Почему левые уступают поле боя?

В 2003 году на подъеме антиглобалистского движения один из признанных классиков современной левой мысли в Америке, покойный историк и публицист Эдвард Саид писал, что левым в США не следует блокироваться в общем сопротивлении вооруженному интервенционизму с убежденными изоляционистами и либертарианцами.

Тогда это читалось так: сильная своими традициями левая партия в Америке, поддерживаемая европейскими и латино-американскими единомышленниками, сомневается в необходимости объединять свои усилия с малозначимыми в численном отношениями союзниками справа. Ибо последние представляют силы прошлого в отличие от левых, за которыми как всегда остается будущее.

Тогда подобное левое высокомерие еще могло считаться оправданным. Антиглобализм был на гребне мировой популярности, слова Сиэтл, Генуя, Порто-Аллегри еще произносились с каким-то затаенным значением. Интеллектуалы всего мира зачитывались бестселлером Антонио Негри и Майкла Хардта «Империя», а в самих США символом крайнего диссидентства продолжал считаться выдающийся лингвист и левый анархист Ноам Хомский. Демонстрация противников войны в Ираке 15 января 2003 года в либеральном Нью-Йорке собрала несколько сотен тысяч людей, и эту огромную толпу, как и в 1960-е годы, приветствовал певец-коммунист Пит Сигер (кстати, здравствующий и поныне) своей знаменитой песней «We shall overcome». Впрочем, уже и тогда было видно, что все левое в Америке – от социологии Иммануила Валлерстайна до фантастики Стивена Кинга – буквально пронизано ностальгией по шестидесятым годам и осознанием того, что это прекрасное время уже никогда не удастся вернуть, левое движение в США будет неуклонно угасать и сходить на нет.

И, действительно, сегодня левая антивоенная Америка представляет собой некий музей борьбы за гражданские права, или мемориал сопротивления войне во Вьетнаме. У левых сегодня нет ни ярких лидеров, ни новых блестящих мыслителей, способных вдохнуть жизнь в угасающий уголек классовой борьбы. Все связанное с секуляризмом и разнообразными меньшинствами у них давно позаимствовал либеральный истеблишмент Демократической партии, а вот борьбу с интервенционизмом и даже с экспансией Государства всеобщего слежения (The Surveillance State) гораздо эффективнее и убедительнее левых ведут те самые правые либертарианцы, к которым герои 2003 года относились тогда столь пренебрежительно.

И в самом деле, у либертарианцев сегодня имеется свой потенциальный, очень влиятельный кандидат в Президенты от Республиканской партии – это сенатор от штата Кентукки Рэнд Пол. Его отец, бывший конгрессмен от штата Техас Рон Пол провел очень эффективную избирательную кампанию в рамках праймериз, в которой он заручился поддержкой значительной части популистского движения Чаепития.

Нынешние «выбалтыватели» государственных тайн типа Эдварда Сноудена, равно как и их друзья в журналистской среде типа Гленна Гринвальда, причисляют себя именно к этому движению. Страсть, с которой воюют с империализмом собственной страны правые либертарианцы, не идет ни в какое сравнение с рвением левых, для которых антиинтервенционизм – это скорее необходимая приправа к основному блюду – борьбе за гражданские права.

По какой же причине левый антиимпериализм в США так ослаб и наоборот усилился антиимпериализм правый, о существовании которого наши сограждане ранее даже и не подозревали? На этот вопрос есть несколько возможных ответов. На поверхности лежит очевидная проблема, связанная с кризисом рабочего движения в США. Проблема не только в том, что в США падает число синих воротничков и, соответственно, местное рабочее население перестает являться значительным электоральным фактором.

Проблема еще и в том, что те, кто надеется так или иначе вдохнуть жизнь в американскую индустрию, надеются на государственный заказ, в том числе и в немалой степени – военно-промышленному комплексу, и это обстоятельство делает этих людей не очень удобными союзниками анти-интервенционистам из обоих лагерей. Считается, что ослабление профсоюзного движения в США нанесло удар по традиционно связанному с ним политическому клану Кеннеди, главному патрону лево-прогрессистских экономических инициатив в США. Лево-государственникам теперь выступать против Большого государства, то есть, государства в первую очередь военного, как бы и не с руки. Новые ненужные для страны войны они, может быть, и не поддержат, но Сноудена и Мэннинга в свои герои точно не запишут.

