя. Отвечать на вопрос «ты кто?» становится легче. А если затруднение и возникает, то это скорее поиски себя и ответа на вопрос «кем я хочу быть?», а не подстраивание под внешние обстоятельства.

Наверное, мне повезло. И по жизни, и по работе мне все время попадаются люди, для которых их деятельность является главной идентичностью. Да, конечно, мы слушаем музыку, пьем пиво и думаем о судьбах России. Но на первом месте остается то, чему мы посвятили жизнь, — лечению людей, изучению мироздания, созданию чего-то нового.

Если довести мой идеал до абсолюта, то нет мужчин, женщин, евреев, гомосексуалистов, либералов, красавиц, православных, москвичей, новосибирцев — есть лесорубы, парикмахеры, инженеры, водители, учителя. Именно они создали этот мир.

Перейдем к следующей идеологеме, которой придерживаюсь я и многие мои коллеги. Назовем ее воинствующим пацифизмом. Мы слишком хорошо читали Толстого, Воннегута, Белля и Ремарка, чтобы иметь симпатии к такой гадости, как война. У меня к книжкам примешивается и личный опыт. 

 

 

Я, конечно, на передовой не воевал, но пять командировок в Чечню в 90-х сказываются. Не хочется писать о штурмовике нового поколения, когда ты видел своими глазами, что бывает после того, как подобная штука реализует свой инновационный технологический потенциал. Ты идешь часами по огромному городу и не видишь ни одного неразрушенного дома. Под этими развалинами — чьи-то жизни, чьи-то сломанные судьбы. И запах. Смесь каменной пыли со сладковатым ароматом разлагающихся трупов. После такого про оружие писать совсем не хочется. Ни про какое. 

Да, наука обеспечила человечество средствами убийства. Но, создавая свою утопию, хочется вспомнить именно тех ученых, кто осознал кошмарность войны и начал против нее бороться. Взять хотя бы того же Лайнуса Полинга, который в 1954 году получил Нобелевскую премию по химии «за изучение природы химической связи и его применение к объяснению строения сложных молекул», а спустя восемь лет стал лауреатом Нобелевской премии мира — за деятельность против ядерных испытаний и гонки вооружений…

Завершу этот идеологический раздел моей любимой цитатой из Карла Сагана. Источником вдохновения для знаменитого астронома стала фотография, сделанная в 1990 году аппаратом «Вояджер-1», сумевшим удалиться от Земли на рекордное для того момента расстояние — почти шесть миллиардов километров. На одном из сделанных им снимков видна наша планета — едва заметная бледно-голубая точка:

«Посмотрите на это пятнышко. Вот здесь. Это наш дом. Это мы. Все, кого вы знаете, все, кого вы любите, все, о ком вы слышали, все люди, когда- либо существовавшие на свете, провели здесь свою жизнь. Сумма всех наших радостей и страданий, тысячи устоявшихся религий, идеологий и экономических доктрин, все охотники и собиратели, герои и трусы, созидатели и разрушители цивилизаций, все короли и крестьяне, влюбленные пары, матери и отцы, дети, полные надежд, изобретатели и исследователи, моральные авторитеты, беспринципные политики, все «суперзвезды» и «великие вожди», все святые и грешники в истории нашего вида жили здесь — на пылинке, зависшей в луче света.

Земля — очень маленькая площадка на бескрайней космической арене. Вдумайтесь, какие реки крови пролили все эти генералы и императоры, чтобы на миг стать властелинами какой-то доли этого пятнышка. Подумайте о бесконечной жестокости, с которой обитатели одного уголка этой точки обрушивались на едва отличимых от них жителей другого уголка, как часто между ними возникало непонимание, с каким упоением они убивали друг друга, какой неистовой была их ненависть.

Эта голубая точка — вызов нашему позерству, нашей мнимой собственной важности, иллюзии, что мы занимаем некое привилегированное положение во Вселенной. Наша планета — одинокое пятнышко в великой всеобъемлющей космической тьме. Мы затеряны в этой огромной пустоте, и нет даже намека на то, что откуда-нибудь придет помощь и кто-то спасет нас от нас самих.

Говорят, что занятие астрономией воспитывает смирение и характер. Вероятно, ничто так не демонстрирует бренность человеческих причуд, как это далекое изображение крошечного мира. По-моему, оно подчеркивает, какую ответственность мы несем за более гуманное отношение друг к другу, как мы должны хранить и оберегать это маленькое голубое пятнышко, единственный дом, который нам известен».

Клетка для национальной гордости

О производстве патриотизма из трансурановых элементов

Слово «патриотизм» мне не нравится. Оно упорно ассоциируется с физиономией какого-нибудь политика, который вещает о любви к Родине, потея в своем костюме за несколько тысяч евро. Или с пафосными школьными линейками. Вспоминается классические: «Патриотизм — последнее прибежище негодяя» и «На патриотизм стали напирать. Видимо, проворовались».

Но это — глава о моей национальной гордости. Чем именно стоит гордиться в первую очередь? Самый удобный объект — военные победы. У России здесь список длинный — от Куликовской битвы до последней бомбежки Сирии. Мы разгромили хазаров, печенегов, половцев, татаро-монголов, шведов, поляков, немцев, французов…

Но только ли акты успешного смертоубийства могут являться поводом для гордости? Если взять науку и технику, то тут будет скромнее. Полет Гагарина, лампочка и радио — истории давние. А есть ли что-то, что может вдохновлять нас сейчас? 

Выйдите на улицу и спросите любого прохожего: знает ли он хотя бы одного современного российского ученого, за достижения которого можно испытывать гордость? В лучшем случае назовут Григория Перельмана.

