Постжурналистика: новые реалии ХХI века (1-2 часть)

Мы сетуем на журналистику, не понимая, что она давно другая. Наша идеалистическая модель уже не соответствует реальности. Уже давно действуют другие факторы. Более того если сравнить их вес, то финансовые или политические факторы окажутся важнее, чем факторы чисто информационные. Следовательно, именно они формируют информационную повестку дня. Пример последнего скандала вокруг канала ТВИ демонстрирует именно это.

Концепция постдемократии Крауча акцентирует: сейчас власть перешла от национальных правительств к транснациональным корпорациям (см. здесь, а также — Crouch C. Post-democracy. — Cambridge etc., 2004). Это случилось потому, что появились успешные модели управления демократией, управление избирательным процессом, что в результате сняло возможные варианты неожиданных изменений.

Современные выборы как пример такого управления (особенно в западном варианте) ориентируются на небольшой процент тех, кого можно перетянуть на свою сторону, таким образом, избирательная кампания по ее лозунгами, обещаниями, фактами рассчитана не на избирателей, а только на небольшую группу. Нет равного доступа, нет предвыборного обсуждения проблем. И это речь идет не о нас, а о западном опыте.

Крауч строит аналогию с постиндустриальным обществом. Оно не есть не-индустриальным обществом как сначала кажется, там есть все индустриальные механизмы. Постдемократическое общество тоже использует институты демократии, но они становятся для него формальностью. Энергия и инновационное движение переходят из широкой демократической арены к узким группам политико-экономической элиты. Крауч считает, что именно к такой модели и происходит движение. Даже старые четкие социо-экономические классы размылись, что тоже облегчает управление ими. Считается, что эта концепция представляет новую модель развития, которая позволяет анализировать мир после холодной войны.

Эти процессы мы видим повсюду, они формируют жизнь всех стран. И они не могли обойти журналистику. Журналистика тоже находится под давлением новых факторов. Их десятки, перечислим только несколько:

— Тенденция к исчезновению газет в плане уменьшения числа читателей,

— На сегодня экономически невыгодной оказалась даже модель «газета плюс сайт»,

— Отсутствие связи с практиками и практикой в системе подготовки журналистов,

— Рост журналистики граждан («Твиттер» и другие социальные медиа),

— Рост влияния общества на власть, даже военные теперь не могут побеждать в войнах, если их рассказы тоже не побеждают,

— Дети и студенты не способны понимать сложные тексты,

— Кино, например, Голливуда делается под зрителя-тинейджера,

— Приоритет женской аудитории как перед телевизором, так и у рекламодателей (см. здесь и здесь),

— Телевидение превосходит интернет (см. здесь),

— Давление визуальности, которая не очень хорошо, по сравнению с вербальными каналами, может перекодовуватися в знания, — Давление развлекательности.

Относительно последнего пункта Washington Post в мае 2013 года даже опубликовала статью, в которой выдвигает и защищает многообразие путей донесения информации. И статья эта называется «В защиту журналистики развлечений». То есть происходит переход от случайности к норме.

Все это может объяснить нам то состояние журналистики, которое так всех удивляет. Газеты, подающие себя как национальные и качественные, имеют минимальные тиражи. Модель желтой прессы полностью подчинила себе телевидение. Люди смотрят его по несколько часов в день, а потом удивляются, мол, как я мог это смотреть. Все это можно обозначить как информационную или виртуальную загрязненность, которая аналогична ядерной. И потребуются годы, чтобы выйти из этого состояния, если это вообще возможно.

В целом перед нами предстает новый тип информационного пространства. Исчезли смыслы. Остались анекдоты. Одно из объяснений такой ситуации — неадекватность элиты, неспособной формулировать смыслы. Элита, став одномерной, так как только финансовое состояние двигает ее, не способна вести страну вперед. В этом плане коллективные цели конфликтуют с целями индивидуальными.

