Либерализм это просто еще один инструмент западной гегемонии

Либерализм сам по себе не является инструментом для чего-либо; однако, этому способствует "Запад" для сохранения и укрепления своего статуса глобального гегемона. Концепция "гегемонии" Грамши (1971) используется для описания влияния "Запада" в мировом сообществе. Таким образом, Грамши утверждает, что согласие, а не принуждение, должны быть в авангарде гегемонистского влияния. То есть, если существует согласие, то гегемония является законной. В данном эссе утверждается то, что «Запад» использует либерализм как инструмент для поддержания своего статуса мирового гегемона, поэтому либерализм опирается на согласие и, следовательно, является самолегитимирующимся. Есть три ключевые канала того, что «Запад» использует для усиления и расширения своей гегемонии. Это Кантовское зеркало (1970) трех переменных демократии и либерализма, международных институтов и международной торговли, которые составляют самовоспроизводящийся треугольник. В данном эссе также критикуется легитимность западного либерального режима из-за того, что он стал слишком экспансионистским, режим больше не опирается на согласии государств в присоединении, у них теперь нет другого выбора, если они хотят получить политическую или экономическую власть, чтобы пойти через западный режим, как случилось с Китаем и Россией. В этом эссе говорится о том, что именно это является одной из форм скрытого принуждения, которая, таким образом, делегитимирует западную гегемонию. Так будут определяться концепции либерализма, «Запад» и гегемония, производиться анализ и критика трех кантовских переменных международных институтов, международной торговли и преемственной демократии.

Во-первых, мы должны определить «либерализм». Панке и Риссе отметили, что "нет такого понятия, как единые теории "классического либерализма" в международных отношениях" (2007:91). Кроме этого, Дойл констатировал, что "то, что мы склонны называть либеральным, напоминает семейный портрет принципов и институтов, узнаваемый благодаря определенным характеристикам"(1986:1152). Либерализм - чемпион в научной рациональности, свободе и неизбежности прогресса человечества. Это подход к правительству, который подчеркивает индивидуальные права, конституционализм, демократию и ограничения полномочий государства (Берчилл, 2005:57), видимый в манипулирующей форме в течение Вашингтонского консенсуса (ГСНПС, 2003). Либерализм - это западная особенность. Это "объединение греческого рационализма, римского стоицизма, христианства, физики Ньютона, и критики Европейского старого режима "(Гресс, 1998, цитируется по Пачала, 2005:580). Либерализм имеет исторические корни на "Западе", таким образом, "Запад" видит в либерализме свое расширение как естественное и законное, следовательно, "Запад" простирает свою гегемонию с навязыванием либерализма.

Во-вторых, Харрелл определяет "Запад" (2006) как "великий клуб власти и силы". Пачала (2005) определяет «Запад», с экономической точки зрения, как группу капиталистических стран, готовых к открытию рынков, в политическом плане, как "клуб демократических государств", идеологически как источник и центр либерального интернационализма, гегемонистски как транснациональную коалицию элит, разделяющих интересы, цели и стремления, вытекающие из сходных учреждений и общей идеологии "(2005:577). Эти общие идеи и идеалы объединили элиты "Запада" в "blocco storico" Грамши. В эпоху после окончания холодной войны «Запад» пока еще не разделен и, вероятно, останется таковым в течение некоторого времени. Это потому, что ни одно государство или коалиция государств в ближайшем будущем не сможет превзойти коллективную власть Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). "Запад определяет торжество либерализма, универсализация либерализма - это проект Запада; использование силы Запада для строительства либерального мира является целью западной гегемонии сегодня» (Пачала, 2005:580).

