Почему сфера науки и техники в США переживает кадровый голод?

Среди ваших знакомых, как и среди моих, наверняка найдутся такие, кто недоволен своим положением в обществе, будучи с полным основанием уверен, что его знания и способности позволяют ему рассчитывать на более высокую и доходную позицию. Как им кажется, общество (рынок) не дает им возможности показать, чего они на самом деле стоят, и недооценивают их.

Происходит это, как считают недооцененные, их-за того, что на хорошие работы берут исполнителей не в силу их достоинств, а в силу привилегий, патронажа-клинтажа, или примитивной коррупции. К этим объяснениям все привыкли. В них много правды. Но это не вся правда, и это самая неинтересная ее часть.

Этой массивной недооценке человеческого таланта есть и менее привычное объяснение. В книге Фрица Шумахера «Доброе дело» (Good Work) помещены две диаграммы пирамидальной формы. На них видно, что иерархия чeловеческой массы по способностям сужается кверху гораздо медленнее, чем иерархия организационной структуры То есть с продвижением вверх число рабочих мест (должностей, позиций) уменьшается быстрее, чем число адекватных им по качеству работников. Чем выше, тем больше лишних. На самом верху разница просто астрономическая. Если считать, что президентом Швамбрании или корпорации «НарКом» должен быть персонаж с IQ 160. то равноценных кандидатов на эту вакансию будет 10 тысяч, то есть 10% швамбранцев.

Шумахер также указывал, что несоответствие двух пирамид быстро нарастает, потому что люди лучше питаются и больше учатся.

Однако внимание! Масса предприятий и учреждений и даже целые сектора производительной деятельности все громче сейчас жалуются на нехватку талантливых и адекватно подготовленных специалистов. Пресса переполнена этими жалобами.

Апофеоз всего – Германии не хватает инженеров.

Две прямо противоложных картины. Какая из них отвечает действительности? Обе. И на самом деле они легко совместимы.

* * *

Прежде всего, спрос на кадры высшей квалификации и их наличие пространственно не совпадают. Сложные производства никогда не возникали там и не перемещались туда, где для них не было адекватных трудовых ресурсов. Так было всегда. Кадры перемещались к сложным производствам. Французы говорили: гении рождаются в провинции и умирают в Париже.

Эта перекачка мозгов не так бросалась в глаза, потому что происходила сравнительно легко внутри наций. Теперь эта проблема глобализировалась и решается в ходе международных миграций, что гораздо заметнее, проблематичнее и громче обсуждается.

При этом обнаруживается одна сторона дела, на которую раньше как будто не обращали особого внимания. А именно: почему собственно в местах концентрации (будь то города или нации) сложных «наукоемких» производств воспроизводство квалифицированных кадров не поспевает за ростом производственных фондов?

Объяснения были не нужны, когда нехватка кадров высшей квалификации была проблемой фирм и ликвидировалась быстро. Другое дело, когда «нехватка мозгов» или, наоборот, «утечка мозгов» становится национальной проблемой.

Искомых объяснений два.

Многих они обескуражат, хотя и привыкнуть к ним оказыватся не так уж трудно. Рассмотрим их по порядку.

Во-первых, наниматели плохо ищут. Дело, разумеется, не в привилегиях, патронаже и коррупции. Эти факторы важны при прочих равных условиях и для заполнения сверхдоходных позиций, не требующих на самом деле (вопреки нарциссистским или даже злоумышленным уверениям тех, кто их занимает) от исполнителя больших способностей и знаний – синекур. Но там где высокая квалификация работника действительно требуется, наниматели самым серьезным образом ищут достойных.

И не находят.

Даже тогда, когда пользуются услугами оснащенных консультантов, например, агентств, именуемых на бизнес-слэнге «охотники за головами» (head hunters). Не находят по вполне объективным причинам.

Культура конкретной фирмы и специфика задач на рабочем месте становятся все более разнообразными, и готовых исполнителей найти все труднее. Нередко сами наниматели не отдают себе отчета в том, кто именно им нужен и тем более не в состоянии внятно объяснить это посреднику. Даже если они сами совсем не дураки, что, к сожалению, совсем не обязательно.