Даже Трехсторонняя комиссия, которую так любят все конспирологи, взялась за изучение трансформаций, которые претерпевает мир. Все началось с книги 1975 г. (среди авторов которой был и Хантингтон), называвшейся «Кризис демократии». В 2000 г. завершилось еще одно исследование трехсторонней комиссии (Putnam RD ao Introduction: what's troubling the Trilateral democracies? // Disaffected democracies. What's troubling the Trilateral countries. Ed. By SJ Pharr, RD Putnam. — Princeton, 2000). Его диагнозом стало постоянное увеличение требований, которые невозможно выполнить. Сегодня продолжается падение легитимности власти, уровня общественного доверия во всем мире.

Колумбийской университет начинает свой анализ тенденций фразой, что американская журналистика не избежит трансформаций (см. здесь и здесь). Они начинают с разбора пяти базовых представлений, среди которых есть и такие: «Качественная журналистика всегда требует поддержки» или «Есть много возможностей делать хорошую работу новыми путями».

В этом анализе есть интересные слова: «Порождение идей, алгоритмов, формирования движений, введение инноваций в практику — все требует оригинальности мысли. Журналисты должны провоцировать изменения, начинать эксперименты и подталкивать действия». То есть от журналистов требуют целей, которые не способна выполнить постжурналистика.

Ученые Кардиффского университета установили, что 60-80% статей (в зависимости от газеты) даже в качественных британских изданиях не принадлежат журналистам этих изданий (см. здесь, а также — Lewis J. ao Four rumours and an explanation; a political cconomic account of journalists 'changing newsgathering and reporting practices. — Journalism Practice. — 2008. — Vol. 2. — N 1). Это результат работы информационных и пиар-агентств. Такую ситуацию объясняют увеличением нагрузки на каждого журналиста, так что он не способен охватить такое количество материалов. Но если это так, то перед нами совершенно другая модель информирования населения, которая только мимикрирует под старую модель журналистики и журналистов.

Дэвис приводит два парадоксальных результата этого исследования качественной английской прессы (см. здесь, а также — Davies N. Flat Earth news. — London, 2008 [эта книга переведена на украинский под названием «Новости плоской земли». — MS]):

— Только 12% материалов полностью строились на фактах, изученных журналистами, о происхождении 8% они не могли точно сказать, 80% были полностью или частично сконструированы из материалов информационных и пиар-агентств,

— Когда исследователи пытались узнать, проверялись ли эти факты, они нашли подтверждение только в 12% материалов.

Вчера журналист был автором, чьи статьи читали все. Сегодня не только вся активность сдвинулась в сферу политической журналистики, остальные никого не интересует, но и сам журналист не является больше автором, он стал ретранслятором. У него нет настоящих собственных мыслей для обсуждения.

Такая же традиция складывается и в других коммуникативных профессиях. Спичрайтер оформляет текст, который ему дают. У него нет своих мыслей. В то же время спичрайтер Обамы по международным отношениям сидит и работает в Совете нацбезопасности. Поэтому у него могут возникать собственные мысли, ведь он является специалистом.

Журналист не обладает арсеналом анализа. Поэтому его мысли банальны. Он выигрывает только за счет какого-то источника, который может поделиться с ним информацией. Журналиста никто не учил анализировать ни события, ни информацию. Журналистское образование не имеет никакого курса, который бы развивал ум студента, давал ему необходимый для анализа инструментарий. Интуитивные догадки может порождать и читатель, от журналиста мы ждем качественно другой информации.

Поле, которое создает постжурналистика, не способно выполнять функции модернизации страны, не способно порождать новую элиту.

Постжурналистика — это фиксатор прошлого, тогда как журналистика формировала будущее.

В мире, перенасыщенном информацией, выигрыш приносит качественная информация. Джобс сказал, что контент является королем. Каждый бренд имеет свою историю. И ее еще надо уметь рассказывать.

