Бывает так, что некоторые книги дают ответ на вопрос, который не поднимают сами. По крайней мере, не напрямую. Работа Себастьяна Венсана Гревсмюля, безусловно, входит в их число. Автор этих строк (как, вероятно, и многие другие) не мог не задаться вопросом о том, что мог бы написать Мишель Фуко по поводу экологии и того, что сейчас принято называть «экологическим кризисом». Я не мог не задуматься, каким было бы его мнение, если бы он прожил достаточно долго, чтобы увидеть осознание людьми нанесенного ими ущерба природе, гражданские движения в защиту окружающей среды, философские, социологические, антропологические, литературные и прочие работы на тему экологии — то есть все явления, которые формируют, наверное, самое знаменательное событие последней трети ХХ — начала XXI века.   

Но имеет ли вообще смысл этот вопрос? Разве Фуко написал бы хоть что-то на тему, которой он, по всей видимости, вообще мог не интересоваться, потому что сам ни разу не поднимал ее? В посвященной ему биографии Дидье Эрибон рассказывают одну примечательную историю, которая позволяет получить представление о его отношении к природе как человека, если не как философа. Во время поездки в Швейцарию вместе с коллегой Жаклин Вердо в 1952 году Фуко проявлял полнейшее безразличие к окружавшим его видам. «Она показывала ему великолепный пейзаж, сверкающее под лучами солнца озеро, но он продолжал упрямо шагать по дороге со словами: «Мне это неинтересно». Поэтому если вы хотите узнать, что на самом деле думал Мишель Фуко о затронутых на его интеллектуальном пути вопросах, достаточно открыть оставленные им книги и посмотреть, что он там пишет черным по белому. Как говорит «Экзистенциализм — это гуманизм» Сартра, зачем рассуждать о том, что Расин мог бы написать новую трагедию, если на самом деле он ее не написал?  

Но хотя он сам так ничего и не написал об экологии (это утверждение, кстати говоря, не совсем верно, потому что в посмертном сборнике интервью, лекций и статей Фуко значится один, пусть и небольшой пассаж, в котором открыто поднимается вопрос экологических движений и их притязаний на «истину»), другие люди, те, кто черпал вдохновение в его работах, могли бы это сделать если и не вместо него, то хотя бы в его перспективе или связи с ней. С учетом его огромного влияния во всех областях, которое не могут в полной мере отразить даже все статьи и книги с надписью «Фуко» на обложке, утверждать обратное было бы по меньшей мере странно. Вряд ли будет преувеличением, что сегодня нет практически ни одной академической дисциплины, где так или иначе не ощущалось бы влияние Фуко: философия, литература, социология, история, география, этнология, культурная антропология, юриспруденция, животная философия и т.д. Это не говоря уже о глубоком воздействии концепций, протоколов мысли и исследовательских методик, ставших основой его знаменитого «ящика с инструментами», которые он использовал в работе (микрофизика власти, дисциплинарные техники, менталитет управления, нормализация, сопротивление, эстетика существования и т.д.) с социальными и ассоциативными движениями борцов за права заключенных, представителей гомосексуального и бисексуального сообщества, за эмансипацию женщин и в целом против любых форм дискриминации.   

Как бы то ни было, хотя некоторые концепции и темы исследовательских работ Фуко, на первый взгляд, выглядят весьма многообещающими в экологической перспективе (в первую очередь это, безусловно, относится к относительно запоздалой теме биовласти, которая впервые появилась в его записях и лекциях в 1976 году), нужно признать, что сегодня среди всех дисциплин его влияние слабее всего ощущается именно в экологии. Все выглядит так, словно интересующиеся экологическими вопросами специалисты отплатили ему той же услугой, проявив точно такое же отсутствие интереса. Лишь очень немногие работы действительно опираются на труды Фуко для развития оригинальной проблематики в данной сфере, и еще меньше из них написано на французском языке. Поэтому здесь особое внимание привлекает к себе книга Себастьяна Венсана Гревсмюля, в основе которой лежит докторская работа 2012 года, удостоенная премии как лучшая диссертация в области истории науки и техники. Ее вклад тем ценнее, что она никоим образом не пытается налепить свойственный Фуко подход на вопросы экологии, однако черпает из него вдохновение и бесспорную просветительскую мощь.  

