Постмодернисты скомпрометировали ответственное мышление!

От университетской группы Terra America. В дискуссии о «прогрессе и прогрессизме», которую мы начали на нашем сайте и надеемся продолжить офф-лайн 20 декабря 2012 года, уже приняли участие наши постоянные авторы Александр Павлов, Василий Ванчугов и Борис Соколов. Сегодня к нашему спору присоединяется новый участник, один из лучших преподавателей философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, доцент кафедры социальной философии Владимир Кржевов. С точки зрения Владимира Сергеевича, прогресс и в самом деле является важным элементом идеальной структуры современного общества, и ни разочарование в социализме, ни кризис капитализма, ни постмодернистский скепсис не смогли полностью поколебать объективные основания веры в эволюционное совершенствование человеческого общества.

* * *

Прежде всего, хотел бы отметить мужество организаторов семинара, решившихся обсудить проблему прогресса и «прогрессизма» аккурат накануне возвещённой даты конца света. Но если же говорить серьёзно, то по поводу предложенных вопросов я хотел бы высказать следующие соображения.

1. Американский философ Роберт Нисбет в своей книге 1980 года «Прогресс: история идеи» писал, что «одним из главных признаков XX века будет не вера, но, наоборот, отказ от веры в идею прогресса»? Что бы Вы сказали в этом отношении о веке XXI – могут ли победить в начале наступающего века дух развития и вера в лучшее будущее, или верх окончательно возьмут отмеченные Нисбетом «неверие, сомнение, разочарование и отчаяние»?

– Терминология Роберта Нисбета представляется не вполне удачной – в том смысле, что довольно прочно утвердившееся к концу ХΙХ века представление о законосообразно-прогрессивном характере развития человечества породило не столько «веру в прогресс», сколько ожидания скорейшего наступления «золотого века» – уже, так сказать, «за ближайшим поворотом» истории.

Излишне говорить, что широкое распространение этих представлений не только в академических кругах, но и в массовом сознании носителей европейской культуры более всего поддерживалось революционными преобразованиями в технике, радикально поменявшими условия и способы повседневного существования. Именно практический опыт обыденной жизни, когда новейшие изобретения в относительно короткие сроки становились привычными компонентами быта миллионов людей, подпитывал убеждение в том, что человечество (пусть пока только в границах европейской цивилизации) получило, наконец в свои руки надёжные средства разумного переустройства общества.

Наиболее трагическим парадоксом было также довольно широко распространённое убеждение, что тот же технический прогресс, породивший новейшие средства ведения войны – авиацию, подводные лодки, сверхмощные артиллерийские орудия, пулемёты, вкупе с очевидной экономической взаимозависимостью «великих держав» –сделал широкомасштабную войну настолько бессмысленной (массовая гибель солдат на поле боя и тотальные разрушения в хозяйственной сфере), что она отныне более не может служить «продолжением политики». Эти идеи развивал, в частности, Н.Анжелло в своей вышедшей в 1910 г. книге «Великая иллюзия»; активным пропагандистом этой концепции был также член Палаты лордов, виконт Эшер – в те годы председатель «Военного комитета Британской империи».

Понятно, что произошедшие на протяжении полувека две мировые войны, благодаря чудовищно возросшей мощи вооружений унесшие десятки миллионов жизней, не оставили от этих иллюзий камня на камне. Финальные аккорды Второй мировой окончательно разрушили веру в прогресс, обратив её в свою полную противоположность – ведь именно новейшие научные открытия трансформировались в технологии создания ОМП. Но поскольку человеческий разум воплощается прежде всего в научном знании, надежда с его помощью добиться гуманного переустройства жизни людей если и не полностью исчезла, то стала совершенно призрачной.

Думается, что как раз здесь следует видеть истоки тех нападок на науку, вообще на рациональное мышление, которые столь характерны для умонастроений второй половины ХХ столетия. Полагаю, что именно утрата веры в науку, в её способность в кратчайшие сроки разрешить веками копившиеся проблемы и обеспечить благополучие миллиардов людей на планете стала основным фактором смены настроений, поскольку на поверхности эти две веры – «в науку» и «в прогресс человечества» сливались до неразличимости. Взамен в умах людей совершенно закономерно возобладали полуосознанные, но вместе с тем прочно укоренившиеся катастрофические ожидания – новой войны или какого-либо иного катаклизма.