Но это одна часть левого сегмента в США – не единственная. Но другой строны, сегмент левого движения – принципиально интернационален. Троцкисты, гошисты, лефтисты, как их чаще всего называют, они в большей степени сейчас интересуются проблемами Египта, Ближнего Востока в целом, даже Африки. Проблема этой части левых в том, что у них нет какого-то внятного государственного центра, с кем они могли бы отождествить себя – сегодня они едва ли видят свой идеал в Кубе Рауля Кастро или даже в Венесуэле Николаса Мадуро. Беда в том, что эти люди всегда и везде с проигравшими. С теми, кого подавляют, кого изгоняют, кого в час победы оттесняют от кормила власти. И это в свою очередь отталкивает от них жаждущую успеха молодежь.

И все же есть у этого кризиса левого движения и, наоборот, относительного успеха движения либертарианского и еще одна – более глубинная, более философская причина. Мне кажется, что и многие прежние победы левых на Западе объяснялись в том числе либертарианскими чертами, всегда присутствовавшими в левом движении. Давайте разберемся, в чем состоит метафизический оселок размежевания между левыми и либертарианцами? И те и другие выступают против насилия, в том числе насилия государственного. Но тем не менее, выступают они по разному, хотя очень часто либертарианцы произносят по существу левые речи, и напротив левые нередко говорят как чистые либертарианцы.

Я думаю, разницу можно увидеть в следующем. И те и другие на самом деле отражают определенные стороны мироощущения среднего класса. Но если либертарианцы чувствительны к насилию, которое совершается по отношению к этому среднему классу, то есть, фактически к большинству из нас, со стороны государства, то левые – они остро чувствуют насилие, которое совершаем мы сами, представители среднего класса, по отношению к тем, кто стоит ниже нас на социальной лестнице.

Либертарианец – он и в самом деле остро переживает, когда разные службы безопасности, государственные или даже корпоративные, вторгаются в его приватное пространство, но он пройдет совершенно равнодушный при виде какого-нибудь мусорщика или каменщика, вынужденного за отсутствием денег трудиться на наше благо день и ночь, чтобы просто свести концы с концами. Для него наше «мирное», как сказали бы марксисты, классовое, насилие над неимущим мусорщиком вообще не может считаться насилием. Это просто правила игры, правила самой жизни. Но именно как таковые они и не приемлемы для человека левых убеждений.

Либертарианство отражает законный и даже благородный эгоизм, чувство собственного достоинства среднего класса. Левая идея выражает собой социальную совесть среднего класса. Но в истории все переплелось, поэтому совесть и эгоизм действовали в истории в самых сложных и противоречивых сочетаниях. Левые выступали по идее за интересы обездоленных, а на самом деле подспудно боролись за свое собственное освобождение от религии, тирании традиции, а потом и вовсе – за свободный секс и право беззастенчиво срывать все цветы жизни. Под видом борьбы за угнетенных левые бессознательно реализовывали свою собственную, фактически либертарианскую повестку. Это, кстати, часто осознавалось самими левыми мыслителями (может быть, наиболее ярко – философами русского религиозного возрождения XX века), но как-то изменить, обратить вспять эту тенденцию никто из них не был в состоянии. Больная и встревоженная совесть обретала свою историческую силу только в союзе с голодным желудком и, пардон, неудовлетворенными гениталиями.

И вот то, что происходит сегодня в Америке, а, значит, рано или поздно произойдет во всем мире, это начало постепенного и неуклонного отделения левой идеи от ее либертарианской составляющей. Но и наоборот. Теперь мы имеем две идеи в их чистом виде – с одной стороны, либертарианский страх перед безграничным произволом государства над отдельным человеком, с другой – левое отвращение к системному принуждению человека к дешевому и непрестижному труду.

И нужно сказать, как только обе эти благородные идеи окончательно предстанут перед нами в их чистом виде, без рокового смешения друг с другом, им неизбежно придется искать опору в так или иначе осмысливаемых и переосмысливаемых религиозных ценностях. Ибо вне религии либертарианство – это самоубийственный и непонятно чем обусловленный протест во имя столь сомнительного понятия, как автономия воли, а левая идея – разрушительный для общества комплекс вины жителей уютного здания перед его строителями.

И, думаю, вот в этом новом своем прочтении правая и левая идеи найдут свое сочетание. Найдут сочетание – возможно, но вот победят ли? Слишком серьезная духовная работа должна быть сделана для того, чтобы временное отступление левых не привело к их окончательному исчезновению из истории Америки и Запада в целом, да и нынешним успехам либертарианцев не стоит особенно обольщаться. В общем, исход спора этих двух течений, да и итог всей их судьбы, пока нельзя назвать предрешенным.