В-третьих, (1971) использование концепции Грамши о гегемонии. Грамши, в свою очередь, предлагает способ концептуализации мирового порядка, свободного от оков государственных ориентированных подходов, не умаляя их важность. При использовании исторических рамок они сосредоточены на таких развивающихся субъектах глобального гражданского общества, как земля, где происходит борьба за гегемонию (Жермен и Кенни, 1998). "Хорошо прописанное и широко развернутое толкование этой концепции в литературе Грамши IPE дает представление о социальной основе гегемонии" (Жермен и Кенни, 1998:6). Это приводит к расширению определения государства, а именно базиса и надстройки, составляющих "исторический блок", или "blocco storico". Исторический блок не может существовать без гегемона социального класса, который в данном случае и есть западный либеральный класс. Государство поддерживает сплоченность и статусы в рамках определенного блока через распространение общей культуры, т.е. либерализма и открытости рынка. Он "принял от Макиавелли образ власти как кентавр: необходимое сочетание согласия и принуждения. Там, где по обоюдному согласию аспект власти находится в авангарде, гегемония преобладает" (Кокс, 1983:52). Также как гегемон сохраняет легитимность. Западная гегемония состоит из либеральных ценностей и культуры, которой обладают господствующие классы. Она коммуницирует и экспортируется в остальном мире через три переменных либерального институционализма Канта: международные институты, международная торговля и демократия, поэтому "Запад" использует либерализм в качестве инструмента для поддержания гегемонии. Кроме того, нет необходимости использовать принуждение, как либерализм самоусиливающийся, самолегитимирующийся и самовоспроизводящийся. Он идет против гегемонии через свои международные институты, экономическую взаимозависимость и демократию. Продуктивный экспорт либерализма вынуждает другие государства создавать международные институты, либерализовывать экономику и укреплять свою демократию. Фасад легитимности, построенный на восприятии согласия, снизился до скрытого принуждения.

Эти пять элементов используются для поддержания гегемонистской легитимности "Запада". Первая функция институтов - поддержание гегемонии. Она достигается при помощью правил, которые поощряют расширение доминирующих экономических сил; стратегии сокращения масштабов нищеты МВФ (ДССН), которые имеют чрезвычайное сходство с условиями первоначально реализуемых в Вашингтонском консенсусе, являются манипулирующей формой либеральной идеологии (Джонс и Hardstaff, 2005, Стиглиц, 2002). Вторая функция относится и к МВФ, и к ВБ, созданным США - метафорическим центром "Запада". Кроме того, участие - наиболее часто взвешенное в пользу доминирующих держав поддержание этого порядка, хотя, по состоянию на ноябрь 2010 года ситуация изменилась, когда МВФ согласился на реформы управления для обеспечения сохранения влияния развивающихся стран. "Реформа 2010 года будет производить комбинированный сдвиг 9 процентов долей квот для динамичных стран с формирующимся рынком и развивающихся стран" (МВФ, 2012), а также переход к беспрецедентно избранному Исполнительному совету, где будет на два европейских места меньше (МВФ, 2010). Неофициальная политическая структура, существующая в этих институтах, отражает реальную политическую и экономическую власть каждого государства-участника, выполняя идеологическую роль, подтверждая гегемонистскую иерархию. В то же время, однако, они допускают изменения, которые будут сделаны подчиненными интересами с минимальным уроном в качестве способа легитимации своих действий. Например, Бреттон-Вудские институты предоставили больше гарантий для таких социальных проблем, как безработица, чем это сделал золотой стандарт. Однако, это было при том условии, что национальная политика согласуется с целями либеральной мировой экономики и, в свою очередь, расширяет влияние Запада. (Кокс, 1983). Это, казалось бы, узаконивает гегемонию "Запада", однако, на самом деле выполняет (1983) четвертую функцию институтов Кокса, кооптируя элиты из периферийных стран.

