Почему разрушается Украина. Сценарий полураспада

Украину разрушают. Создание на месте стабильного и процветающего по меркам так называемых "развивающихся" стран европейского социума настоящей черной дыры на африканский или арабский манер еще недавно трудно было себе помыслить, а сегодня эта перспектива до ужаса реалистична и краткосрочна. Невероятно, зачем это могло бы понадобиться России (которую обвиняют), но допустим для иезуитской чистоты мысленного эксперимента, что Россия участвует в этом процессе наравне с США и ЕС, решив, например, потягаться силами с этими двумя суперструктурами, или чтобы "забрать" что останется, или в силу своей "изначально злой природы".

Оставим эти обвинения на совести заинтересованных сторон. Попытаемся ответить на другой вопрос — почему это вообще стало возможным? Как, за счет чего это происходит? Можно ли подобное сотворить с любым другим социумом? В чем специфика этого процесса? Наконец: какой естественный процесс используют "разрушители" (кем бы они ни были, и чем бы ни руководствовались), что именно должно усилить искусственное воздействие по разрушению, стать его механизмом и источником энергии?

Первое, что следует отметить в специфике "естественного" процесса разрушения Украины, так это его "естественность" только по отношению к внешним субъектам. Украина пока разрушается не как уже мертвый организм — то есть только лишь через утрату внутренней связности и сложной организации социальной материи. Украине поручено и предписано разрушаться, она реализует определенную программу разрушения, она саморазрушается. Украина саморазрушается полностью аналогично тому, как саморазрушается человек под воздействием зависимости от алкоголя, наркотиков, или другого порока (разврата, например), часто совершенно осознанно, целенаправленно, да еще и апеллируя к своему праву поступать с самим собой как угодно. Как сказал герой (которого играет Николас Кейдж) фильма на эту тему: "Я приехал в Лос-Анжелес, чтобы упиться до смерти", говоря это в буквальном смысле.

На чем основана программа саморазрушения Украины? Каковы ее ресурсы?

Лоскутность, составленность современной Украины как "самостоятельного государства" из совершенно разных исторически по-разному формировавшихся обществ — даже и без учета Крыма и Донбасса — общеизвестна. Современную Украину создавали Ленин и Сталин при некотором участии Хрущева. Интегрировать ее могла только имперская доминанта, а после ее падения — вхождение в состав объемлющего политического проекта — СССР, и наднациональная, надгосударственная идеология коммунизма, являющаяся инструментом сверхвласти.

Дезинтегрирующая идеология национализма, выращенная за пределами самой Украины, и впрыснутая ей в качестве инфекции сознания, призвана вызвать иммунное отторжение разнородных частей друг от друга. Ибо украинскому национализму не по пути с польским, русским, венгерским, татарским национализмами — и прочим иже с ними. Эта технология задействовалась еще против Российской империи и разрабатывалась в Старой Европе уже в XIX веке.

Дезинтегригрующая иделогия демократизации провозглашает не только борьбу за всякое этническое самоутверждение, но и любое групповое противостояние вообще, поскольку является не демократией как таковой, т.е. обустройством власти и государства, а революцией, уничтожением всякой власти, в особенности — государственной, переходом к состоянию "войны всех против всех". Эта идеология импортируется по всему миру США и является разработкой второй половины XX века.

Однако все это само по себе не обязательно должно быть принято социумом, подлежащим самоуничтожению. Против подобных программ существует иммунитет. В чем он заключается? Дело в том, что государство невозможно организовать в любом месте, в любое время, и в любых границах как того, возможно, хочется самому влиятельному субъекту власти, которого только можно себе представить. Государства складываются исторически — не любые, не всегда и не везде.

Для учреждения государства вовсе недостаточно законов и экономических предпосылок, естественных географических границ и власти как таковых. Для появления государства нужен народ, популяция (в современном мире — политическая нация), то есть работающие способы общежития, позволяющие социуму вмещать требуемое разнообразие и численность людей, их групп, семей, родов, составляющих народов, организаций экономического и политического назначения, религии — одну или много.