И чтобы не нанимать работников совсем уж наугад, наниматели и агентства полагаются в своих поисках на анкету работника – дипломы, опыт, рекомендации. И на неформальную репутацию. При этом все больше обнаруживается тенденция, которую можно назвать «концентрацией социального капитала». Репутация (как и деньги, даже больше) идет к репутации и обеспечивает известность. Множество достойных остаются в информационной тени. Наниматели «ищут под фонарем», то есть среди тех, кто на виду, и просто боятся выйти из ярко освещенной зоны. Опытные наблюдатели говорят, что даже Силикон-вэлли вовсе не такой меритократический заповедник, как принято считать.

Индустрия «охоты за головами», чья задача была в том, чтобы компенсировать неспособность фирм самостоятельно обеспечить себя кадрами, не только оказывается в свой черед жертвой той же слепоты, что и наниматели. Помимо этого, как и всякой посреднической агентуре, ей свойственны тенденции к рэкету, коррумпированию и манипулированию рынком в собственных интересах; теперь скорее она, чем владельцы и менеджеры бизнесов, виновата в том, что рынок подавляет лучших вместо того, чтобы их поощрять.

Все это вместе снижает эффективность этой индустрии и подрывает доверие к ней. После долгого и шумного роста, с начала этого века она теряет репутацию и переживает кризис. В надежде преодолеть собственные патологии, а вместе с ними и несовершеноство рынка человеческого капитала она ищет новые методики. И вот результат

Компании Gild, или Talent Bin, например, разработали программы (Big Data, например), где тысячи индикаторов сведены к 300. Помимо все тех же стандартных анкетных данных принимаются во внимание такие, которые свидетельствуют о характере персонажа косвенно: места, где персонаж проводит время, склонность к негативному или позитивному языку при описании технологий, самозаявленные умения, проекты, где персонаж участвовал и как долго, школа, где они учились и ее рейтинг, учебная программа. Gild специализируется на поисках программистов. Новым методом как будто удается положить глаз на тех специалистов, кого со старой оптикой не могли оценить по достоинству, и лучше сортировать претендентов. Услугами агентства Gild пользуются Facebook, Amazon, Wal-Mart Stores, Google, Twitter.

Энтузиасты нового подхода даже говорят, что возникает новая сфера экспертизы, которую они называют work-force science. Не место здесь развивать скептицизм по этому поводу. Для нас сейчас важно только, что сама эта активность свидетельствует о масштабах проблемы и о том, что она все более осознается как весьма серьезная.

Однако несовершенство рынка трудовых ресурсов высшего качества более актуально для рынка менеджеров, чем технических мозгов. Хотя новые методы пока как будто испытываются именно на нем (Big Data работает с программистами), рынок технических мозгов более прозрачен, поскольку требования к исполнителям здесь более конкретны и качества работников более надежно докуметированы, если не криминально фальсифицированы, для чего возможности на самом деле невелики…

Но в этом секторе рынка актуальна другая стороны дела. А именно абсолютная нехватка адекватных кадров. Тут одной эффективностью поисков не обойтись.

* * *

Дело в том, что молодежь в богатых странах теряет интерес к технике.

Томас Фридман, влиятельная фигура в американской медиакратии («комментариате»), в своей богатой важными наблюдениями книге «Плоский мир»[1] цитирует отчёт американского "Национального совета по науке" за 2004 год, где говорится: "Нужно отметить неприятную тенденцию: всё меньше американских граждан выбирают профессию учёных и инженеров".

Согласно отчёту инженерной ассоциации США, в 2004 году дипломы инженеров получили 46% выпускников университетов в Китае, 25% в России и только 5% в США.

А вот более свежие сведения.

В 2009–10 на магистерском уровне больше всего дипломантов было по профилю «бизнес» и «образование» (по 180.000). На уровне «доктор» самым популярным был профиль «здравоохранение» со смежными специальностями (57.700) и «юриспруденция» (44.600), «образование» (9.200), «биология и биометрия» (7.700) «инженерия» (7.700), «физика» и «научные технологии» (5.100).

