Известный неизвестный мыслитель

На прошлой неделе аккурат в день всех влюбленных ушел из жизни Рональд Дворкин – человек, во многом определявший облик американской политической и правовой философии на протяжении второй половины ХХ века.

Он считается вторым из самых цитируемых исследователей права в ХХ столетии (см. текст Фреда Шапиро в «Журнале правовых исследований», ссылку на который дает англоязычная Википедия. Впрочем, в России на смерть Дворкина мало кто обратил внимание. Оно и понятно: Дворкиным у нас практически не интересовались.

Хотя, конечно, почитать философа можно и на русском языке. В 2004 году была переведена его главная книга «О правах всерьез». Отдельно публиковалось несколько статей, которые входят в содержание книги. Правда, текст «Либерализм», который следует выделить особенно, был переведен Лолитой Макеевой уже в 1998 году. К этому можно добавить еще несколько рефератов его книг, изданных в малотиражных научных сборниках. На этом все.

Перевод его текста «О правах всерьез» раскупили за год. Но нельзя сказать, чтобы этот сумасшедший спрос на пятьсот экземпляров книги спровоцировал повальный интерес к исследованию его творчества. Более того, книга была издана без какого-либо предисловия, то есть читателям не давали вообще никакого напутственного слова о том, как именно читать эту книгу, в каком контексте она создавалась и издавалась.

Примерно также тонули в море прочих текстов и его статьи, воспринимавшиеся как «кейсы» тех или иных проблем. Юристы же были способны разве что пересказать некоторые его работы в рефератах, пусть и для небольшой публики, а философов он почему-то не заинтересовал.

Вернее философы о нем писали, но в контексте полемики с Роулзом, что было самой неудачной стратегией введения фигуры в русскоязычное поле исследований политической философии. То есть с мыслью Дворкина нужно было сделать то же, что сделали с концепцией Роулза. Но он так и остался в «гетто правовой теории» (слово «гетто» в данном случае, конечно, употребляется в самом широком смысле) либо в роли «критика Роулза»

Между тем, Рональд Дворкин в американской правовой философии стоит в одном ряду с Джоном Роулзом и Робертом Нозиком. «Анархию, государство и утопию» Нозика перевели на четыре года позже книги Дворкина. И если их и читали, то писать почему-то об их теориях не спешили. «Теорию справедливости» Роулза переиздали лишь спустя пятнадцать лет после первого издания. Но Роулза у нас знали уже более или менее хорошо. Политический философ Татьяна Алексеева написала о нем несколько монографий. А в учебнике, посвященном современной политической теории, она пересказала и основные либертарианские идеи Нозика.

Нозик и Дворкин были на слуху: первый больше, второй – поменьше, но в тени Роулза. Между тем, что объединяет этих трех американских философа, так это сложный и довольно занудный язык. Все, кто подробно знакомился с текстами Роулза, признаются, что это – очень скучное чтение. И хотя Дворкин читается поживее, все равно знакомиться с его текстами впервые довольно тяжело.

Вот почему у меня не простая задача. Мне надо, с одной стороны, объяснить величие Дворкина, а с другой – сделать так, чтобы российский читатель, пока не знакомый с творчеством философа, захотел прочитать его книгу и статьи. Если я содержательно углублюсь в правовые идеи Дворкина, боюсь, его мало кто захочет прочесть. И я постараюсь пойти на хитрость, показав, что Рональд Дворкин может быть вписан и в современный российский политический контекст. Тем не менее основы его концепции проговорить просто необходимо.

Начать нужно с того, что Дворкин был более чем оригинальным правовым мыслителем. Традиционно философы права делятся на два лагеря – на правовых позитивистов и сторонников теории естественного права. В ХХ веке появилась еще одна группа, именующая себя «правовыми реалистами»: они считали, что право творится прежде всего в суде. Отсюда и то значение, которое они придавали судебному правотворчеству. Лишь в некотором роде Дворкин принадлежал к этой группе.