Эти работающие способы общежития, определяющие способность социума к историческому выживанию, а также масштабы его существования в пространстве и времени, в общем виде известны как культура. Политика и экономика, то есть цивилизация, прикладная техника концентрированного общежития, определяются культурой не в смысле пресловутых "ценностей", а в смысле буквальной исторической причины существования. Лишившись своей культуры цивилизация умирает.

Можно, однако, не ждать естественно-исторической смерти культуры — как например культуры западной, каковая смерть неизбежна в обозримом историческом будущем, с точки зрения самой авторитетной европейской философии — немецкой. Или как смерти Древнего Рима. Можно убедить некоторый социум в том, что он сам должен отказаться от "вредной", "чуждой" ему культуры, а воспользоваться при этом сможет некоей "своей", реальные исторические координаты и формы которой, впрочем, столь расплывчаты, что могут восходить хоть к Христу, хоть к фараонам египетским, хоть вообще к неолиту. И если это удастся, то внутреннее обрушение социума может быть достигнуто в сроки, мгновенные в историческом масштабе.

Украина убеждена, что она должна избавиться раз и навсегда, полностью и без остатка от русской культуры. При этом никакая другая культура ей исторически не присуща, украинство есть лишь некоторая эстетическая редакция и вариант части отделов русской культуры.

Любой более-менее здравосмысленный исторический взгляд на эту ситуацию никаких принципиально иных выводов не дает. Можно при этом быть врагом России, можно даже воевать с ней — но на основании только этого исторического базиса, русской же культуры, другого базиса просто не существует. Ничего противоречивого в этом нет. США стали другим, суверенным социумом англо-саксонской культуры, каковая лежит и в основе существования Объединенного Королевства, союза Англии, Шотландии и Северной (уже сегодня) Ирландии. Единство культуры не помешало этим двум социумам воевать друг с другом. В современном мире есть еще три крупных государства все той же англо-саксонской культуры — Канада, Австралия, Новая Зеландия. Таковым же, вполне суверенным, и совсем не обязательно дружественным России могла бы быть и Украина — но на основании исключительно самой русской культуры. Этот единственный вариант подлинного, то есть государственного "украинского национализма" — то есть русского национализма на территории Украины — реализован не был.

Поэтому, кстати, не стоит страдать о том, что якобы на Украине сегодня "русские воюют с русскими". Это не так. Русская культура воюет со стороны Донбасса, пытаясь воспроизвестись и утвердиться на территории Новороссии. Со стороны Украины по сути не воюет виртуальная, несуществующая "украинская культура", постоянно распадающийся артефакт, время жизни которого настолько мало, что его приходится "обновлять" после каждого поражения от ополченцев, при каждой волне мобилизации. Заметим также, что фашизм в собственном смысле слова ничего не даст Украине для государственного строительства, так как представляет собой чисто полит-экономическую технологию межклассовой солидарности, требующую уже исторически существующего культурного базиса. Итальянский, немецкий, венгерский, чешский, испанский, португальский фашизмы им, в разной, но достаточной степени, обладали. А был ведь еще и фашизм британский. Попытка же представить в качестве необходимого украинского культурного базиса совокупность стихотворения Тараса Шевченко "Заповит", вышиванки и героизированной биографии Степана Бандеры обречена на провал даже в плане пиара.

Западная Европа с высоты прожитого ею исторического опыта с известной долей садистского удовольствия наблюдает за украинскими культуртехническими муками, точно зная, что в этом регионе ничего, кроме русской культуры, не было и не будет, и что добровольный отказ от нее сорока миллионов человек означает их эффективное самоистребление. Западная Европа сама русскую культуру любит, ценит и считает — в реальной политике — своей неотъемлемой частью. Но самих русских, с точки зрения Запада, могло бы быть при этом и существенно поменьше.