Сопряжённые с более чем радикальными и быстро идущими изменениями форм и способов жизни в глобальном масштабе, они способствовали возникновению и укоренению многих и многих фобий. Вдобавок одним из следствий широчайшего использования средств массовой коммуникации стал открытый для миллиардов людей доступ к информации практически обо всём, что происходило на всём пространстве ойкумены. Достаточно плотный поток сообщений о разного рода драматических событиях также подпитывал перманентно возобновляемое состояние психической фрустрации – пусть даже люди не всегда и не полностью отдавали себе отчёт в том, чем именно оно вызвано.

И самое тревожное – всему этому негативу действительно трудно противопоставить видение хоть сколь-нибудь обнадёживающей перспективы – образ будущего остаётся туманно-тревожным. Отсюда – вполне понятное стремление «возвратиться к корням», а на самом деле – «спрятать голову в песок», найти защиту и компенсацию в совершенно недостоверных, но зато весьма привлекательных представлениях о якобы стабильном и в основном благополучном прошлом существовании – ведь «там» все беды уже известны, и уже миновали, а память, как известно, предпочитает сохранять в основном хорошее. (Видимо, прав был Шекспир, устами Гамлета говоря, что люди склонны «скорей смириться со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться».)

Всё это, взятое в совокупности, позволяет понять причины хорошо различимого преобладания пессимистических оценок и прогнозов, отмечающих переход человечества в следующее тысячелетие.    

2. Роберт Нисбет отмечал в своей работе 1980 года, что убежденность в реальности прогресса гораздо в большей степени характеризует Советский Союз, чем современный Запад. На Ваш взгляд, где сегодня больше верят в прогресс – в России, в США, в Европе, в Латинской Америке или в Юго-Восточной Азии?

– Убеждение в том, что СССР «движется по дороге реального прогресса» вряд ли можно считать характерной чертой массового сознания «советских людей»; трудно представить, что они действительно мыслили в этих терминах.

Правильнее было бы сказать, что это была обязательная идеологема, насаждавшаяся агитпропом ВКПб/КПСС и молчаливо принимавшаяся большинством населения. Вместе с тем, конечно, многолетнее «промывание мозгов» вместе с отсутствием достоверной информации о жизни за пределами «страны победившего социализма» обеспечивали некую не вполне отрефлектированную убеждённость, что «мы впереди планеты всей» – поскольку «у нас» «всё богатство принадлежит народу», а «у них» – «капиталистам-эксплуататорам». К тому же подобные идеологические штампы в некотором роде соответствовали также весьма смутно осознаваемым, но тем не менее достаточно широко распространённым мессианистским убеждениям, издавна присущим верхним и средним слоям российского общества.

Излишне говорить, что в последние годы существования СССР эти настроения практически повсеместно сошли на нет, уступив  место (но уже только в определённых группах) сознанию того, что программа «построения социализма» провалилась и что исправить положение можно, позаимствовав опыт модернизации других стран. Но поскольку реформы не принесли незамедлительно ожидавшихся результатов, можно довольно уверенно полагать, что массовые настроения в России сегодня очень далеки от «веры в прогресс» – как говорится, «не до жиру, быть бы живу».

Что до распространения подобной веры в других странах, то, во-первых, для таких оценок нужно располагать хотя бы начальными данными соответствующих массовых опросов, а во-вторых, при оценке таких данных (буде они станут доступными для анализа) следует вводить поправочные коэффициенты, позволяющие учесть, в чём состоит прогресс с точки зрения носителей той или иной культуры.

Думается, что для граждан Европы или США это понимание может оказаться радикально отличным от того, что присуще жителям стран Латинской Америки или ЮВА.

3. В США существует и даже набирает силу такое идеологическое течение как «прогрессизм»? К нему чаще всего причисляют сторонников левого крыла Демократической партии. Иногда «прогрессистом», хотя и умеренным, называют Барака Обаму? За какой прогресс выступают «прогрессисты», и можно ли сказать, что их консервативные оппоненты выступают против «прогресса»?

– Я недостаточно знаю, какие идеологические течения сегодня пользуются влиянием в США и какие программы они обосновывают. Думаю всё же, что и в этом случае понимание «прогресса» у «прогрессистов» и «консерваторов» существенно разнится – последние видимо, выступают не против «прогресса» как такового, а против того, что предусматривает здесь программа Обамы и его соратников.