Однако здесь есть нюансы. Дворкин выступал за «интегральную программу интерпретации права», которая противостояла конвенциализму (стратегия толкования права, присущая позитивистам) и прагматизму (стратегия толкования права, присущая реалистам). Дворкин хотя и придавал особое значение суду, также говорил и об универсальных моральных «правилах» и «принципах», что не совсем совпадало с позицией прагматичных реалистов.

Но, с точки зрения философа, мораль связана с правом отнюдь не естественным образом, что отличало его и от сторонников теории естественного права. Отвергая все подходы, Дворкин предложил ту самую «интегральную программу», которая связывала право с «политической моралью». Причем речь не идет о морали вообще: судьи, творящие право, должны опираться именно на моральные основания конкретный правовой системы, то есть имплицитные принципы политической морали, положенные в основу предыдущих судебных решений.

Грубо говоря, самый важный правовой актор – судья – не копирует предыдущие решения, то есть не опирается на прецеденты, но и не занимается правотворчеством (чего хотели реалисты), но «стремится воплотить в жизнь те же идеалы, которыми руководствовались их предшественники». Исходя из этой позиции, Дворкин и обсуждает все сложные правовые случаи, которые могут касаться и касаются общества в целом.

А теперь что касается российского контекста. Если вы почитаете «О правах всерьез», то помимо прочего сможете познакомиться и с полемикой Рональда Дворкина с идеями британского юриста лорда Девлина. Дворкину много приходится писать про гомосексуализм (актуальный для России вопрос), потому что этот пример выбирает для своей аргументации сам Девлин. Однако, утомившись спорить с Девлином по этому вопросу, Дворкин решает высказаться и о порнографии (еще один актуальный для России вопрос), где, собственно, и дает о себе знать его «либерализм».

Упомянув несколько важных судебных случаев, Дворкин пытается объяснить позицию сторонников морали, которые не пускают в общество порнографию по той причине, что она прежде всего аморальна в принципе, потому что «так думают все», хотя, конечно, предлагают кроме этого и другие аргументы.

Дворкин соглашается, что, конечно, взгляды обычного человека на сексуальные практики – это моральные убеждения. Однако читать и писать о сексуальных нравах – не то же самое, что заниматься всем этим. И если можно подвести моральные основания под осуждение самих практик, то «эти основания не распространяются на создание и смакование подобных фантазий». Это может быть и делом вкуса, и произвольно выбранной точкой зрения. Не важно, касается это художественной ценности произведения, но пока те, кто убежден в единодушной моральной позиции в отношении порнографии, должны подтвердить этот тезис.

Даже если это и возможно, заключает Дворкин, но голословное утверждение, что обычный человек так и думает, заменить такое обоснование не может. Вот почему поддержанная судом позиция некоторых членов общества, общество оберегающих, не является принципом морали, на котором держится вся правовая система.

Еще раз подчеркнем, что Дворкин сегодня будет прекрасно прочтен в контексте последних российских законодательных инициатив. Пускай то, о чем ведем речь мы, это не решения судов, а работа других органов, но знакомство с идеями правового философа действует отрезвляюще. Так что помимо долгих размышлений на различные темы, интересные узко ориентированным специалистам, многое для себя в книгах найдет и рядовой читатель.

Может быть, теперь кто-нибудь прочитает Дворкина и напишет о нем что-нибудь достойное.

P.S. В 2010 году, когда Борис Межуев, Никита Куркин, я и еще несколько замечательных людей работали над ньюслеттером «Русского журнала», мы взяли у Рональда Дворкина интервью – первое и последнее его интервью для русскоязычной аудитории. Можно сказать, что концептуально не сильное, но оно имеет практическое значение. Если бы он выражался на обычном для него языке, мало кто из читателей понял бы, о чем вообще идет речь. Поэтому я считаю эту коротенькую беседу образцом политико-философского интервью, когда автор не погружает слушателя долгими экскурсами в лабиринты правовой метафизики, а пытается говорить ясно и отчетливо. Привыкший выражаться предельно сложно, Дворкин отвечает на вопросы предельно просто – именно для того, чтобы аудитория могла его понять.