Мне как научному журналисту легче, хотя поиски оснований для гордости не стоят в списке моих задач ни на первом, ни даже на десятом месте. Но чуть ли не каждый день сталкиваюсь с тем, что со мной в одной стране прямо сейчас живут люди, которыми стоило бы гордиться.

Я приведу только один пример, зато яркий. Помните таблицу Менделеева, которая висела у вас в школе в кабинете химии? В зависимости от того, когда вы учились, количество химических элементов в ней было от 92 до 114.

Все что, идет после урана, в природе не существует — новые клеточки приходится заполнять искусственно. Как правило, это делается так: берется мишень из одного элемента и ее обстреливают другим элементом, хорошенько разогнанном на ускорителе. Первыми это начала делать в 1940-х года группа американских ученых во главе с Гленном Сиборгом. Позднее такие эксперименты стали проводить в Объединенном институте ядерных исследований (Дубна, СССР) и в Центре по изучению тяжелых ионов (Дармштадт, Германия).

Началась трансурановая гонка — кто быстрее и дальше расширит таблицу Менделеева. Эта гонка была куда более дружественной, чем гонка вооружений, — ученые трех стран помогали друг другу, обменивались данными, создавали совместные группы, согласовывали методики. Но элемент соревнования был. Долгое время страны шли примерно на одном уровне. Однако в последние двадцать лет Россия неожиданно рванула вперед. Международный союз чистой и прикладной химии (IUPAC) официально признает, что все новые химические элементы — 113, 114, 115, 116, 117, 118, — либо впервые были получены в Дубне, либо созданы при непосредственном участии наших ученых.

Наши заслуги видны в названиях элементов. Сначала IUPAC присвоил 105-му элементу имя «дубний». Потом 114-й получил название «флеровий» в честь физика Георгия Флерова, руководившего синтезом новых элементов в Дубне. А в 2016-м международная комиссия утвердила наименование 115-го элемента — «московий». Это не в честь Москвы, а в честь Московской области, где расположена Дубна.

Ну и финал нынешней таблицы Менделеева — 118-й элемент (дальше пока ученые не продвинулись, 120-й предполагают синтезировать через несколько лет). Согласно решению IUPAC, он получил имя «оганесон». Так свою клеточку в самой главной химической таблице получил доктор физико-математических наук, академик РАН Юрий Оганесян.

Уникальность названия «оганесон» в том, что новые элементы не принято называть в честь живых ученых. Эйнштейн, Кюри, Резерфорд и другие классики науки оказывались увековеченными в таблице уже после смерти. Исключение было сделано только один раз. В 1997 году IUPAC утвердил за 106-м элементом название «сиборгий» в честь отца-основателя трансуранового синтеза Гленна Сиборга. И то, к этому моменту он мало занимался наукой и больше интересовался мемуарами и реформой образования.

И вот, второй раз в истории ученый получает при жизни свой персональный химический элемент. Согласитесь, это куда круче Нобелевских премий по химии и по физике вместе взятых. При этом Юрий Оганесян, в отличие от Сиборга, продолжает оставаться активным исследователем. Он — научный руководитель Лаборатории ядерных реакций ОИЯИ, готовит новые эксперименты, выступает на конференциях, читает лекции…

К чему я рассказываю эту историю про расширение таблицы Менделеева? Эта книга написана вовсе не для того, чтобы популярно изложить достижения современной науки. Она скорее о том, как эта наука отражается в общественном сознании. И Оганесян мне важен здесь как повод для национальной гордости.

Попадание современного российского ученого в фундаментальную таблицу химических элементов — это куда значимее, чем победа национальной сборной по метанию молота или даже по футболу. И гораздо важнее для человечества, чем разработка гипер-супермега-бомбы или какого-то еще высокотехнологического способа убийства. 

О новом элементе несколько раз говорили по телевидению, у Оганесяна немало государственных наград, его исследования относительно стабильно финансируются… Казалось бы — грех жаловаться. Но если мы так уж любим кричать о наших победах, то степень внимания к оганесону непропорционально мала. Иногда я сам впадаю в пафос и начинаю кричать:

— Юрий Оганесян должен каждый день появляться на экранах центрального телевидения! Его нужно вместо Путина поставить поздравлять россиян с Новым годом! Его портреты надо повесить в каждом школьном классе и в каждом кабинете чиновника!

Потом я успокаиваюсь. И с прискорбием понимаю, что стал рассуждать точно так же «патриотично», как любители погордиться за чужой счет.

Может быть, не стоит запихивать ученого в телевизор? В своей лаборатории он принесет куда больше пользы для жителей планеты Земля, на которой расположена и наша страна. И каким бы Юрий Цолакович Оганесян ни был умным, скромным, талантливым и выдающимся, гордиться все-таки стоит не его достижениями, а своими собственными.

 

 

P. S.

Вообще-то эта глава должна была быть гораздо длиннее. Например, я хотел рассказать про подледное озеро Восток в Антарктиде. Здесь тоже немало поводов для пафоса. Его существование доказали в 1950–1960-е годы советские ученые, что можно считать последним крупным географическим открытием в истории человечества. В 2012 году удалось пробурить три с лишним километра льда и достичь воды озера. Это сравнивают с полетом на Луну. И, наконец, в воде Востока, изолированной миллионы лет от всего мира, теоретически могут обитать существа, сопоставимые с инопланетной жизнью. Тут полный водоем национальной гордости, чистой как ледниковая вода. Но исследования озера Восток сейчас ушли из повестки дня, уступив место борьбе с Западом. Финансирование на проект выделяется мизерное, на полноценное исследование средств не хватает. Приходится гордиться все теми же Гагариным, Калашниковым и Менделеевым.