Ландау (ее сайт — privacyink.org) предложила различать секреты и тайны (mysteries). В 1979 г. иранская революция произошла неожиданно для США, потому что разведка искала секреты, которые защищало шахский правительство, а не занималась тайной того, что именно происходило в группах, приближенных к аятолле Хомейни. Секреты является частью большей картины. А относительно тайны вы не знаете, какая она, какой вопрос поставить, где ее искать. После окончания холодной войны разведки перешли от поиска секретов к тайнам.

Исламская революция стала неожиданной, так как имела корни в мечетях и домах, а не во дворцах. Призывы к свержению правительства не передавались телеканалами, а были на аудиокассетах речей аятоллы Хомейни. Исследователи выделяют два типа технологий: технологии, которые давали доступ к информации за пределами Ирана, и технологии, которые давали возможность распространять локальную информацию.

Штази в ГДР знало все, но пропустило падение страны. С появлением движения «Оккупируй Уолл-Стрит» внезапно распространилась информация, что 23% американцев испытывают симпатию к радикальным протестам. То есть чиновники не представляли себе масштабов ситуации. И вывод: наличие информации не означает, что у вас ее достаточно или вы знаете, что с ней делать.

Все это ведет нас к тому, что следует пересмотреть подход к информации, которым оперируют и журналисты, и государственные служащие. Все они заняты поиском тех же секретов, а на самом деле система управления требует заниматься тайнами, в том числе трендами, тенденциями, нишами. Лучшие образцы журналистики раз объединяют факт и тенденцию, поэтому они поднимаются над фактом.

Коллинз построил новый тип теории о взаимодействии людей (Collins R. Interaction ritual chains. — Princeton — Oxford, 2004; см. также интервью с ним по поводу его прогнозов о распаде СССР — Власова А. Как умирают царства. Интервью с Г. Коллинс / / Эксперт-Украина. — 2004. — 29 ноября — 5 декабря). Ритуалы он рассматривает как механизмы усиления эмоциональности. В работе он вообще употребляет термин «эмоциональная энергия». Ритуалы обязательно реализуются в физическом присутствии массы людей.

Коллинз так описывает свой подход: это модель мотиваций, которая ведет людей от ситуации к ситуации, и таким образом их эмоциональная энергия и культурный капитал взаимодействуют с каждым человеком, который им встречается. Ритуалы дают ценности (или забирают их).

Когда объект или идея поддержаны ритуалом, они работают на усиление идентичности членов группы. Социологи фиксируют, что люди вступают в различные движения, не имея четких представлений о взглядах этих групп. Разные ценности привязаны к символам группового членства, они исчезают вне поддержки ритуалов. С точки зрения Коллинза, время, необходимое для такой «подзарядки», — неделя. Как пример он вспоминает церковные ритуалы. Харизматический лидер — тот, который заряжается энергией толпы, когда попадает в поле ее внимания.

Великобритания, например, чувствует себя достаточно равной страной, потому разрушены механизмы, которые создавали барьеры между классами. То же можно сказать о России после 1917 года. И каждая мини-революция (1991 г. или Оранжевая революция как раз разрушают эти классовые или квази-классовые ограничения.

Журналистика в чем-то напоминает тот же механизм, только без физического присутствия всех вместе, когда проявления реакции соседей подталкивают к выработке единого «мышления». Это информационные ритуалы, которые создают коллективные идентичности. Чем больше были советские тиражи газет, тем лучше строилась новая идентичность «советского народа». Американский аналитик Гобл говорит о России не только как о региональной силе, но и о том, что самоидентификация россиян является самой слабой в Евразии, что та же самоидентификация армян или украинцев сильнее. И это может объяснить нам ожесточенные дискуссии вокруг 9 мая или требование создать единый учебник истории.

Отсутствие нормальных тиражей газет не только делает информационную сферу убыточной, но и не работает на создание этой идентичности. Реальных тиражей никто не знает, но заявленные намного больше, чем есть на самом деле, это связано с тем, что рекламодатели не хотят выбрасывать свои деньги на ветер (см. сравнение реальных тиражей заявленным для российских глянцевых журналов — здесь и здесь, разница в 2-3, а в некоторых изданиях даже в 15 раз).