Это, впрочем, вполне естественно для политической конкуренции – такой, какой она является в условиях политической культуры Соединённых Штатов. Пожалуй, стоит ещё отметить, что в этом плане интересующая нас проблема предстаёт в несколько ином ракурсе – здесь на первом плане соображения скорее конъюнктурного, а не глобального свойства.

4. Постмодернистская, а еще ранее критическая философия, бросила вызов «прогрессу» с левых позиций. Разрушительной или позитивной оказалась левая деконструкция идеи «прогресса»? Была ли она в полной мере обоснованной, и не несет ли она некоторую долю ответственности за то чувство исторического отчаяния, которое превалирует сегодня в интеллектуальных средах?

– На этот вопрос я отвечаю вполне утвердительно – конечно, ответственность т.н. «постмодернистов» (уже само это название есть сущая нелепица) представляется несомненной – с той только важной поправкой, что, сколько я понимаю, они бросили вызов не «прогрессу», а тому, что в понимании этой пёстрой компании, было «ошибочным» о нём представлением. То есть «прогресс» для них состоял именно в отказе от всего того, с чем в действительности связаны надежды на его осуществление – от строгих методов поиска достоверного знания, от развития новых технологий и новых форм социальной организации, при всех противоречиях несущих всё же облегчение участи миллиардов людей.

Проникшись, подобно герою М.А.Булгакова, обличительно-разоблачительным пафосом всякого рода «деконструкций», «постмодернисты» сыграли весьма негативную роль, катализируя и без того опасные процессы компрометации рационального, упорядоченного и ответственного мышления.

Вопреки постоянно звучавшим с их стороны громким восклицаниям в защиту свободы, представители этого направления прямо или косвенно способствовали закреплению самых разных форм человеческой зависимости – ибо при всех пертурбациях новейшей истории человечества, несомненным остаётся веками человеческой практики подтверждаемое положение – «только знание делает свободным», а обрести достоверное знание на путях легковесной болтовни и апологии произвола, выдаваемого за «раскрепощение мысли», никак не получится. 

5. Существует представление, что идея прогресса является элементом идеальной структуры («ультраструктуры») капитализма, поскольку, как пишет американский историк Гэри Норт в предисловии к книге Нисбета, «Капитал – это результат бережливости, а бережливость – это результат ориентации на будущее». Согласны ли Вы с такой констатацией? Какие еще системы современного мира определены сохраняющейся идеей «прогресса» в современном обществе?

– Я не склонен отдавать «бережливости» первое место в накоплении капитала – это старая формула, рождённая в ранние годы формирования экономической мысли, и она выражает лишь то, что лежит на поверхности. Со времён Маркса и Шумпетера капитал следует рассматривать не только и не столько как источник обеспечения существования его владельца, но как форму организации общественного производства, причём производства, циклически возобновляемого и в конечном счёте ориентированного на удовлетворение спроса потребителей производимой продукции.

Старые байки «левых» всех толков о том, что капитал стремится «лишь» к получению прибыли и потому контрпродуктивен (в этом плане к ним следует отнести и Маркса с его последователями) не выдерживают элементарной проверки – достаточно очевидно, что прибыль (если не ограничиваться отдельно взятыми ситуациями) стабильно обеспечивается только при условии стабильных же продаж. А продажи – в масштабах «большого общества» – несомненно предполагают удовлетворение потребностей и интересов больших социальных групп.

Отсюда ясно, что как таковая, прибыль не является «конечной целью производства», но служит лишь ориентиром, позволяющим предпринимателям держать в поле зрения важнейший показатель оптимизации производства – соотношение «затраты-выпуск» (формула В.Леонтьева).

Но у прибыли есть и ещё одна важная функция – стремление к ней актуализирует усилия, направленные на мониторинг долгосрочных трендов конъюнктуры рынка, тем самым обеспечивая возможность прогнозировать его динамику. С таким пониманием роли капитала как фактора, побуждающего принимать в расчёт будущее, трудно не согласиться. Именно поэтому совершенно правильной является данная Й.Шумпетером характеристика предпринимателя как перманентно действующего субъекта «созидательного разрушения».