Подчеркнем еще одно обстоятельство. Само-разрушение Украины не имеет ничего общего с такими процессами, как, например, имевшие место в разные времена разделы Польши. Польша — в отличие от Украины — сложившееся государство с весьма агрессивной культурой, которой всегда было свойственно стремление выйти за границы исторически доступного ареала освоения, это своего рода имперские амбиции, понятные у европейской державы. За эту несоразмерность претензий реальным возможностям Польша и платила искусственным расчленением, но всегда восстанавливалась, а в последний раз получила от СССР в подарок еще и кусок Германии.

Украина же, будучи сшита, как цыганское одеяло из того, из чего она никогда не состояла, упустила свой шанс стать историческим государством, отбросив то единственное начало социокультурного синтеза, которое досталось ей от бытия в рамках Российской империи и СССР, и которое только и могло дать ей шанс стать настоящим конкурентом и соперником современной России в исторической игре на разнице интересов Западной Европы, США и пост-советской России.

Украина: сценарий полураспада

Алексей Славич-Приступа – консультант в области экономической стратегии.

Резюме: Ряд фундаментальных факторов толкает Украину к распаду. Однако среднесрочно наиболее вероятен сценарий существования практически независимых от центральных властей автономий, номинально объединенных в единое государство.

Ряд фундаментальных факторов толкает Украину к распаду. Однако среднесрочно наиболее вероятен сценарий существования практически независимых от центральных властей автономий, номинально объединенных в единое государство.

Ирония ситуации в том, что к Украине лишь косвенно относится наиболее принципиальный для Москвы аспект украинского конфликта: допустимо ли было «проглотить» демонстративные поощрение и одобрение Западом государственного переворота в зоне базовых интересов России.

Присоединением Крыма и поддержкой сепаратистов Донбасса Москва не только показала готовность к жесткой конфронтации, но и вынудила Запад взять на себя ответственность за исход конфликта и поддержание Украины «на плаву». При такой стратегии помощь сепаратистским территориям Донбасса в статусе почти независимой автономии приобрело для Москвы самостоятельное значение. Не только потому, что «сдача Новороссии» воспринималась бы как поражение России, но и поскольку это стало важным инструментом воздействия на ситуацию.

Впрочем, с точки зрения перспектив интеграции Украины Москве и в долгосрочном плане предпочтительнее теперь ее максимальная децентрализация. При этом важен не столько формальный статус центральной украинской власти, сколько реальная возможность прямого торгового, инвестиционного и информационного взаимодействия с украинскими регионами. Децентрализация, в частности, является также дополнительным инструментом блокирования возможности вступления Украины в НАТО (хотя вероятность этого в обозримом будущем уже и так весьма умозрительна, прежде всего, в силу низкой заинтересованности НАТО – см. далее).

Успешно пережив украинский кризис, Москва получит существенные стратегические дивиденды:

Многие аналитики драматизируют ограничение доступа к западному финансированию. Конечно, краткосрочно это острая проблема для бизнеса. Однако вне парадигмы «всеблагой глобализации» понятно, что сокращение иностранных инвестиций сопряжено и с позитивными эффектами. Прежде всего, снижаются политические риски внешнего финансирования. Кроме того, создается потенциал роста технологической независимости (дешевое связанное финансирование инвестиций часто предоставляется без передачи базовых ноу-хау) и повышения финансовой стабильности (иностранные портфельные инвестиции очень волатильны и «пугливы»). В целом текущие экономические потери России от войны санкций вряд ли могут превысить 1–2% ВВП в год, что весьма неприятно, но само по себе, по большому счету, некритично.

Вместе с тем, эскалация конфликта, видимо, чревата уже чрезмерными потерями и рисками. В частности, остро стоит ряд долгосрочных стратегических проблем:

С учетом сложного комплекса факторов Москве целесообразно настраиваться не на «победу любой ценой», а на достижение разумного, приемлемого по базовым параметрам компромисса. Судя по «минскому» процессу и прочим сигналам, именно в таком направлении Россия и действует.

