В «диких» условиях или saudade по-русски

Когда меня спрашивают, за что я люблю Москву, я отвечаю – за «короткометражки». За то, что в два часа ночи на Неглинке можно столкнуться с людьми в костюмах, сосредоточенно волокущими под дождем муляж коровы в натуральную величину. Или в собственном дворе встретить заблудившихся бразильцев. Или разговориться с таксистом и узнать, что он преподавал литературу в Штатах. В общем, за неожиданные яркие фрагменты, из которых складывается жизнь.

Один из таких фрагментов случился на днях. Обстоятельства привели меня в течение одних суток в три разные компании. Сначала на вечеринку, где уставшие от мартини «криэйторы» обсуждали, «куда бы лучше свалить из раши», затем в огромную (снимаемую банком для своего топа), квартиру француженки, обожающей слонов, собак и живопись. И еще в студию американца, влюбленного в Россию.

Такой коктейль впечатлений не каждый день подают. Оказалось, что ингредиенты хоть и смешались, но были мало совместимы. В то время как соотечественники рассуждают о прелестях заграницы и мечтают покинуть ужасную родину, вытесненные кризисом западные профессионалы изучают русский язык и едут сюда.

Признаться, фраза «пора валить» в последнее время, мягко говоря, набила оскомину. Я слышу ее довольно часто и примерно в одном и том же контексте. Без сомнения, каждый имеет право на социально-политическое раздражение. У меня же раздражение вызывают яппи, которые много путешествуют и успешно строят карьеру, но при этом любят в богемной обстановке порассуждать о судьбах страны, вертя в одной руке глобус. Для них соседская трава всегда зеленее. Строча очередной пост о своем неблагоустроенным быте, они подразумевают заоблачные цены на недвижимость в центре столицы, и сравнивают их с итальянскими или португальскими «80-ю квадратами всего за 130 тысяч евро». А объяснения о желаемых переменах сводятся к «желанию жить лучше». Как лучше? Демократичнее. Например, юной девушке, в этом году получившей свою первую работу с зарплатой в 50 000 рублей, важна «смена власти, которая все изменит». Что изменит и как? Получать не 50 000, а 90 000 рублей (то есть 3000 евро) за первую работу? На этом ее политическая программа исчерпалась.

Кстати, француженка рассказывала, что когда в Париже в мае 1968-го мелкая буржуазия устроила революцию морали во имя большей свободы и лучшей жизни, горожане и студенты, свергнувшие де Голля, были уверены, что это начало нового мира. Это ее мама вспоминала – она как раз тогда была студенткой. А спустя почти полвека кризис окончательно подорвал европейскую либеральную модель, которой завидовал весь мир.

Иными словами, чаще всего дилемма «валить-не валить» – это не вопрос рационального выбора, а следствие эмоционального отношения к проблеме. И обсуждают его, как правило, всевозможные гуманитарии, дизайнеры, эффективные менеджеры и борцы с режимом. Они, в принципе, понимают, что никому «там» не нужны. Но у них есть свое верное знание, что за границей «такого как здесь – точно нет». Здесь они видят все самое худшее, не замечая, например, того, что к 35-ти годам сделали карьеру, на Западе мыслимую лишь к пенсии. Аутизм недовольных яппи выражается в навязчивом представлении о том, что всему миру не о чем больше думать, кроме как о «законе Димы Яковлева» и «гонениях на НКО».

Но миру банально нужно есть.

А кризис в сфере гуманитарных наук побуждает западных ученых и бизнесменов по-новому оценивать возможности, которые открывает российский рынок труда. Экспаты хорошо чувствуют эту ресурсность.

По этому случаю в Европе отмечают всплеск интереса к русскому языку. В американской академической среде спрос на русский язык со стороны студентов тоже стабилен.

Кевин Платт, профессор кафедры славянских языков в Университете Пенсильвании в своих наблюдениях отмечает:

«Всегда будет определенное число студентов, которые смотрят на мир, понимают, что хотят заниматься, скажем, энергетикой – и приступают к изучению языка. Россия привлекает тех, в ком силен исследовательский дух. Если человек хочет что-то поменять в жизни – этот поворот может привести его в Россию, и это не обязательно окажется дауншифтингом».

