Социолог рассказал о том, почему разные «сословия» современной России не понимают друг друга

«Перестать заботиться о благе народа»

«Для самосохранения реформаторам необходимо любыми способами сохранять народ как массу, о которой надо заботиться. И в рамках своей реформаторской деятельности всячески ограничивать народ в его стремлении позаботиться самому о самом себе», – заявил газете ВЗГЛЯД социолог Симон Кордонский. Так он отзывается о прозападно настроенных людях из так называемой активной части общества.

Как писала еще в прошлом году газета ВЗГЛЯД, социолог Симон Кордонский предложил теорию о «сословном» характере уклада современной России. Кордонский – профессор НИУ ВШЭ, действительный госсоветник России I класса, в 2000–2005 годах работал в Кремле главой аналитического управления администрации, а позднее – старшим референтом президента. 

«Горбачев, как мне кажется, просто попытался реализовать идеи, сформированные в свое время в интеллектуальных окружениях Берии и Андропова. К сожалению, неудачно»

 Согласно теории, в России, по сути, восстановилось сословное государство. «Сословия – это группы, создаваемые государством для решения своих задач. В отличие от классов, которые возникают в ходе расслоения по уровню потребления, сословия создаются для нейтрализации угроз», – писал Кордонский весной этого года в журнале «Форбс». Например, сословие военных создано для отражения военной угрозы, напоминает социолог, а гражданских служащих – для нейтрализации угроз, связанных с нарушением распределительной социальной справедливости.

«Каждому сословию для его деятельности «полагаются» ресурсы, количество которых ограничено. Ресурсы распределяются государством. Они бывают финансовыми, информационными, властными, сырьевыми и делятся между сословиями пропорционально значимости угроз, для нейтрализации которых сословия созданы», – рассуждал Кордонский.

Рассматривая общество через призму своей теории, Кордонский видит «две России»: ядро и пограничный слой.

«Одна – это люди, живущие только в сословном мироустройстве, его ядре. Это госслужащие, бюджетники, пенсионеры, то есть люди, зависимые от распределяемых государством ресурсов, – пишет социолог. – Вместе они составляют больше 60% населения страны, тот самый электорат Владимира Путина».

Пограничный слой, где принадлежность к сословиям размыта и где доминирует стремление к рынку и демократии, согласно идее Кордонского, это не менее 15% граждан. Он легко высчитывает этот процент, опираясь на статистику ФМС: столько россиян получили загранпаспорта. А если добавить тех, кто находится во «внутренней эмиграции» в самых разных формах, то их несколько больше.

«То, что вы называете «активной частью общества», – говорил позднее Кордонский в беседе с репортером журнала «Большой город», – это люди из пограничного слоя, у которых ноги в ядре – они все равно работают или в госконторе, или в частной конторе, находящейся под государственной крышей, тело где-то в пограничном слое, а голова – в тех странах, откуда они заимствуют свои идеи и ценности, они стремятся потреблять, как в Англии, например, а пользоваться ресурсной базой, как в России, пристроившись к какому-нибудь ресурсному ручейку».

О том, можно ли гармонизировать отношения людей из пограничного слоя и людей «ядерных», социолог Симон Кордонский рассуждает в интервью газете ВЗГЛЯД.

ВЗГЛЯД: Симон Гдальевич, вы как-то цитировали афоризм блогера, который, по-вашему, отражает настроения в пограничном слое: «В России все плохо, но изменить ничего нельзя». Вас удивило то, что в этом, казалось бы, просвещенном слое никто не собирается изучать это «плохое». «Чего ж его изучать, если в результате применения властью очередной импортированной теории, исповедуемой «гуманитарными мыслителями», это плохое должно будет исчезнуть, как наваждение», – отметили вы... Можно ли провести параллели между погранслоем и русскими интеллигентами предреволюционных времен? Те тоже обличали продажность и косность чиновников, импортировали в страну западные теории, призывали сломать режим и, разбудив, наконец, всероссийский бунт, оказавшись в огне гражданской войны, вдруг с ужасом убедились, что совершенно не знали истинное лицо своей страны...