Нередко (особенно в украинских источниках) встречается мнение, что Украина представляет для Запада некий существенный интерес в качестве экономического и/или военно-стратегического партнера. Украина занимает во внешней торговле около 1% у ЕС и около 0,1% – у стран Америки, что уже вполне характеризует ситуацию в отношении ее экономического значения. Причем украинский экспорт на Запад – это примерно на 90% сырье и полуфабрикаты, не относящиеся к числу стратегических ресурсов.

И из тактических, и из политических соображений трудно ожидать, что развертывание потенциала НАТО на Украине могло бы быть выше, чем в Восточной Европе, где он с геостратегической точки зрения весьма близок к нулю. Ведь минимум половина ядерной триады России либо дислоцирована вне оперативного соприкосновения с европейским ТВД, либо мобильна. Поэтому в военном отношении значение Украины для Запада малосущественно.

Соответственно, невооруженным взглядом видно, что НАТО, несмотря на вежливые реверансы типа «наши двери открыты», относится к перспективе приема Украины, мягко говоря, весьма сдержанно и осторожно, постоянно акцентируя «необходимость соблюдения стандартов и принципов альянса». Таким образом, как справедливо отмечают многие авторы, в действительности исходные интересы Запада – так сказать, «от противного»: минимизировать вовлечение Киева в интеграционную орбиту России. И на текущем этапе данная задача увенчалась определенным успехом: значительная часть элит и населения Украины настроены антироссийски.

По данным Киевского международного института социологии, за 2014 г. доля однозначно плохо относящихся к России украинцев увеличилась почти в 4 раза: с 13% до 48%. Хотя устойчивость этого эффекта сомнительна (известно, что, возврат к business as usual между бывшими противниками часто происходит уже через несколько лет), определенное время отравлять атмосферу он будет.

Бюрократия и соответствующая часть политикума ЕС с удовольствием посмаковали свой результат – очередной «выбор европейского пути». Прогнозировался и некоторый экономический эффект – но настолько малозначительный, что о нем на общем драматическом фоне и не вспоминают. Однако, как уже отмечалось выше, в результате переформатирования конфликта Россией на первый план вдруг вышел совершенно другой вопрос: готов ли Запад взять на себя ответственность за поддержание Украины «на плаву»? Для Вашингтона данный вопрос в силу амбиций глобального лидера и в контексте целой серии внешнеполитических провалов в аналогичных ситуациях – достаточно принципиальный, можно сказать, прецедентный.

Очевидно, явное «юридическое» отложение Донбасса однозначно воспринималось бы как очередной провал США (и Запада в целом) и успех Москвы. Но вследствие «повышения ставок» Запад столкнулся с совершенно непредвиденными серьезными расходами:

В принципе это деньги для Европы (80–90% затрат/потерь приходится на нее) не такие уж большие (около 1% ВВП) – однако приемлемые только, если есть понимание их разумности. А расходовать/терять их в связи с какой-то Украиной или амбициями США, которые сами по себе никому особенно не интересны, – очень не хочется. Тем более, когда на фланге различные греки, итальянцы, испанцы, болгары, венгры и др. настойчиво спрашивают: «А как же мы?!»

Кроме того, достаточно чувствительны и социально-политические аспекты войны санкций из-за роста безработицы и проблем бизнеса в ряде отраслей.

В целом в силу менее централизованной и более открытой структуры общества для истеблишмента Запада негативные эффекты конфликта оказываются заметно чувствительней, чем для России, экономика которой объективно испытывает гораздо более серьезные трудности.

С учетом всего комплекса факторов, несмотря на принципиальность конфликта для США, для Запада также предпочтительнее компромисс, а не ориентация на «абсолютную победу».