Мода на экспатов прошла в России лет пять назад – с кризисом экспат стал не по карману компаниям (с этими своими завышенными зарплатами, съемными квартирами с претензией, иностранными школами и личными водителями). Но и иностранцы готовы были снизить зарплатные требования. А те, кто уже ассимилировался, не уезжают. Они привыкли к российскому менталитету и им здесь нравится. Они совсем не похожи на белых европейцев, приехавших на заработки в дикую африканскую страну.

Пол, в чьей просторной студии мы оказались после долгих замоскворецких приключений, разоткровенничался:

«Еще лет 7 назад я не думал о возможности работать в России. Эту идею мне подкинул друг, с которым мы планировали бизнес. В России много административных сложностей, но вести здесь бизнес лучше, чем в США. Создать ИП можно просто и быстро, не нужен стартовый капитал и можно работать в большом количестве отраслей. Уровень налогообложения вообще не сравнится со Штатами, принимая во внимание непрямые американские налоги. В моем родном Огайо бизнес был перегружен налогами. Я очень люблю свою страну, но в последнее время у меня такое ощущение, что американский порядок вещей поломался».

Общаясь с Полом, я вдруг пришла к совсем неожиданному выводу – ему нравится русская… свобода. Причем, в разных ее проявлениях: от отсутствия «подсматривающих» камер наружного наблюдения на улицах до адекватности преподавателей в школе младшего сына:

«Здесь вообще дети более адекватные. Потому что родителям проще призвать их к порядку, не опасаясь обвинения в нарушении закона. Я рад, что сын учится здесь. В России мальчики вырастают мужчинами, а девочки – женщинами, в традиционном смысле этих слов, уже утраченном в Америке».

Войдя во вкус, Пол расписал Россию едва ли не как самую либертарианскую страну:

«Здесь ты можешь делать все, что угодно, пока не задеваешь других. Даже те законы, которые кажутся русским абсурдными, применяются с учетом здравого смысла. У нас политкорректность и паранойя изгнали здравый смысл из правоприменения и социального устройства. А здесь этого пока еще нет. Вы думаете, что там лучше, что коррупция осталась только в России? Это не так, просто и у нас, и в Европе все делается с гораздо большим тактом. Ну и наличных денег намного меньше вращается. Но коррупция во всех ее формах существует везде.

Комплекс неполноценности некоторых русских перед Западом удивляет меня – он совершенно неоправданный. Конечно, у вас полно бестолковой бюрократии. Сделать все быстро и хорошо, не теряя времени, в России невозможно, и это – один из ключей к пониманию вашей страны. Жить по-русски означает двигаться в другом ритме. А вы все хотите подражать западной модели вместо того, чтобы искать свою».

Действительно, на вечеринке в формате «пора валить» один из путешественников, только вернувшийся из Сингапура, рассказывал, что «у них там авторитарная демократия при высочайшем качестве жизни – вот бы нам подумать о чем-то похожем». Воистину жаль, что все кто знает, как управлять государством уже работают таксистами или парикмахерами!

В португальской культуре есть труднопереводимое понятие – saudade. Примечательно оно тем, что его практически нельзя перевести ни на какой другой язык мира. Даже пересказом передать его смысл сложно. Португальцы говорят, что saudade можно только пережить. Оно означает что-то вроде тоски по будущему, которое никогда не наступит. Этот диссонанс впечатался в народное сознание в связи с утратой Португалией статуса великой империи. Наверное, желание уехать из России сродни португальскому «саудади».

Может уже забыть об этой тоске и своей «неполноценности» и признать, понять, что западная модель не идеальна? А заодно, и разобраться – почему?

Россия сейчас находится в уникальной исторической ситуации: она остается открытой. Можно даже избежать тех ошибок, которые за последние полвека накопили США и Европа, рискнуть и выстроить в этих «диких условиях» свою модель.

Кто знает, вдруг получится, и не мы в них, а они в нас начнут искать источник вдохновения?