В дополнение к Бреттон-Вудским институтам эффект западной гегемонии можно увидеть в рамках ООН. Она институализирует и регулирует либеральный интернациональный мировой порядок (Пачала, 2005:571). Во время холодной войны, например, ООН стала часто используемым инструментом внешней политики США, особенно в осуждении Ирана в 1979 году. Цели США преследуются угрозами вето в Совете Безопасности, в преобладании влияния на выбор последовательных генеральных секретарей и чрезмерно большой доли США в Секретариате. Данный факт не прошел без критики, в основном из Группы 77, которые воспринимают использование США ООН для содействия распространению экономического либерализма и демократизации. "Основная роль ООН под гегемонией Запада - проверка свободного мирового порядка" (Пачала, 2005:581), выполнение третьей функции международных институтов Кокса (1983) для сохранения гегемонии. Это не удивительно, поэтому начинают уделять столько внимания этим институтам. У китайцев есть точки связи с ООН и он может противостоять любым реформам Совета Безопасности в разрешении новых членов (Харрелл, 2006), которые бы уменьшили их силу. Таким образом, ООН, как продукт западной либеральной гегемонии, используется как инструмент в США для сохранения собственной глобальной позиции. Эти институты являются необходимыми для государства, чтобы оно могло получить легитимность на международной арене.

Международные институты используют процессы, которые устраняют контргегемонистские движения. Грамши (1971) назвал это "Transformismo". Данное явление поглощает потенциально контргегемонистские идеи и соотносит их с господствующей доктриной (Кокс, 1983). Таким образом, один из способов изменения структуры либерального мирового порядка может быть исключен в целом. Война движения, необходимая для вызова западной гегемонии, не представляется возможной. Радикалы, приобретающие контроль над надстройкой международных институтов, ничего не могут сделать с ней, так как надстройка соединяется с национальными гегемонистскими классами ядра государств. "Гегемония как подушка: она поглощает удары, и рано или поздно будущий противник найдет ее удобной для отдыха" (Кокс, 1983:63). Международные организации, такие как упомянутые выше, осуществляют пятую функцию Кокса (1983). Это не останавливает возникновения форм контргегемонии у развивающихся стран, таких как Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) и китайско-русские военные учения. "Такие разработки подобраны для тех, кто ищет признаки скоординированной готовности бросить вызов Вашингтону, или свидетельства развивающейся многополярности и нового потенциала для системного ревизионизма' (Харрелл, 2006:3). Эти международные институты выступают в качестве каналов, через которые передаются либеральные ценности и экономическая открытость. Данный раздел показывает как "Запад" использует либерализм в качестве инструмента для поддержания гегемонии через международные институты. Они родились из "Запада" по собственному образцу после Второй мировой войны. Они самолегитимирующиеся и поглощающие контргегемонистские ходы: чтобы противостоять либеральному порядку можно с риском быть классифицированым вместе с режимами-изгоями и с врагами экономической и политической свободы. Можно поставить вопросительный знак над их легитимностью и авторитетом в качестве суверенного государства. «Запад» сейчас диктует что составляет легитимность.

Международная торговля выступает в качестве средства общения, зависит от ожиданий мира с торговым партнером (Руссет, 2010). Экономическая взаимозависимость ЕС лежит в основе демократии и представляет войну между странами-участницами экономически иррациональной. Принципы либеральной международной торговли построены на основах западного капитализма, а именно, конкуренции и свободной торговли. Это первое, что объединило "Запад", и теперь "Запад" стремится объединить мир при помощи инструмента экономического либерализма. В исторической перспективе мы видим как распространена либеральная экономическая организация: например, Организация европейского экономического сотрудничества стала известна во всем мире как Организация экономического сотрудничества и развития, распространившая западную либеральную гегемонию. (Руссет, 2010). Общепризнанно, что распространенность капиталистических экономик является одной из главных особенностей западного порядка. "Запад" пытается привлечь новые государства в свою либеральную систему через аргументы абсолютного и относительного приростов. Расширенный капитализм создает более высокие, чем средние перспективы, абсолютные прибыли, поэтому государства хотят охватить экономическую взаимозависимость, чтобы избежать необходимости преследовать относительные выгоды. Линдерт и Уильямсон (2003) "нашли явное сходство между странами, которые объединяются более полно в [либеральной] мировой экономике, но есть и расхождение между теми, кто выбрал изолированность от мировых рынков". Относительный, против абсолютного, прирост аргументов указывает на силу объяснения того, почему государства попытаются смягчить анархию. Абсолютные выгоды, производимые экономической открытостью, настолько широки, что государства имеют больший стимул сокращать анархию. Четырнадцатикратное увеличение международной торговли (1950-1994) можно отнести к распространению либеральной экономической политики (ВТО, 1995). Есть также политические причины того, что западные государства стремятся к сохранению экономической открытости, например, "свободная торговля распространяет и укрепляет либеральную демократию. Расширение капитализма - свободная торговля стимулирует тенденцию изменения предпочтений и характера других государств в либеральном и демократическом направлении, таким образом, производя стратегически и политически более гостеприимную систему" (Дьюдни и Айкенберри, 1999:192) для "Запада" в импортировании либеральной идеологии, продемонстрировав тем самым взаимную природу переменных Канта.

