Валентин Акулов: Еще раз о "демократических стандартах"

Еще раз о "демократических стандартах"

Мне уже приходилось обращать внимание на то, что в обществоведческой науке (социологии, политологии, правоведении) доминирует извращенное представление о государстве. Суть этого извращение состоит в отождествлении государства как одной из форм самоорганизации общества с государственной властью.

Есть необходимость продолжить разговор. Сведя государство к его властным институтам и противопоставив эти институты обществу в виде некой стоящей над обществом «силы», т.е. в сущности превратив органы управления государства в самовластного диктатора, трубадуры и менестрели этой бюрократической демократии начинают, далее, изобретать для этого, сконструированного по собственному проекту «государства», «демократические стандарты». Демократия как власть народа вырождается в химически чистую технологию, т.е. в средство манипулирования «электоратом». Присмотримся ближе к рекламируемым «демократическим стандартам».

 Стандарт первый: в демократическом государстве должен править закон

Прекрасно! Кто же, будучи в здравом уме и трезвой памяти, станет оспаривать, что жить лучше по закону, а не по произволу государственного чиновника. Но где вы видели государство, в котором не правил бы закон? Таких государств в природе никогда не существовало и существовать не может. Ибо политические отношения как отношения принуждения уже по определению не могут регулироваться иначе, как с помощью жестко установленных правил общественного поведения, т.е. с помощью законов. Правда, чиновники могут нарушать и, как свидетельствует опыт, сплошь и рядом нарушают законы. Впрочем, как и граждане. Но это уже другой вопрос, вопрос эффективности власти.

История сохранила для нас законы Хамураппи, законы Ликурга, Солона, а римское право даже стало классикой. «Диктатура закона» — прекраснодушная фраза. Пустышка, которая обретает реальный смысл лишь тогда, когда наполняется конкретным содержанием. Позволительно спросить: что это за безликий закон, который правит в демократическом государстве? Древнекитайский Дао? Древнегреческий Нус? Законы, регулирующие отношения в обществе, принимают люди, а люди могут принимать любые законы, в том числе и такие, которые превращали бы граждан в илотов Спарты. Вопрос, следовательно, заключается вовсе не в том, правит ли в государстве закон или правят люди — такая альтернатива лишь камуфлирует существо дела. Вопрос в другом: какие законы в нем правят? А это всецело зависит от того, кто и как эти законы принимает.

Согласно предписаниям «демократических стандартов», их должен принимать «профессиональный парламент», т.е. парламент, сформированный из числа «политической элиты». Что собой представляет парламент, скроенный по западноевропейскому демократическому фасону, — это мы имеем возможность лицезреть на телевизионных экранах, а о его профессионализме судить по характеру принимаемых им законов. Чего стоит хотя бы закон об «экстремизме», принятый российской Государственной Думой и по-школярски списанный депутатами Национального собрания Белоруссии. До такого не додумался бы сам полумифический Драконт, законы которого вошли в поговорку, получив название драконовских. Ну а что же Конституционный Суд? А он по своему обыкновению безмолвствует. Выжидат, когда сама власть, вдохновившись примером гоголевской унтер-офицерской вдовы, пожелает высечь себя, обратившись к его услугам.

Истинная суть идеи «правового государства» отнюдь не в том, чтобы защитить граждан от произвола чиновников, в чем пытаются убедить «электорат» наши солоны и ликурги. Истинная суть в том, чтобы противопоставить право морали: это, может быть, и безнравственно, но таков закон (Dura lex — sed lex). Такой императив чужд менталитету русского человека. У него иной императив: не может быть законом то, что противоречит нравственному чувству народа.

Стандарт второй: в демократическом государстве должна быть взаимная ответственность граждан перед государством и государства перед гражданами

Звучит красиво, не правда ли? Жаль только, что теоретически безграмотно. Взаимная ответственность наступает лишь тогда, когда есть две стороны, заключающие между собой договор. Но общество не заключает договора с институтами государства, оно их формирует. Поставим вопрос: кто будет определять меру этой ответственности? Разве не очевидно, что в государстве «демократических стандартов» именно власть и будет определять эту меру. А раз так, то красивая формула «взаимной ответственности» на поверку может означать только одно; полное бесправие общества перед сформированными им институтами государства, т. е. перед сворой чиновников. Современная политическая жизнь настолько красноречива, что делает излишним всякие тому доказательства.