Мы уделяем много внимания информации о политике или экономике, но реально наше влияние на эти процессы является нулевым. Поэтому это внимание является искусственным и даже опасным. Особенно потому, что новости, как считается сегодня, плохо влияют на наше здоровье (см. здесь и здесь). Имеется в виду сам тип новостей, которые нам подают СМИ.

Сегодня называют две новые техники влияния на население: социальные сети и техники изменения поведения (см. здесь и здесь). Первыми этот инструментарий взяли на вооружение не только политтехнологи, рекламщики, но и государственные служащие, британские и французские, которые быстро применили идеи «подталкивания» Талера (Thaler RH, Sunstein CR Nudge. Improving decisions about health, wealth and happiness. — New York, 2009). Сазерленд с Огилви подчеркивает, что будущая революция будет психологической, а не технологической (см. здесь, здесь и здесь). Кстати, Британская гильдия спичрайтеров назвала его лучшим бизнес-спикером 2013 года.

Сам Сазерленд называет себя не ученым, а импресарио бихевиористской науки. Он приводит такой пример, назвав его кнопкой по цене в 300 миллионов. Люди не любят регистрироваться, раскрывая свою персональную информацию, когда что-то покупают в интернете. Но все это до того, как человек сделал покупку. Поэтому они заменили кнопку перехода «Зарегистрируйтесь» на «Далее». И после этого люди стали регистрироваться, потому 90% интернет-покупателей готовы на это. Такое изменение увеличило продажи на 300 миллионов долларов. Сазерленд выпустил книгу (ее сайт — www.thewikiman.co.uk), в которой рассказывает, что люди редко делают то, во что верят, они делают то, что им удобно, а потом раскаиваются.

Сегодня активный поиск нового продолжается скорее не в журналистике, а в смежных сферах, например, в той же рекламе. Журналистика сворачивает свой статус лидера всего нового, который был у нее даже во времена СССР. И во времена застоя страна могла обсуждать те или иные статьи известных журналистов, которые сразу попадали в центр внимания.

Постжурналистика выполняет скорее служебные, а не самостоятельные функции. Она активно развлекает, когда это касается телевидения. А газета вообще перешла к перепечатке фактов, по которым нет возможности установить картину мира. Это аварии, столкновения в нашей жизни, или торнадо или перестрелка в школе в жизни других.

Если идут изменения в сторону постжурналистикы, то не надо критиковать журналистику за это. Это что-то похожее на пример, который глава ФОМ Ослон привел Путину, и тот ему не обрадовался. Когда рушится семья, муж не говорит жене: «Ты мне не нравишься». Он говорит: «Что ты сегодня сварила? Это же есть невозможно».

Многие наши упреки в сторону журналистов связаны с тем, что реально они работают не столько в журналистике, сколько в постжурналистике. В журналистике доминировали принципы информационного порядка, в постжурналистике — принципы коммерческого, финансового толка. Изменив все, невозможно было оставить в тех же функциях журналиста.

Источник

Постжурналистика в современном мире

Эра постжурналистики совпадает с наступлением эры постдемократии, потому что они тесно взаимосвязаны. Постдемократия моделирует демократические процедуры, повторяя их на поверхности, а не по существу. Те же слова можно сказать и о постжурналистике.

Информационные и смысловые относятся как раз к постжурналистике, поскольку целевые аудитории живут по одной модели журналистики, а на них влияют с помощью другой. То есть целевые аудитории живут с идеалистической моделью в голове, в которой информационное пространство и физическое более-менее одинаковы. Постжурналистика работает с попыткой не отражать, а менять физическое пространство за счет введения несоответствий с ним.

Главной чертой постжурналистики является использование свободных или квазисвободных СМИ для внеинформационных целей. Но контекст такой: все думают, что пресса свободна. Если Советский Союз работал с несвободной прессой, то Запад как раз акцентирует свободу прессы. Советский человек понимал ритуализованность слов и событий вокруг. Например, Довлатов писал: если советская пропаганда ругала книгу, то, наоборот, все старались ее прочитать.