Степень ценностной раздробленности украинского общества наглядно характеризует двукратная региональная дифференциация отношения к России. Например, по данным Киевского международного института социологии, доля однозначно негативно относящихся к России украинцев составляет:

По разным оценкам «выбор европейского пути» на данный момент поддерживает около 70–80% украинцев за пределами сепаратистского Донбасса. Однако, как это типично для широких масс (в особенности, посткоммунистических стран), данный «выбор» на самом деле представляет собой не более, чем желание приобщиться к европейскому благосостоянию, –без ясного осознания того, что за высокий жизненный уровень развитого капитализма европейского образца необходимо дорого заплатить: многолетним затягиванием поясов, высокой структурной безработицей, сокращением многих видов привычной халявы, резким изменением жизненного уклада. Соответственно, шоковая терапия по рецептам МВФ неизбежно породит массовые протесты – и, с учетом совкового менталитета, похлеще, чем в Греции. Подобные волнения и беспорядки всегда резко активизируют тенденции к распаду (как, в частности, наглядно демонстрировала Россия в 90-е гг.).

Что касается украинской элиты, похоже, она явно не способна объединиться вокруг строительства единого национального государства. Безусловно, значимая группа политикума, чиновничества и силовиков заинтересована в сильном центре и «вертикали власти». Однако группа эта несплоченная, рыхлая, раздираемая конкуренцией и противоречивыми личными интересами.

За пределами Донбасса уже сформировались отчетливые региональные «квазиавтономии» (Днепропетровск, Харьков, Львов и др.). Процесс децентрализации страны де-факто запущен, но пока протекает преимущественно в скрытой, «теневой» форме, что вполне реально в условиях тотальной коррупции. Популярные метафоры типа «герцог Коломойский» при всей их ироничности довольно адекватно отражают «псевдофеодальную» структуру социума.

К тому же автономизация части Донбасса (в последние месяцы стало окончательно понятно, что силовыми методами Киев решить проблему сепаратизма не способен) естественно, породила в других украинских регионах психологическую матрицу: «Почему им можно, а нам нельзя?» Конечно, нельзя недооценивать роли личности в истории: иногда буквально один человек творит в политике настоящие чудеса. Но пока признаков появления мощного лидера масштаба Людовика XI, Ивана III, Бисмарка, Путина, способного «собрать украинские земли», не просматривается.

В ближайшие 3–5 лет наиболее вероятный вариант политического устройства Украины – мозаика практически самостоятельных автономий, номинально объединенных в единое государство. Такой компромисс приемлем для всех основных акторов:

При сохранении в целом существующего баланса сил и интересов основных геополитических игроков Украина может «зависнуть» в таком промежуточно-компромиссном статусе на длительный период. Однако, как показывает исторический опыт, автономии с высокой степенью реальной самостоятельности рано или поздно склонны к полному отделению. Тем более, что вероятна внешняя подпитка центробежных тенденций – как минимум, со стороны России. Ведь тесная интеграция украинских регионов – одна из естественных фундаментальных геостратегических задач России. Наиболее значим, вероятно, социально-идеологический аспект: преодолеть элементы «угасания», придать дополнительный импульс развитию потенциала и пассионарности российского социума.

При этом Россия (по крайней мере, при сохранении основных принципов политики нынешнего режима) вряд ли будет ориентироваться на прямое присоединение украинских территорий – крымская модель, вероятно, останется лишь «бронепоездом на запасном пути», для экстремальных обстоятельств. Скорее будет использоваться «приднестровско-абхазский» сценарий. Как показывают последние десятилетия, Москва вполне оценила и взяла на вооружение в качестве базовых концепцию и опыт «ассоциированного» функционирования ЕС.

Вполне возможно, сходным образом действовать по отношению к части регионов Украины будут и другие граничащие с ней страны (особенно Польша): ведь «европейский путь» – вещь диалектическая (как продемонстрировал, например, югославский случай).