Во избежание возможного недопонимания следует вкратце отметить, что сказанное выше не направлено к безоглядной апологии капиталистического способа производства. В развитии капитализма несомненно наличествуют и противоположно действующие негативные составляющие; отсюда – нелинейный, противоречивый характер этого развития, при определённых условиях способного порождать сильнейшие кризисы и причинять значительный ущерб. Но при всём том, это именно развитие – переход от одних, менее совершенных форм, к другим, позволяющим преодолеть изъяны предшествующего периода и учесть уроки возникавших в нём конфликтов.

Признание негативных моментов не влечёт общего требования заменить капитал как форму организации на какую-то иную, притом не очень ясно представимую. Передача средств производства под контроль государства очевидным образом не оправдала надежд – эксплуатация непосредственных производителей значительно возросла, а стабильное развитие общества обеспечено не было. С другой стороны, общество капиталистически организованное, проходя полосу кризисного развития, обретало, как сказано, ценнейший опыт, осмысление которого в известной мере способствовало повышению общего уровня его кризисоустойчивости.

Отсюда может быть выведено уточнённое представление о прогрессивном развитии на близкую перспективу – история ХХ в. показала, что при существующей системе разделения труда такое развитие не может быть обеспечено радикальной сменой формы социальной организации посредством полной ликвидации института частной собственности. Этот путь опробован в разных формах и все эти опыты показали, что он однозначно тупиковый.

Стало быть, нужно искать такие структурные формы и методы управления, которые, не отменяя свободы предпринимательства и, что ещё важнее, сохраняя преобладание самодеятельного населения, вместе с тем позволили бы добиться выравнивания положения основных общественных групп и страт и тем самым смягчения противоречий между ними.

Тот же самый исторический опыт показывает, что преобладающей стратегией решения этой задачи в сфере производства остаётся всё же развитие технологий, а в сфере социальных отношений – повсеместное утверждение принципов личной свободы, демократии и верховенства прав человека. Таковы ориентиры, избрание которых позволит надеяться на постепенное достижение общей оптимизации процессов социального изменения.

6. 19 ноября 2012 года ушел из жизни Борис Стругацкий. Братья Стругацкие оказали огромное влияние на восприятие темы прогресса в позднем советском и постсоветском обществе. На Ваш взгляд, они в большей степени способствовали укреплению или развенчанию этой идеи? Какой Вы видите вклад этих писателей в интеллектуальную историю России? Могли бы Вы назвать их неакадемическими социальными философами?

– Наследие братьев Стругацких я оцениваю очень и очень высоко – для характеристики их творчества смело можно использовать все превосходные степени. Их вклад в развитие того, что можно было бы назвать пониманием человека и истории человечества, особенно новейшей, был весьма значителен; для меня созданные ими книги – прежде всего, «Трудно быть богом» – стоят в одном ряду с произведениями Олдоса Хаксли, Джорджа Оруэлла, Станислава Лема и Рэя Брэдбери.

Действительная природа научного познания, его подлинные цели, те возможности, которые открывают перед человечеством новые знания и новая техника – и вместе с тем, все те проблемы и угрозы, которые несёт с собой НТП в том случае, когда он не сопровождается нарастанием гуманности – в культуре и в отношениях людей друг к другу – всё это общие темы, хорошо различимые у всех названных выше писателей и осмысления которых настойчиво требуют реалии нашего времени.

В этом плане братьев Стругацких несомненно следует признать социальными философами, и даже вполне академическими – в широком смысле этого определения. Ведь философа отличают не столько занятия специальной проблематикой (и уж тем более не формальная принадлежность к академической среде), сколько стиль мышления и его направленность – примерно то, о чём говорил Марк Блок применительно к занятиям историей – неугасающий интерес к человеку.

Что до того, как повлияли их книги на бытование идеи прогресса – я полагаю, что прежде всего они много поспособствовали преодолению упрощённых штампов в понимании этой идеи – известно, что именно так она подавалась во всех официозах советского времени. Для меня, пожалуй, наиболее ценной особенностью их произведений было непреходящее стремление постичь истину и настойчивый поиск путей её обретения – поиск, основой которого было понимание того, что отнюдь не все пути ведут в Рим, что люди бывают связаны непреодолимыми обстоятельствами, что нет и не может быть автоматически действующих алгоритмов решения сложнейших проблем бытия, и что, в конце концов, совесть – это не химера, а гарантия сохранения в себе человека.