ОКО ПЛАНЕТЫ > Версия для печати > Федор Достоевский: «Безобразие есть несчастье временное»

Портрет писателя Федора Михайловича Достоевского. Василий Перов 1872 г.

Один из крупнейших классиков русской литературы, хорошо известный и зарубежным читателям, побеседовал с «Русской планетой» о деле Васильевой, ситуации на Украине и будущем нашей страны

— Федор Михайлович, как вам современная Россия? Столько лет прошло, а все те же типы, что и полтора века назад. Вот та же Васильева явно продолжает не только традицию русских чиновников-казнокрадов, но и хлестаковых, которым хватает дерзости выдавать себя за важных чиновников, будучи при этом мелкими прохиндеями.

— Хлестаков, по крайней мере, врал-врал у городничего, но все же капельку боялся, что вот его возьмут, да и вытолкают из гостиной. Современные Хлестаковы ничего не боятся и врут с полным спокойствием. Нынче все с полным спокойствием. Спокойны и, может быть, даже счастливы.

— Вам не кажется, что сейчас Россия в гораздо более печальной ситуации, чем в ваше время? Раньше ведь были не только казнокрады — были и те, кто радел за судьбу страны. Сейчас я не вижу таких политиков. Даже если брать просто публичных людей, и среди них почти не видно.

— Чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет неповрежденный, в сердце этого народа.

— Вы считаете, что русский народ еще проявит себя? Или он духовно навеки почил, как предполагал ваш коллега?

— Назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите.

— И чем же Россия так сильно отличается от «прогнившей Европы»?

— Россия несет внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше — Православие, что она — хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах. Может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время — явить этот образ миру, потерявшему пути свои.

— Вы говорите, простите, как какой-то западник. Какое нам дело до мира? Мне кажется, что за ХХ век это стремление что-то доказать — Европе, Западу, кому угодно — русским приелось почище, чем коммунизм.

— О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону! Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими. Пусть, но я не раскаиваюсь, что их высказал.

— Вот вы все про миссию России — но какая миссия, если мы теряем влияние даже на славянские народы? Украина ввергнута в хаос гражданской войны, ее молодежь пишет в интернете: «Никогда мы не будем братьями!». И даже Болгария, разоренная вступлением в Евросоюз, присоединилась к санкциям против нашей страны.

— Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся Европа, так Россия проглотила бы их тотчас же, имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени.

— Но ведь должно же наступить какое-то отрезвление? Далеко не все украинцы принимают Майдан. И едва ли не большая часть болгар сожалеет, что их страна выпала из орбиты влияния России.

— Может, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее. О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Но люди эти, особенно вначале, явятся в таком жалком меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и даже политическому гонению.

— Да, недавняя череда политических убийств на Украине — лучшее тому доказательство. Любопытно, что украинцы вслед за западным миром считают, что это «Россия больна ненавистью», а на собственные проблемы попросту закрывают глаза.

— Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации. У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление, парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой парламентской бури пало наконец министерство в (...страну по вкусу...) и составилось новое из либерального большинства и что какой-нибудь ихний (...фамилию по вкусу...) согласился наконец принять портфель президента совета министров.

— И что же теперь делать? Попрощаться с нашими братьями, которые в нас-то братьев никак не хотят видеть? Или что-то поменяется со временем — ведь не могут же они не понять в один прекрасный день, что путь, по которому они идут, завел их в тупик?

— Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит — Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство.

— Меня особенно удручает, что ненависть и всякий бред в адрес страны звучат не только в украинских и западных СМИ, но и в российских либеральных изданиях.

— Что же и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм.

— Но ведь не может быть так, чтобы целое направление в общественно-политической мысли, которое не сегодня сложилось и оказало огромное влияние на развитие передовых государств, свелось в конечном счете к ненависти к нашей стране.

— Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки повторяю, что за то, собственно, и нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал. Дайте мне русского либерала, и я его сейчас же при вас поцелую.

— Мне тоже кажется, что проблема нынешних российских либералов в том, что они просто не любят страну, в которой живут. Спасибо за интересную беседу! Может быть, вы хотели бы что-то сказать нашим читателям — напомнить, как нам надо жить, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы?

— Жизнь, везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле нас будут люди, и быть человеком между людьми и оставаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастных ситуациях, не уныть, и не пасть — вот в чем жизнь, в чем задача ее.