Стратегия экономической открытости, используемая архитекторами либерального порядка после Второй мировой войны, выступает в качестве буфера в "региональных блоках, торговых войнах, нелиберальных режимах, и губительной конкуренции": потенциальных контр-гегемониях (Дьюдни и Айкенберри , 1999:192). "Рузвельт стремился создать однополюсную мировую систему, управляемую кооперацией великих держав для восстановления разрушенной войной Европы, интеграции побежденных государств, для создания механизмов сотрудничества в области безопасности и экспансивного экономического роста" (Айкенберри, 2008:28). Барьеры на пути экономического участия низки, а потенциальные выгоды высоки для того, чтобы стимулировать другие государства для интеграции. Например, Китай уже обнаружил существенные экономические выгоды, которые возможны при работе в западной открытой рыночной системе. Один из способов, в котором западная гегемония абсорбирует контргегемонистские попытки, - через международные учреждения, такие как Всемирная торговая организация (ВТО). Она опирается на предположение о своем существовании как нормативно ценном и полезном для участия в глобальной деятельности капиталистической свободной торговли (Стерлинг-Фолькер, 2010), потому что государственная власть строится на устойчивом экономическом росте; Китай осознает, что он не может получить это без интеграции в западную капиталистическую систему, и тем самым без вступления в ВТО. "Дорога к глобальной власти, по сути, проходит через западный порядок и его многосторонние экономические учреждения"(Айкенберри, 2008:32).

В настоящее время стоит задача сделать Китай настолько институционализированным, чтобы у него не было другого выбора, кроме как стать полноправным членом. США не могут помешать подъему Китая, но это может дать гарантии, что мощь Китая осуществляется в рамках институтов, которые выстроил "Запад", институтов, которые будут защищать интересы либеральных государств в переполненной мировой экономике(Айкенберри, 2008). Тем не менее, Уэйд (2007) утверждает, что ВТО, под знаменем "свободной торговли и равных условий", по сути отбил подачу определенно в пользу "Запада", как видно в соглашениях о текстиле, сельском хозяйстве и интеллектуальной собственности. Таким образом, торговые, инвестиционные и технологические потоки все больше концентрируются в странах ОЭСР. Эта модель международной экономической деятельности усиливает исторические структуры господства и зависимости, либерализации и западной власти. В результате Западная гегемония также делегитимна, поскольку у Китая нет никакой другой возможности получения политической власти без экономического успеха. Для того чтобы получить экономическую власть, они вынуждены соответствовать либеральной идеологии "Запада", поэтому, Западная гегемония основывается не на согласии, а на форме скрытого принуждения.