Стандарт третий: в демократическом государстве должны быть защищены «права человека»

Стандарт этот напрямую корреспондирует (если не восходит к нему) с кредо либерализма — приоритетности «прав человека» перед «правами государства». Рискуя поставить на уши всех либералов и правозащитников, включая госдеп США, сделавший защиту «прав человека» во всем мире стратегическим направлением своей внешней политики, я все же вынужден констатировать: указанное кредо — это такая икебана несуразностей, что не знаешь, с какой стороны за нее взяться. Прежде всего, сама идея «прав человека», отличных от «прав государства», могла явиться лишь как результат извращенного представления о природе государства. Если понимать государство адекватно его объективной природе, т.е. как одну из форм самоорганизации общества, идея «прав человека» и их защиты от государства теряет всякий смысл, ибо в этом случае оказывается, что граждане вынуждены защищаться от самих себя. Если же на манер священнослужителей «демократических стандартов» свести государство к его институтам, противопоставив их обществу в виде внешней ему и стоящей над ним «силы», то тогда, конечно, проблема «прав человека» возникает. А вместе с ней возникает и проблема разделения «прав человека» и «прав государства». Возникает, но не только не разрешается в парадигме либерализма, но лишь порождает веер вопросов.

Вопрос первый: если «права человека» имеют приоритет перед «правами государства», то на кой ляд, спрашивается., потребовалось людям организоваться в государство, т.е. брать на себя какие-то обязательства, а, следовательно, и ущемлять себя в правах? Жили бы себе в «естественном состоянии», при котором человек, по справедливому замечанию Гоббса, «имел право на все». И да здравствует либерализм первобытной орды! Но... если один человек «имеет право на все», то, видимо, и другой человек «имеет право на все». Реализуя свое «право на все», человек ущемляет такое же «право на все» другого человека. Вряд ли тот согласится с этим ущемлением своих прав. И да здравствует закон джунглей, «война всех против всех»! До полного самоуничтожения. Но и это еще не все. В результате столкновения прав каждого человека «на все» само право аннигилирует, превращается в ничто. Вот почему прав был Гоббс, указавший на то, что право как таковое в условиях «естественного состояния» общества невозможно. Правовые отношения наступают только с возникновением государства, т.е. с — увы! — ограничением прав человека. Нельзя же, в самом деле, на рубеже третьего тысячелетия исповедовать доктрину, вся нелепость которой была очевидна Гоббсу еще в XVII веке.

Мне могут возразить: никто ведь не говорит о безграничности прав человека. Речь о другом: о необходимости разграничить «права человека» и «права государства». Но тогда возникает второй вопрос: что отнести к «правам человека», а что к «правам государства»? Относится ли, например, к правам государства право на оборону, в том числе на оборону господ либералов и правозащитников? Думаю, что этого права не станет оспаривать у государства даже самый продвинутый либерал и самый соплеобильный правозащитник. Но для обороны страны, как известно, нужна армия. А защитники «прав человека» давно уже верещат о праве человека на альтернативную службу. Даже альтернативу предложили — работа санитара. Допустим, что такой закон будет принят, и все граждане призывного возраста пожелают воспользоваться своим правом на альтернативную службу. Что мы получим в итоге? Государство лишится армии. Зато получит армию санитаров, и у каждой больничной койки будет стоять отделение (взвод, рота, батальон) санитаров с «утками». Скажете, утрирую? Не утрирую, а вывожу следствия, необходимо вытекающие из кредо либерализма и доктрины «прав человека».

Как это ни парадоксально звучит для либерального уха, отделить «права человека» от «прав государства» (точнее, институтов государства) невозможно никакими физическими и химическими процедурами. Строго говоря, институты государства никакими правами вообще не обладают. Ибо, формируя эти институты, граждане не передают им свои права, они наделяют их полномочиями. А это значит, что возложенные на них функции властные структуры могут выполнять только на основе прав граждан или, что одно и то же, за счет ущемления их прав, поскольку права есть лишь оборотная сторона обязанностей.