Симон Кордонский: Погранслой был и в имперские времена, и при советской власти. Насыщенность его была разной. В имперские времена поместья кормили многочисленных дворян-полуэмигрантов, а потерявшие сословную определенность разночинцы жили за границей на счет самых разных источников доходов, в том числе и политически окрашенного бандитизма, как члены боевых крыльев анархистов, эсеров и социал-демократов. Именно в этом слое бродили идеи преобразования России в царство Божие на земле, в конечном счете породившие революции 1917 года.

Марксизм и другие социалистические теории того времени функционально аналогичны теориям конвергенции, свободного рынка и демократии, которыми бредили прорабы перестройки в 80-е годы. В позднесоветские времена в пограничном слое были спортсмены, артисты, дипломаты, спецслужбисты, разного рода государственные торговцы и снабженцы. Именно через них оформилась идея перестройки, то есть замены развитого, но ущербного социализма на контролируемый государством капитализм. Горбачев, как мне кажется, просто попытался реализовать идеи, сформированные в свое время в интеллектуальных окружениях Берии и Андропова. К сожалению, неудачно.

ВЗГЛЯД: Вы пишите, что многие реформаторы, вроде бы ярые рыночники на самом деле стараются лишь получить побольше контроля за ресурсами ядра. И протестуют они, когда власть почему-то ограничивает им доступ к ресурсам. А как тогда должны выглядеть грамотные просвещенные реформаторы? Должны ли они, ну, например, помогать «простым людям» из ядра учиться отстаивать свои – более понятные им – экономические, а не политические права?

С. К.: Вера в существование «грамотных просвещенных реформаторов», которые должны учить «простых людей», – это само по себе нонсенс. Нет и не может быть простых людей, как нет и просвещенных реформаторов. Все мы – люди, и те из них, которые почему-то считают, что знают, как надо, обычно хотят урвать больше, чем им положено в нашей социальной системе. Естественно, они мотивируют свои интенции заботой о благе народа, понимая народ как массу людей, устроенных более просто, чем они сами, и не понимающих, чего им на самом деле надо. Отсюда разного рода просветительство и народничество.

Императоры, генсеки и президенты и их интеллектуальные свиты были озабочены заботой о благе народа и уверены в том, что этот самый народ сам не может о себе позаботиться.

Само представление о народе возникает в рамках реформаторских схем. И народ существует только в рамках концепций, предполагающих разделение на пассивный народ-массу и активных реформаторов. И не менее активных консерваторов, которые озабочены сохранением порядка вещей.

Но люди – не народ и не масса, и как только реформаторский позыв истощается, масса распадается на людей, люди начинают заботиться о себе сами. Тогда исчезает народ, а в системе власти не оказывается места для реформаторов-консерваторов.

Поэтому для самосохранения реформаторам необходимо любыми способами сохранять народ как массу, о которой надо заботиться. И в рамках своей реформаторской деятельности всячески ограничивать народ в его стремлении позаботиться самому о самом себе.

ВЗГЛЯД: У нас в обществе, говорили вы, нет неразрывной и общепринятой связи между настоящим, прошлым и будущим. Прошлое – отдельно и у каждого свое, будущее – такое же. Людей, ориентированных на будущее, считающих, что прошлое незначимо, вы называете прогрессистами, а в качестве примера упоминаете Чубайса. Но после 2000 года ядро у нас пребывает в покое. Означает ли это, что «связь времен» постепенно восстановится? Что «прошлое» и «будущее» разных слоев потихоньку сблизятся?

С. К.: Нет, не значит. Ведь разорванность исторического времени как раз характерна для структуры «ресурсное ядро – пограничный слой». Государство пытается восстановить единство исторического времени созданием единого учебника истории, то есть внешним, фактически силовым образом. Однако такой способ институализации времени приведет к тому, что альтернативные версии отечественной истории обретут точку опоры, то есть основание для отрицания государственной интерпретации истории. При сегодняшней системе организации социальной жизни восстановление непрерывности истории вряд ли возможно.

Так и будем жить – каждое сословие в своей интерпретации исторического времени. До тех пор пока реформаторы не перестанут заботиться о благе народа.

ВЗГЛЯД: Вы сказали, что в России нет прессы в западном смысле, что люди через СМИ создают у власти ощущения угроз, чтобы власть выделила ресурсы на решение тех проблем, от которых, как им кажется, в стране все не так, как должно быть. Вы имеете в виду, что пресса отражает в основном мировоззрение «пограничного слоя»? Или то, что СМИ используются провинциалами, которые «прибедняются» перед Москвой, выпрашивая как можно больше ресурсов?