На более низком уровне (бакалавриат) и с учетом динамики картина более пестрая, но примерно в том же духе. В первое десятилетие XXI века число бакалавров выросло на 33%, а по специальность «инженер» и «технолог» только на 8% в первые 5 лет и на 12% во вторые 5 лет. Правда, в сфере науки картина более обнадеживающая. Биология показала в первые 5 лет рост 4% и во вторые 5 лет 31%, а физика тоже сперва 4%, а потом 22%. Но это, разумеется, от гораздо более низкой базы. По категории «компьютеры и информация» в первые 5 лет был быстрый рост (43%), а сокращение (27%).

Бакалавров по категории «здравоохранение» в первую пятилетку стало на 1% меньше, но во вторую – на 61% больше. В областях с заметным числом дипломантов (более 5.000 в 2004-2005 гг.) рост больше 30% к 2009-2010 гг. был: «мульти- и междисциплинарные штудии» (30%), «гражданская безопасность, закооприменение, самооборона»» (42%), «парки-рекреация-досуг-фитнесс» (46%)

Как пишет Томас Фридман, «в Америке народ, получающий образование, теперь валом валит в остеопаты и хиропрактики, дантисты и косметологи, диетологи и фитнес-инструкторы, в сексологи, в кинокритики и попсу, в пиарщики и репортёры. Толпы студентов записываются на политологию, этнографию, гендерные исследования, историю (чего угодно) и арт (искусство), футбол и баскетбол, но только не на технику и науку».

И это не ответ на вызовы рынка. В том-то и дело, что рынку не нужно столько гуманитариев, бизнес-канцеляристов, врачей и законников. С этими дипломами найти доходную работу по профилю становится все труднее. Пресса переполнена сообщениями о нарастающем кризисе в этом сегменте занятости. Экономике нужны другие профессионалы, где все больше вакансий и все выше зарплаты. Но эти профессии народ не привлекают. Что бы это могло означать?

Позволим себе некоторые вариации на эту увлекательную тему.

* * *

Начать с того, что интерес к науке и технике отнюдь не самый естественный для homo sapiens. Он не удовлетворяет гедонистический инстинкт человека. Он стимулируется только при определенных обстоятельствах типа «вызов-ответ» или усиленным целеустремленным воспитанием.

Далее, представление об англо-саксонском мире как о мире вдохновенных технарей, одержимых практикой и всякого рода инструментариями, на самом деле – миф. Англия в XIX и Америка в конце XIX – начале XX веков действительно были лидерами технического развития. Но это было в те времена, когда инженеров можно было пересчитать по пальцам во всём мире, и индустриальная эпоха только начиналась - это был взрыв.

Первые изобретатели действительно появились у англо-саксов. Но это была очень ограниченная харизматическая группа. Когда же возникла потребность в массовых научно-технических кадрах, то молодёжь в этих странах не проявила особой склонности к высшему техническому образованию. Почему?

Сами техники, довольные собой, уверены, как правило, в том, что гуманитарные занятия проще. В этом много правды. Они не требуют такой умственной дисциплины и значительно менее ответственны, поскольку их инструментальность намного ниже. Масса рабочих мест, вообще говоря, даже не требует специального образования, и работодатели хотят только, чтобы у работника был диплом – какой угодно; просто как свидетельство социальной адекватности-цивилизованности.

И все, кто не уверен точно в том, чем они будут заниматься в дальнейшем, берут в университетах как можно более неопределенную или бытовую программу, приобретая репутацию «культурного человека» и готовясь к карьере «служащего-генералиста».

Но это не все и даже, наверное, не самое главное. Генерально-гуманитарные знания с давних времен, а особенно с эпохи Ренессанса ассоциируются с «благородством», с высоким статусом; как теперь говорят, с «символическим капиталом». Когда-то это было так, потому что эти занятия были привилегией «досужего» богатого господствующего слоя общества.

Сейчас это уже не так, но это представление оказалось поразительно живучим. Ни протестантская оппозиция этой системе статусных знаков, ни ранне-советская (Андрей Платонов) не могли ее преодолеть.

Богатые семьи переходят от производства к потреблению. Потомки ихобретателей и предпринимателей превращаются в «досужий класс» (Веблен). От технологии их интересы переключаются на литературу и искусство. Ханна Арендт в свое время многозначительно указала на то, как это происходит в буржуазных ассимилированных еврейских семьях. Литература XIX века широко использовала эту фактуру.