О чем идет речь в этой книге? Чтобы разобраться в этом, лучше всего, наверное, будет начать с того же, с чего и сам автор, то есть с картины наблюдаемого с Луны восхода Земли. Снимки Земли из космоса ставят человеческую жизнь в некую космологическую перспективу и, как следствие, вызывают ощущение чрезвычайной хрупкости нашего существования внутри этой уникальной, уязвимой и невероятно ценной экосистемы, внутри которой зародилась жизнь. И если в прошлом, как пишет Бергсон в «Творческой эволюции», философам было свойственно работать за плотно закрытыми занавесками окнами, так, словно они не живут на планете, где суетятся и копошатся животные, растения, насекомые и прочие существа, картина увиденной издалека Земли, безусловно, напомнила всему человечеству о его привязке к земле и собственной конечности, заставила его задуматься о своей ответственности внутри биосферы.    

Во всяком случае об этом говорит один из главных теоретиков экологической этики Холмс Ролстон: он считает, что такие изображения (они, наверное, получили самое широкое распространение в истории фотографии, став первым «визиотипом», то есть визуальным стереотипом) сделали для экологии не меньше, чем все саммиты по защите окружающей среды, все научные и научно популярные публикации, все демонстрации и акции с начала 1970-х годов. Как ни парадоксально, не исключено, что главным открытием лунных экспедиций была вовсе не Луна, а Земля, о чем в частности говорит член экипажа «Аполлон-14» Эдгар Митчелл:

«Внезапно за полукругом лунной поверхности возникло медленное и невыразимо величественное движение. На горизонте начала расти сверкающая желто-голубая драгоценность, свет, прекрасная сфера небесно-голубого цвета со слегка колышущимися белыми прожилками. Она неторопливо поднималась как крошечная жемчужина в бескрайнем океане густой тайны. И только через какое-то время я полностью осознал, что это Земля… наш родной дом». 

Наблюдение за восходом Земли с Луны становится откровением трансцендентности, которое внушает чувство благоговейного страха с примесью восхищения. Уже этого одного достаточно для того, чтобы внушить мысль об общей ответственности и вызывать внутреннюю конверсию, которая заставила бы отказаться от притязаний того, кто мечтал бы быть хозяином и покорителем природы, заставить следить за творением как защитник и благожелательный страж. 

Даже если допустить, что снимки Земли из космоса действительно сыграли решающую историческую роль в осознании людьми происходящего, меньшее, что можно сказать, это то, что такая версия событий рассказывает лишь часть истории, забывая, что космическая эпоха не только сделала возможным новый взгляд на планету, но и сформировала новое восприятие Земли, породила отношение к ней как к артефакту, закрытому и ограниченному объекту, которым, как следствие, можно управлять и манипулировать. Иначе говоря, проблема заявлений о связи сделанных из космоса фотографий Земли с появлением экологической рефлексии касается глубокой двусмысленности спутниковых снимков и порождаемых ими метафор: в них чувство восхищения идет рука об руку с надеждами на завоевание космоса. Существует неразрешимая напряженность между эстетическим созерцанием и ощущением всемогущества, между экологическим мышлением и технократическими мечтами о верховенстве в глобальной системе. Все это лежит в основе нашего отношения к природе, нашего понимания и действий. 