С. К.: СМИ у нас в стране призваны информировать власти о том, что если некоторым претендентам на ресурсы их не дать, то придет беда. И через эти же СМИ власть информирует претендентов на ресурсы о том, что ей известно о том, что некто не по чину берет или использует запрещенные властью способы и формы давления на нее с целью получения ресурсных преимуществ.

Иного содержания у отечественных СМИ нет и не может быть. Журналисты могут что угодно говорить о своей независимости, их право. Но замминистра связи Алексей Волин недавно четко определил их место в социальной системе: они должны писать то, чего желают владельцы СМИ, а с владельцами этими уже разбирается государство – в том случае, если их издания выходят за рамки государственного приличия.

Некоторое разнообразие СМИ достигается за счет того, что их владельцы связаны с разными государственными структурами, нередко конфликтующими. И конфликты между госструктурами, делящими ресурсы, трансформируются в разоблачительные публикации в контролируемых ими информационных ресурсах.

ВЗГЛЯД: Вы как-то порадовались, что все пространство вдоль трасс, идущих из каждого регионального центра, застроено дачами. Процветающие хозяева этих дач, по-вашему, это по большей части чиновники в небольших чинах, управляющие муниципальной жизнью или надзирающие за ней. «Они купили дома, машины, обучили детей, часто за границей», – писали вы. А каков, скорее всего, будет склад ума этих детей? Они будут конформистами, пойдут по пути, предложенному родителями? Или взбесятся с жиру, устроят бунт против «бездуховности», против потребительской философии своих отцов – типа студенческой революции 1968 года на Западе?

С. К.: Не могу ответить на вопрос. Часть пойдет по стопам отцов, конечно, другая часть – уже бунтует и требует свободы и справедливости. Это потенциальные реформаторы. В этом году студент с нашей кафедры провел сравнительное исследование идеологем, исповедуемых студентами ВШЭ и курсантами военных училищ. Из этой сугубо пилотажной работы следует, что у будущих военных доминируют весьма консервативные жизненные установки, а у будущих экономистов и менеджеров столь же явно доминирует реформаторский настрой.

Но мне кажется, что идущая реформа образования в конечном счете подорвет основу воспроизводства интеллигенции, а тогда, может быть, исчезнет социальная база реформаторства. Как, впрочем, и тех форм фундаментализма, которые в информационном пространстве противопоставляются сейчас реформаторству.

ВЗГЛЯД: Вы утверждали, что государство деградирует, зато на муниципальном уровне незаметно процветает своя, «местная» экономика. Малый бизнес начинает жить своей самостоятельной жизнью, а государство он видит только как источник ресурсов. То есть созидательные процессы в России идут, но они пока незаметны в Москве ни чиновникам, ни оппозиционно настроенным публицистам?

С. К.: Государство не деградирует, скорее замыкается на самом себе. Государство объявило себя ресурсным монополистом. Для управления отдельными ресурсами созданы министерства, ведомства, госкорпорации. Но «чисто» разделить ресурсы невозможно, поэтому возникает конкуренция между подразделениями государства, такая как конкуренция между Газпромом и Роснефтью в части распоряжения энергоресурсами. Такая конкуренция существует между всеми министерствами, ведомствами и корпорациями. Собственно госуправление заключается в управлении такими конфликтами-разборками между претендентами на управление ресурсами, пусть даже такими ресурсами выступает игорный бизнес.

Государство погружено в эти разборки, управление сводится к ним.  И это создает на уровне поселений некоторое пространство свободы. Часть поселений при этом умирают в силу того, что собственной экономики в них нет, а распределяемые государством ресурсы до них не доходят. Другая часть каким-то образом выживают и формируют собственную экономику, относительно независимую от государства, в основном теневую. Иногда в таких поселениях даже возникают собственные валюты, не выходящие, впрочем, за пределы поселений.

С другой стороны, в отношениях между государственными распорядителями ресурсов всегда есть щели, в которых заводятся «клопы», умело делящиеся с местными властями и выстраивающие вполне процветающие инновационные производства или производящие качественные услуги. Публичность принципиально противопоказана такого рода активности. Так что созидательные процессы в стране идут. И идут очень интенсивно, но в публичную сферу информация об этом не проникает. И это хорошо.