То же самое происходит и с целыми нациями. Особенно, когда образование становится широко доступным. Очень немногие персонажи обозначают себя очень специфическими интересами и способны на особые усилия или интуицию в специальных областях. Масса молодежи в состоянии только подняться на более высокую ступень цивилизованности.

Утрату интереса к приспособлениям и инструментам в западном обществе и, в частности, в Америке, которая всегда считалась и сейчас считается технотронной цивилизацией по самой своей сути, заметил уже в 80-к годы Жан Гимпель. Он был авторитетным знатоком средневековой техники, и как человек с богатым воображением и типичный одиночка на периферии академического мира, он был склонен к смелым и рискованным обобщениям.

В книге «Конец будущего: технологический упадок и кризис Запада» (1992)[2] и в эпилоге ко второму английскому изданию книги «Средневековая машина» (Medieval Machine) (1988) он настаивал, что утрата интереса к технике и науке есть свидетельство угасания цивилизации. Он был алармистом в духе Шпенглера и считал, что его наблюдения и сравнения нынешней эпохи с технически возбужденным средневековьем и американизмом XIX-XX-го века подтверждают пророчество Шпенглера о «закате запада».

Он пытался вести разговоры с ответственными фигурами в американском политическом истэблишменте, нашел себе, как он уверял сам, союзника в лице директора ЦРУ (1973-1976гг) Уильяма Колби. В 1977 году ему удалось организовать конференцию на эту тему в университете Южной Калифорнии, где присутствовали некоторые именитые политики: бывший госсекретарь Дин Раск и бывший британский премьер Алек Даглас-Хьюм. Жан Гимпель был в середине 1980-х убежден, что США потерпят крах раньше, чем СССР.

Крах советской системы и бурный расцвет информационной технологии в США спутали все карты. Но, как мы видим, Фридмен и многие другие алармисты теперь, в сущности, фиксируют то самое, о чем предупреждал в конце 1970-х и начале 80-х одинокий живший в Лондоне французский интеллектуальный маргинал.

Само явление теперь хорошо видно всем. Вопрос в том, каковы его возможные реальные последствия.

* * *

Соблазнительно обсуждать этот вопрос в геополитическом плане. То есть в плане перехода исторической инициативы от Запада к другой (или другим) культурной зоне. Но мне это не кажется перспективным.

Отсутствие интереса у широких масс к классической науке и технике не обязательно означает утрату супрематии породившей ее агентуры. Гимпель и другие современные алармисты в основном из числа американских классических консерваторов (Irving Kristol, George Gilder, Mancur Olson) поспешно воспринимают упадок интереса к науке и тезнике как упадок «психической энергии» (psychological drive), «кризис духа» и «моральных жил» (moral fibre) общества.

Это совсем не очевидно. Тут возможна интересная тематически разнообразная полемическая казуистика и нужно еще подождать, пока ситуация оформится более отчетливо.

Кроме того, предсказывать, что историческая инициатива от Запада переходит к бывшей периферии, пожалуй, одновременно банально и абсурдно. Супрематия Запада кончилась, каковы бы ни были свидетельства этого, но на фоне глобализации довольно бессмысленно искать, к какой другой культурной зоне она переходит. У нового мира иная структура – не ячеистая, а клубковая, например.

А вот обсуждать наблюдаемые при этом частные тенденции гораздо интереснее. Антисциентизм и антитехнологизм широких масс на Западе отчетливо виден. Пока также кажется, что сциентизм и технологизм идут вверх, скажем, в Китае и Индии. Но долго ли они там продержатся? И если там сциентизм тоже пройдет пик и пойдет вниз, то вот тогда встанет настоящая проблема.

Суть ее вот в чем.

Развитие науки и техники ведет к созданию такой материальной базы общества, которую можно будет поддерживать усилиями очень небольшого меньшинства, либо, наоборот, окажется невозможным поддержать из-за неадекватности ей человека как гуманоида. И в том и в другом случае не избежать глубоких перебен во всей фабрике (архитектуре) общества и сопутствующих ей социальных конфликтов.

Мне кажется, что писатели-футурологи, осознавшие эту проблему, будут надолго обеспечены парадигмой для композиции своих романов[3].