Цель книги Себастьяна Гревсмюля — рассмотреть корни и историческую эволюцию представлений и мысли о законченном мире (как в смысле ограничений рациональной эксплуатации планеты, так и в смысле синоптического представления о закрытом мире), показав, как это знание глобальной среды и законов природы всегда было тесно связано со стремлением взять окружающую среду под контроль: это идет от создания искусственного климата в теплицах и куполах до проектов улучшения среды, главным подходом в которых сегодня служит геоинженерия глобального климата. По логике Фуко, задача — показать, что знание не предшествует власти и не является изолированной от нее системой, средой, где теряют смысл любые отношения власти. Нет, знание — это аспект власти (в том, что связано с практиками власти), который отвечает четко определенным целям социального порядка, в частности контролю окружающей среды.   

Кроме того, Себастьян Гревсмюль с опорой на богатую документацию убедительно доказывает, что большинство технологий, которые позволили установить наблюдение за экологией планеты и дали первые снимки Земли из космоса, сами являются результатом военных программ Второй мировой войны. Рассматривая историю формирования глобальной экологии как объекта науки, книга отмечает странную взаимосвязь между военными знаниями и экологической мыслью, завоеванием космоса и конечностью Земли, управленческими устремлениями и этическими императивами.

Переплетенные с фантазиями мысли о контроле и рациональном управлении, «тотальной инженерии», исключительно технократическом процессе, который питает синоптический взгляд на Землю с высоты, — все это имеет вполне ощутимые последствия в плане власти и создает значимые политические риски для демократии. Дело в том, что возможность системного и полного управления природными ресурсами (метафора о «космическом корабле «Земля» Бакминстера Фуллера занимает центральное положение в книге) является частью долгосрочного политического проекта, который, по признанию его создателя, должен просто-напросто подменить собой политику.

Джеймс Лавлок, другой выдающийся мыслитель, который тоже рассматривал Землю с глобальных позиций, говорит о необходимости передачи власти в руки экспертов по экологии, потому что только они в состоянии гарантировать всем выживание. Он сожалеет о том, как долго идет «процесс обучения в наших отношениях с Землей». В интервью в 2010 году он открыто призывает к временному отказу от демократии для борьбы с возникшим у нас экологическим кризисом:

«Нам нужен более авторитарный мир (…). Мы стали чем-то вроде эгалитарного и дерзкого мира, где любой может говорить все, что ему вздумается. Это, конечно, прекрасно, но существуют особые обстоятельства (война служит тому типичным примером), в которых вы не можете этого допустить. (…) Есть ли альтернатива демократии? Нет. Но даже лучшие демократии признают, что когда на горизонте вырисовывается большая война, от демократии нужно временно отказаться. Мне кажется, что изменение климата может быть не менее серьезной проблемой, чем война. Поэтому демократию, возможно, стоит приглушить». 

Восприятие Земли во всей ее совокупности неизменно отражается на власти, а также определяет конфигурацию знания, которая отвечает требованиям и интересам власти. В конечном итоге современная геоинженерия реализует представление природы в рамках того, что Карл Шмитт называл «исключительным состоянием», которое характеризуется возможностью приостановки действия общих правил и этических норм в кризисный период. Это играет на руку не только принимающим решения политикам, но и специалистам-технократам, которые, полагаясь на собственные знания о глобальной среде, считают себя единственными подходящими пилотами для «космического корабля «Земля».

Как отмечает Себастьян Гревсмюль на заключительных страницах работы с явной (и, нужно сказать, ожидаемой отсылкой к Фуко), синоптическое представление Земли как глобального объекта является для оборонной риторики и исключительного состояния тем же самым, что паноптизм для дисциплинарного общества, которое рассматривал Фуко в «Надзирать и наказывать». Речь идет о той же самой паноптической архитектуре (то есть тюремной архитектуре, которая потенциально позволяет сформировать наблюдение за всеми заключенными, создавая у них некий самоконтроль даже при отсутствии наблюдателя) с характерными последствиями во власти, которые могут получить отражение во всем дисциплинарном обществе. А телескопический режим планисферы дает ключевой инструмент технического управления и биополитического руководства населением, которым до сих пор пользуются геоинженеры.