Чтобы пояснить это, возьмем уже приведенный пример с правом на оборону. Итак, одной из функций государства является защита от внешней агрессии. Но ни один парламент, ни одно правительство как институты государства ни одного солдата, насколько мне известно, еще не родили. Как же они могут выполнить эту возложенную на них функцию — защитить общество от агрессии? Видимо, только рекрутируя солдат из числа граждан, т.е. ущемляя их священное право на альтернативную службу. Зная способность нашей «политической элиты» обходить неудобные вопросы с совершенно неожиданной стороны, следует ожидать такой ответ: можно-де сформировать «профессиональную» армию. Но «профессиональную», т. е. наемную (обойдемся без эвфемизмов) армию надо содержать и, стало быть, придется нарушить другое не менее священное «право человека» — право собственности. Я уж не говорю о том, что такое решение вполне в духе «соломонов»: вы проливайте кровь, а мы вам заплатим. Пора, наконец, понять: правовые отношения возникают только в политической организации. А это значит, что свои права человек реализует и защищает не через «комитеты», «хартии» и прочих байстрюков политического процесса, а через демократически отлаженные механизмы государства.

Но разве «права человека» не нарушаются? Разве мы не видим тому примеры? Это правда. Но правда эта нуждается не в услугах профессиональных плакальщиков и плакальщиц, а в понимании и жесткой правовой и политической оценке. Государственная организация общества строится на самоограничении, т.е. на добровольно принятых на себя гражданами обязательствах. В этих и только в этих пределах гражданин и может быть ограничен в своих правах, ибо его права есть лишь оборотная сторона принятых им на себя обязательств. Если закон ограничивает права граждан сверх этих принятых ими на себя обязательств, противоречит им, — такой закон нелегитимен, будь он принят не только конституционным большинством парламента, но даже всей «кроной власти». При полном одобрении ствола и корней. Традиционно принято делить власть на законодательную, исполнительную и судебную. Глупо было бы налагать запрет на словоупотребление. Тем более, что такая дифференциация имеет свой резон. Однако надо понимать, что, строго говоря, любая власть является исполнительной. Она не может выходить за рамки тех полномочий, которыми наделена. В ряду этих полномочий не числится ограничение прав граждан по собственному усмотрению власти. Такое ограничение было бы уже не исполнением властью возложенных на нее функций, а произволом власти. Со всеми вытекающими отсюда для нее правовыми последствиями.

Права человека — вещь слишком серьезная, чтобы делать ее предметом демагогии и политических спекуляций. К сожалению, именно таковой она и стала с некоторых пор. Пусть простят мне мое политическое и юридическое святотатство, то даже Всеобщая декларация прав человека — эта священная корова либерализма — на 90, если не на все 100, процентов чисто демагогический документ. Например, в ней декларируется право человека «на жизнь». Позволительно спросить: ну а инфузория-туфелька имеет «право на жизнь»? Имеют ли «право на жизнь» слон, морж и гремучая змея? Жизнь — биологический процесс, она не может быть объектом права.

Право — категория социальная, оно регулирует общественную, а не биологическую жизнь человека. По своему теоретическому содержанию, а точнее, по своей теоретической бессодержательности, право человека «на жизнь» вполне может конкурировать с таким же его правом ходить на ногах, а не на голове, дышать легкими, а не аппендиксом. То правда, что жизнь человека, в отличие от жизни инфузории-туфельки, слона, моржа и гремучей змеи, протекает в общественных условиях, зависит от этих условий и регулируется ими. И только этой своей стороной она становится объектом права. Но тогда давайте и будем рассматривать проблему в этом, общественном, контексте, в общественном ее содержании. Ибо выход за пределы этого ее общественного содержания есть не что иное, как дискредитация самой проблемы.

Убийца подлежит казни не по физическому закону «действие равно противодействию», не по библейской заповеди «око — за око, зуб — за зуб», а потому, что он поставил себя вне общества. Он — нелюдь, на него не могут распространяться нормы гуманизма и морали, как не могут они распространяться на тигра-людоеда. Нельзя игнорировать также, что общественные условия, в которых протекает жизнь человека, всегда исторически- конкретны. А потому и проблему права человека «на жизнь» нельзя рассматривать абстрактно, вне этих конкретно-исторических условий. Солдат тоже человек. Он тоже имеет «право на жизнь». Но почему-то еще ни один президент, ни один парламент и ни одно правительство до сих пор не считались с этим правом, посылая в военную мясорубку десятки и сотни тысяч человеков. «Права человека» превратились сегодня в разменную монету политических параноиков, одержимых похотью мирового господства.