Опрос «Левада-центра» показал интересные результаты: население рассматривает Брежнева как лучшего руководителя. Ни Горбачев, ни Ельцин не смогли выйти вперед. Т.е. наличие пропаганды оказывается не основным параметром, по которому оценивается время.

Если советская власть, особенно последнего периода, использовала для коммуникативного управления в первую очередь физические параметры (например, воспроизведение одних текстов и запрет других), то западная власть имела в своем арсенале не количественные, а качественные механизмы. Это качественный информационный продукт, опирается на качественное событие, качественного спикера, на качественные смыслы.

Вспомним: такие качественно новые спикеры пришли как «трубадуры перестройки». Это были писатели, журналисты, актеры и режиссеры. Они все являются мастерами именно формы, и партийные секретари не смогли на их фоне быть адекватными новой коммуникативной эпохе. Их функция интерпретаторов марксизма-ленинизма стала ненужной. Цитата (из классиков или документов ГК) не могла победить живой коммуникации, поскольку изменились правила игры.

Перестройка была игрой на ценностях, когда информационные потоки были настроены исключительно на разрушение предыдущей системы. Бухарин или Троцкий становятся главными новыми героями, передвинувшись с поля сплошного негатива (см., например, стенограмму бухаринско-троцкистского процесса) в сплошной позитив. Факты (арест, смерть) не изменились, изменились интерпретации. Новыми в этой журналистике, которая изображала те события, были не факты, а новые интерпретации. Социологические опросы через три года после начала перестройки стали демонстрировать доминирование публицистов над партийными лидерами.

Поздний советский мультипликационный фильм также играл на ценностях, изменяя их. Этот процесс можно обозначить словами — когда Баба-Яга стала доброй. Матрица, которая столетиями существовала, в тот период начала свое разрушение. Когда эти дети стали взрослыми, они получили разрушение уже советской матрицы, в результате чего Троцкий и Бухарин стали жертвами режима.

Массовая культура, как и пропаганда, наоборот, гиперболизирует ценности. Хороший Бонд против советского злодея является западным вариантом той же схемы. Герой защищает не себя, а всех, он готов принести себя в жертву, что является древним способом влиять на массовое сознание.

Все эти модели подчиняются именно влиянию, а не информированию. Информационным (или виртуальным) становится то, что имеет эффективное воздействие. Но самое главное, что такие структуры мимикрируют именно под информирование, хотя на самом деле они являются мифологическими или пропагандистскими.

В целом первичная информационная функция стала вторичной в постжурналистике, потому что на первое место вышла развлекательность. Как следствие, появилось понятие мягких новостей как новостей, которые попадают и функционируют в ток-шоу. В этом плане шоу Савика Шустера работает именно с мягкими новостями. Поэтому проблемы образования будут ему менее интересными, чем проблемы политики, поскольку на них горячее всего будут реагировать депутаты, которые приходят на это ток-шоу.

Фильтр развлекательности отвергает «скучные» новости, которые могли доминировать в журналистике, например, в советском варианте программы «Время». Экономические, хозяйственные новости не имеют эмоциональной окраски, когда в них отсутствует человеческое измерение.

Интересно, что по телевизионным рейтингам Nielsen получается: мы смотрим практически те же американские телесериалы, что и сами американцы. Поэтому возникает проблема, что нам делать с собственной продукцией, когда мы начнем делать ее не для России, а для Украины, ведь взять такую высокую планку будет трудно.

Сегодня существует то самое несоответствие между миром среднего человека и миром телевидения, поскольку мир гламура как основной объект постжурналистики тоже не тождественен понятию «моего мира». Этот информационный мир не является ложью, он просто отражает жизнь малого сегмента населения. То есть не только правда/ложь является измерением нашей оценки. Журналистика гламура, в отличие от написания статьи, например, о состоянии металлургической промышленности Украины, не требует от журналиста дополнительных знаний.