Тем не менее, Хорев (2005) определяет противоречия между ВТО и западной гегемонией. Например, она становится все более трудной для США, несмотря на их экономические ресурсы, в легализации торговых споров для осуществления своих целей, не совместимых с правовой логикой ВТО. После Генерального соглашения по тарифам и торговле (предшественники ВТО) США могли наложить либеральные правила торговли на других при сохранении протекционистских мер при своих условиях и, наоборот, с момента создания ВТО, США больше не могли эффективно поддерживать свою протекционистскую политику. Хотя это оказывает негативное воздействие на США, они работают, чтобы узаконить гегемонию Запада и призывают другие государства присоединиться к ВТО. Кроме того, структурные преобразования в ВТО означают, что политическое влияние стран-участниц изменено. Теперь принятые решения отражают либеральную внутреннюю логику ВТО, а значит государства-участники фактически потеряли власть в самой организации. "Как ни парадоксально сейчас то, что государства обладают лучшей способностью воспользоваться тем, что предлагает система, а система предлагает только одностороннюю выгоду: либеральные цели могут быть успешно достигнуты, но протекционистские цели должны быть отодвинуты на задний план '(Хорев, 2005:344). Опять же, это означает, что либеральный мировой порядок и западная гегемония сохраняются. Тем не менее, это делает недостатком слабых государств то, что они должны защитить рабочих в своей стране, потому что их экономика еще не достаточно сильна, чтобы объять экономической открытости.

Кроме того, "Запад" подталкивает государства либерализовывать свою экономику, считая, что это выгодно для всех, особенно для либерального мира, но в некоторых странах уровень либерализации их экономик поможет реально улучшить благосостояние общественности. Мексика является лишь одним примером, где участие ВБ и МВФ было более разрушительным, чем полезным. Большинству мексиканцев было бы лучше в 1998 году, если бы их правительство сохранило автономию политики, а не навязанную экономическую либерализацию и поддержку рабочих мест для людей, которых в населении ниже 80 процентов, чьи доходы неуклонно снижались после 1982 года (Пипер и Тейлор, 1998). Более того, не только либерализующая политика МВФ и ВБ имела пагубные последствия для слаборазвитых стран, но Стиглиц (2002) утверждает, что сегодня даже МВФ соглашается, что они продвинули либерализацию слишком далеко, дестабилизируя западную гегемонию и способствуя глобальному Финансовому кризису 1990-х годов. Он был отодвинут до предела, и испытал сопротивление. Здесь можно увидеть, как либеральная политика "Запада" провалила себя, и поднять вопросы легитимности.

В этом разделе рассматриваются последствия третьей переменной Канта, демократии, и как она используется в сочетании с первой и второй переменными "Запада", чтобы сохранить либеральную гегемонию. Морозов (2010) утверждает, что сама демократия является Западным порождением. Ее продвижение в Восточной Европе, Латинской Америке и Восточной Азии вместе образуют "сложный слоеный пирог интегративных инициатив, которые связывают демократический промышленный мир вместе" (Айкенберри, 2004:622). Не удивительно, что "Западу" стало необходимо сохранение и расширение своего контроля над институтами, рынками и мировой политикой, учитывая, что либерализм произвел такие асимметричные награды "Западу" и остальным. Вследствие этого, незападные страны находятся под постоянным давлением политической и экономической либерализации и импортом политики из стран Западной Европы и США (Морозов, 2010). Ключевым фактором для объяснения демократизации является Восточная Азия в 1970-х и 1980-х годов. Экономическая либерализация здесь привела к быстрому росту среднего класса и, в свою очередь, к росту социальных движений, связанных с трудовой эксплуатацией. Такую гипотезу предположил Липсет (1959), тем самым существует причинно-следственная связь между экономическим развитием и демократией, которая была основой американской внешней политики в последние двадцать пять лет. Потому что "Запад" стал настолько увлечен экспортом демократии, причем так, что он прибегал к интервенции, а здесь, по сути, легитимность сыграла свою роль в качестве глобального гегемона.

Тем не менее, Китай и его контргегемонистская идеология пересматривает эту тенденцию, показав, что экономические достижения и растущая открытость фактически способствовали стабильности авторитарного правления (Галлахер, 2002). С другой стороны, Галлахер (2002) предоставляет важную характеристику, что реформы и экономическая открытость в Китае привели к задержке политических перемен, но не к концу политических изменений. В неоконченном результате этого, Каган (как цитируется в Дьюдни и Айкенберри, 2009), настаивает на том, что «Запад» должен отказаться от своих ожиданий глобальной демократической гегемонии. Вместо этого они должны еще больше активизировать внутренние связи между либеральными демократиями в виде "лиги демократий". Он предполагает реалистическое понятие: "баланса сил, а не показательной власти". Тем не менее, Дьюдни и Айкенберри (2009) согласны с этим утверждением. Они утверждают, что успех автократических режимов, таких как в Китае и России, это не денонсация либерального образа; их недавний успех зависит от их доступа к международному либеральному порядку и они по-прежнему зависят от его успеха. Таким образом, они не являются настоящими контргегемониями: как указано выше, они должны пройти через либеральные (западной гегемонии) системы, например ВТО и Совета Безопасности ООН, чтобы получить любую реальную политическую силу.