Стандарт пятый: в демократическом государстве должно быть разделение властей — законодательной, исполнительной и судебной

Затрудняюсь сказать, кто тут у кого «сплагиатил» — Швондер ли у западных специалистов по государственному строительству и конституционному праву или они у Швондера. Но сам факт плагиата налицо. Это ведь частность, что в одном случае отбирается и делится собственность, а в другом отбирается и делится власть. Важен сам принцип: во-первых, отобрать и отобрать именно «все», во-вторых, поделить и поделить именно «поровну». Так что напрасно наши поборники «общечеловеческих ценностей» ерничают по адресу булгаковского героя — он был истинный демократ и либерал. Ну а если всерьез, в чем артезианская глубина «принципа разделения властей»? Разделение труда существовало уже у истоков человеческой цивилизации. Да и сегодня любой обыватель, никогда не державший в руках Монтескье, слыхом не слыхивавший о Пейне, скажет вам, что каждый должен заниматься своим делом: пирожник — печь пироги, сапожник — сапоги тачать. Так стоит ли кудахтать, подобно молодой курице, снесшей первое в своей жизни яйцо?

Дело в том, однако, что указанный принцип предполагает нечто большее, чем разделение труда внутри органов власти. Весь «цимес» в том, что разделенные таким образом «ветви власти», по мысли сторонников этого принципа, должны «уравновешивать» одна другую и быть «противовесом» одна другой. Проще говоря, контроль над органами власти со стороны общества подменяется самоконтролем самой власти. Власть сама должна себя контролировать, а разные ее «ветви» выполнять по отношению к другим функцию соглядатая. Нас пытаются уверить, что такой самоконтроль является непреодолимой преградой на пути злоупотребления властью со стороны властных структур.

Можно было бы уже априори заключить, что «принцип разделения властей» не оправдает тех надежд, которые на него возлагают. Практика лишь подтверждает это. На поверку такое разделение приводит лишь, к перманентным склокам и грызне за передел властных полномочий. Ну а там, где интересы клана властителей совпадают, «ветви власти» причудливо переплетаются в «сердечном согласии». Например, конфронтируя с Ельциным, российские думцы ни разу, однако, не поставили вопрос: a соразмерна ли величина должностных окладов (о других привилегиях вчерашних неподкупных борцов с привилегиями не говорю) ельцинских министров, чиновников аппарата его администрации той экономической ситуации, которая сложилась (точнее: которую сложили) в России и тем жизненным условиям, в которых живет подавляющее большинство россиян — от рабочего и крестьянина до писателя и академика? Они лишь скромно и себе определили оклады, равные окладам ельцинских министров. Ельцин в качестве ответного презента и ухом не повел. Потребовалось губернаторам продлить срок пребывания на удельном столе — как не порадеть родному человечку. И порадели. Примеры результатов подобного самоконтроля власти можно было бы множить до бесконечности.

Не решая проблему контроля над властью, «принцип разделения властей» лишь порождает ситуацию буриданова осла. Я напомню эту поучительную притчу. Положили ослу две вязанки сена с разных сторон и на равном расстоянии. Осел никак не мог решиться, с какой вязанки начать. Так и околел, бедолага, пребывая в глубоком раздумье. Нечто подобное происходит и с разделенной властью: разделив властные полномочия «поровну», «ветви власти» лишь блокируют работу друг друга.

В заключение отмечу, что, формулируя «принцип разделения властей», Монтескье самым курьезным образом ошибался, полагая, что исходит из опыта Англии. «Разделения властей» в Англии отродясь не бывало, как нет и поныне. Исполнительная власть Англии формируется парламентским большинством и полностью от него зависит.

Если отбросить макияж «демократических стандартов», скрывающих подлинное обличье той системы государственности, которая сложилась на Западе и которую навязали нам, то в остатке мы получим проблему, которую обществу действительно необходимо решать: как в условиях представительной демократии обеспечить реальное народовластие, а не его суррогат, не его имитацию. Проблема сложнейшая, ибо органы государственной власти (институты государства), будучи раз конституированы, обретают относительную самостоятельность и в этом смысле, если угодно, превращаются в силу, стоящую над обществом. Поэтому всегда существует реальная опасность, что эта относительная самостоятельность институтов государства перерастет в абсолютную, и они превратятся в «государство в государстве». Необходимы механизмы, которые блокировали бы такую возможность. Но это тема отдельного и очень большого разговора.

Акулов Валентин Леонидович - доктор философских наук, профессор