СМИ вводят проблемы в массовое сознание, они меняют приоритеты человека. Действительно, на практике это делает не жизнь, а все-таки СМИ. Операция Анджелины Джоли — яркий пример привлечения такого внимания, поскольку новость о ней прошла по всем каналам.

Постжурналистика научилась лучше держать внимание потребителя, чем это делала журналистика. Но именно это стало сейчас важным, поскольку мир перешел к чрезмерным объемам информации. Кстати, эти избыточные объемы тоже мешают созданию хоть какой-то картины мира.

Российская власть, например, создала модель контентного доминирования в новостях с помощью квазимонополизма на рынке новостей государственных каналов. Данные социологии за октябрь 2012-го свидетельствуют: более 80% россиян получают новости с телеэкрана. Регулярно смотрят новости Первого канала 70% россиян, «России» — 64%, НТВ — 49%. Другие (негосударственные) занимают такие позиции: 18% — Рен-ТВ, 3% — РБК, 25 — «Дождь». Пики популярности Путина отражают соответствующие кампании: предвыборные агитационные, информационные войны против Грузии, против США, Эстонии (Бронзовый солдат), Украина (газовые войны).

Власть должна быть заинтересована в таких кампаниях, ведь рейтинг первого лица в это время начинает расти. И снова перед нами не журналистика, где главной чертой является информирование, а постжурналистика с ее склонностью к социальному управлению.

Этот переход в новый тип общества напоминает фразу, которую приписывают главному советнику Буша Роуву (его сайт — www.rove.com), который сказал, что реальность больше не работает так, как все думают: «Мы сейчас империя, и когда мы действуем, мы создаем нашу новую реальность. Пока вы изучаете эту реальность, мы действуем снова, создавая новую реальность, которую вы тоже можете изучать». То есть физическая реальность тоже является«гибкой», как и реальность информационная или виртуальная. И причиной изменений становится именно информационная или виртуальная реальность.

Платт прокомментировал это высказывание: «Мне кажется, это более или менее соответствует подходу всех политических фигур постидеологического пространства современного мира. Идеология — это только игра, пустая риторика, и это означает, что мы можем, когда нам это выгодно, полностью игнорировать основную логику анализа понимание реальных факторов в политическом мире, мы можем создавать свои новые, нужные нам правила».

Роув сказал эту фразу о действиях империи. Но это развитие нового типа империи, для которой цели содержатся не в физическом, а в информационном и виртуальном пространствах. И тогда инструментарием для построения такого нового типа империи становится Голливуд и телесериал. Кстати, американские военные подробно изучали опыт четырех империй прошлого, чтобы перенять опыт их выживания, успешные модели инкорпорации новых членов (Military advantage in history. — Falls Church, 2002). Можно также обратить внимание на две дополнительные характеристики этого текста. Он вышел 2002 года, то есть после 11 сентября. И второе — это текст был написан по заказу офиса стратегических оценок, который возглавлял известный военный футуролог Америки — Э. Маршалл (см. подробнее об этом офисе и о методологии построения этих оценок здесь, а также — Bracken P. Net assessment: a practical guide // Parameters. — 2006. — Spring).

Филиппов вносит в свое понимание империи политическое пространство (см. здесь и здесь). Империя все время расширяется, она не видит других империй, потому движется в любую сторону. Можно сказать, что она все время превращает «чужое» в «свое». И это объясняет интерес империй к точкам за своими пределами.

ППоскольку в этих подходах возникло понятие безидеологического времени, в которое мы попали, то следует взглянуть на это подробнее. Ведь это тоже формирует постжурналистику. Ван Дейк считает, что идеологии имеют каноническую структуру, которая облегчает восприятие, использование и внесение изменений (van Dijk TA Ideology. A multidisciplinary approach. — London etc., 1998). Идеологии контролируют социальные практики.

Славой Жижек подчеркивает, что и сегодня все имеют идеологию, хотя говорят, что ее нет. Он рассматривает идеологию как доминантный взгляд на мир. Сегодняшнюю идеологию он называет гедонистическим цинизмом. В основе ее лежит несколько постулатов: не верьте в большие идеи, наслаждайтесь жизнью, будьте внимательны к себе.