Кроме того, "учитывая эффективную логику, которая соединяет модернизацию и либерализацию; авторитарные режимы сталкиваются с сильными стимулами для либерализации" (Дьюдни и Айкенберри, 2009:79). В результате, западная гегемония поглощает эти контргегемонистские идеи, делая либеральный путь более мягким и привлекательным. Из-за этого "почти всеобщее стремление народов и государств присоединиться к расширяющейся капиталистической международной системе дает дальнейшее доверие к этому либеральному видению" (2009:80). Таким образом, "Запад" должен стремиться к интеграции Китая и России дальше, тем самым поощряя их преобразоваться в демократии.

Это не означает, что демократический крестовый поход "Запада" не подвергается критике. Морозов (2010) утверждает, как незападные лидеры критикуют "Запад" за недемократичность, за узурпацию власти и содействие их "цивилизационной" заинтересованности во имя демократии, но будучи при этом недемократичными. Например, Путин на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности (февраль, 2007, цитируется по Морозову, 2010), утверждал, что "однополярный мир" продвигающийся "Западом" является "миром одного хозяина, одного суверена", с "почти всей правовой системой одного государства, прежде всего, конечно, США, которые нарушили свои национальные границы и ... навязываются другим государствам". Он продолжает утверждать, что односторонние действия "Запада" являются незаконными, потому что ни одно государство не может найти убежище в международном праве (Путин, 2007, цитируется по Морозову, 2010). Эта форма Западного интервенционизма "делегитимирует политический процесс государства, в который вмешались" (Чендлер, 2006:485), следовательно, отрицает любые не западные стандарты демократии любой власти. "Демократия [навязываемая извне] часто представляется в качестве решения проблем в политической сфере, а не как процесс определения и предоставления условий хорошей жизни" (Чендлер, 2006:483). Однако, когда "Запад" должен навязать демократию извне, это ставит под сомнение вопрос о согласии. Вместо "Запада" - экспорт демократии через скрытое принуждение. Это верно не только в случае с "демократическим крестовым походом" США и с логикой "с нами или против нас", а и в случае политики обусловленности ЕС, которая стремится реконструировать соседей, из Черногории, России, Ливии, по своему образу и подобию. В заявлении Ричарда Чейни в Вильнюсе (2006), "возвращение к демократическим реформам в России" является синонимом России в "выравнивании с Западом".

Западная гегемония использует либерализм в качестве инструмента для своего обслуживания, через самовоспроизводящийся треугольника международных институтов, международной торговли и демократии. Как только государство интегрируется в один из них через всю его природу, то оно будет постепенно интегрировано в другие области либерального мирового порядка. Кроме того, треугольник поглощает любые попытки противодействия гегемонии, что усиливает собственную легитимность. Тем не менее, данное эссе также подчеркнуло трещины в западной гегемонии. В нем утверждается, что увеличение агрессивного характера экспорта, который "Запад" использует в отношении либерализма, на самом деле работает на делегитимацию своей гегемонии. Законные гегемонии, как постулирует Макиавелли (цитируется по Коксу, 1983), опираются на согласие, "Запад" должен использовать скрытое принуждение для выравнивания развивающихся государств в отношении обретения политической и экономической власти, как Китай, и, таким образом, на самом деле делегитимирует гегемонистский статус "Запада". Таким образом, позиция "Запада" находится под угрозой в результате своих собственных действий - крушения собственного восприятия легитимности.