Если центром вселенной становлюсь я сам, тогда понятными становятся изменения интересов в информации. Человек в первую очередь будет интересовать информация вокруг него самого, то есть чисто локальная информация.

У Жижека в этом интервью есть еще одна интересная мысль. Он считает: если ХХ век прошел под знаком кинематографа, то наше время проходит под знаком сериалов и видеоигр. Сериалы победили полнометражные фильмы. Американская массовая культура является лидером по их производству, следовательно, является лидером влияния на человечество.

Вместе с тем следует признать, что это является следствием всех тех изменений, о которых мы говорим. Сериал является упрощенным взглядом на мир, но довольно часто в нем выстраивается альтернативный вариант мира. Эта нарративная структура держит у экранов миллионы зрителей, предоставляя им именно то, что им нужно. То есть массовое сознание изменило свой взгляд на мир, что преобразовало и кино.

Витт написал книгу о появлении английского романа (Watt IP The rise of the novel. Studies in Defoe, Richardson and Fielding. — Los Angeles, 2001). Но интересным в ней является то, как роман отражает изменение научного взгляда на мир. Парадигма Ньютона и других привела, например, к четкому различению прошлого и настоящего. Исчезают паранормальные причины, мир романа — это мир с понятными причинам и последствиям, а не чего-то сверхъестественного. Сейчас, особенно в кино, мы снова возвращаемся к мистическому миру. Большинство того, что мы видим на экране, не поддержано современной наукой, но оно имеет высокий уровень привлекательности для зрителей.

Постжурналистика тоже является результатом нового взгляда на мир, который приходит сегодня. Выдрин видит гибель цивилизации в потере ею смыслов. Именно так он трактует гибель византийской цивилизации, когда она потеряла свои базовые смыслы.

Но сегодня единые типы смыслов, с просьбой о поисках которых государство обратилось к ученым, — это скрытые намеки на коррупционные деяния. Российская ФСБ нацелила своих специалистов на поиск упоминаний о взятках в разговорах. В техническом задании говорится только об анализе блогов. Но понятно, что и телефонные переговоры тоже подпадут под этот интерес спецслужб.

Если журналистика транслировала смыслы, даже частично генерируя их же, как это было, например, с публицистами застоя или перестройки, то постжурналистика не работает со смыслами. Она ретранслятор простых, почти физиологических реакций. Именно поэтому ее новости состоят из рассказов об авариях или о пожарах. Это элементарные страхи человека, и она концентрирует их в телевизоре, словно лишая их права на жизнь в окружении зрителя.

Постжурналистика, как мы пытались показать, базируется на следующих параметрах, которые отличают ее от журналистики:

Акцентирование важности является структурным элементом организации новостей, как подчеркивает ван Дейк, говоря о понятии релевантности (ван Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. — М., 1989). Ярким примером новостей, которые не являются новостями, но с которыми как раз работает постжурналистика, является информация об операции Анджелины Джоли (см. здесь и здесь). Все это оказалось связанным с фармацевтической компанией и является пиар-операцией, а не информированием. Реклама, пиар, политтехнология и... терроризм используют информационное пространство для своих собственных целей. И эти цели лишь мимикрируют под информирование.

Постжурналистика движется в сторону виртуальной реальности. Постжурналисты становятся инструментарием закрытия мира от реальных проблем. В эпоху гламура старые журналисты не нужны. Акцент на политике стоит в том же списке ненужных тем, поскольку те объемы политики, которые мы видим на экране, важны лишь для тех же обладателей финансовых потоков, другую сторону жизни которых описывает гламур. И в гламурных изданиях, и в шоу Савика Шустера живут те же персонажи. Они входят в список киевских миллионеров, которых ежегодно бережно перечисляет налоговая. Только в гламуре они расслаблены, а в ток-шоу активны.

Автор: Георгий Почепцов

Источник