Константин Макиенко: Уйти, прищемившись дверью

Действия нашей администрации, которая сначала поддержала эмбарго Совета Безопасности ООН на поставки вооружений в Иран, а затем «пропустила», по меткому выражению главы государства, резолюцию, санкционирующую военную операцию НАТО против режима полковника Каддафи в Ливии, обычно интерпретируются как проявления прозападного либерального внешнеполитического курса президента Дмитрия Медведева.

Такая трактовка столь же банальна, сколь и верна: обе инициативы действительно исходили из Кремля, и порой правительственные чиновники даже не успевали за резвой поступью обновляемого внешнеполитического мЫшления.

Достаточно вспомнить увольнение бывшего руководителя департамента информации и печати МИД РФ Андрея Нестеренко, неосторожно заметившего, что поставки ЗРС С-300 в Иран не подпадают под эмбарго СБ ООН. Дипломат, вероятно, не знал, что поставка зенитных комплексов в Иран была остановлена задолго до введения эмбарго, еще весной 2009 года — в надежде на благосклонность нового американского президента.

Недостаточно восторженное отношение российского посла в Ливии Владимира Чамова к бесстрашной борьбе с кровавой тиранией полковника Каддафи тоже стоило ему должности.Быстрые и беспощадные увольнения несогласных или непричастных, похоже, превращаются в универсальный стиль решения всех проблем.

Экономические последствия изящных внешнеполитических эволюций уже довольно хорошо описаны в прессе. Так, глава корпорации «Ростехнологии» Сергей Чемезов оценил потери только экспортеров вооружений на ливийском рынке в сумму более чем 4 млрд долларов. К этому надо прибавить и потери ОАО «РЖД», которое вынуждено свернуть проект строительства шестисоткилометровой железной дороги Сирт — Бенгази.

Напомним также, что Россия смогла получить военно-технические контракты и заказы на строительство инфраструктуры после списания ливийского долга в размере 4,5 млрд долларов. И если такая практика оказалась вполне оправданной в Сирии и Алжире, то в случае с Ливией эту сумму также следует засчитать как прямые финансовые потери страны.

Меньше известно о финансовых и экономических последствиях солидарности с «мировым сообществом» в Иране. Априори ясно, что масштабы российских потерь на иранском рынке значительно превышают ливийские. Точная стоимость оружейных контрактов, за исключением сделки по С-300, которая оценивается от 800 млн до 1 млрд долларов, неизвестна. Но учитывая масштабы экономики Исламской Республики, ее углеводородные ресурсы и, самое главное, острую потребность в модернизации обветшавших военно-воздушных сил, ПВО и в меньшей степени флота, самая консервативная оценка прямых потерь составляет не менее 7 млрд долларов. Некоторые эксперты доходят аж до суммы в 11—13 млрд.

Кроме того, Иран представлял собой крупный потенциальный рынок для российской гражданской машинотехнической продукции, прежде всего коммерческих авиалайнеров. Известно, что спустя несколько месяцев после никак не мотивированной остановки передачи уже погруженных в эшелоны и готовых к отправке ЗРС С-300 иранцы остановили переговоры о возможной закупке до 40 среднемагистральных авиалайнеров Ту-204СМ. И если только новое руководство ОАК не совершит какого-то чуда, это означает смертельный приговор данному проекту.

Таким образом, приходится констатировать, что благие пожелания о необходимости обеспечить благоприятные внешнеполитические условия для модернизации страны расходятся с реальной политикой, которая заключается в ущемлении интересов наиболее высокотехнологичных отраслей отечественной индустрии. Что, впрочем, неудивительно, ведь модернизацию можно понимать по-разному. Во всяком случае, известно о непублично высказанном в высоких коридорах мнении, что оборонная промышленность есть не что иное, как обременение для российской экономики.

Потенциальные потери — причем не только экономические, но и политические — вообще не поддаются оценке. Феноменальные успехи России на рынке вооружений, достигнутые за последнее десятилетие, стали в значительной, если не определяющей степени следствием проведения суверенной внешней и оборонной политики. Москва воспринималась как убедительная геополитическая альтернатива имперскому проекту США.

Теперь этот статус с высокой вероятностью будет утерян, а в будущем, скорее всего, перейдет к Китаю.

Наконец, следует сказать и еще об одном аспекте новой ближневосточной политики Кремля. Исторически сложилось так, что советскими союзниками и партнерами в этом регионе стали светские офицерские режимы. Это были сложные, часто непредсказуемые, но именно партнеры или даже союзники.

Некоторые из них остаются таковыми до сих пор. Напротив, историческим противником нашей страны была и остается ваххабитская Саудовская Аравия, которая сыграла исключительную роль в финансировании антисоветских сил в Афганистане, а затем поддержала сепаратистский мятеж в Чечне, который сейчас, опять же не без участия саудитов, трансформировался в салафистское общекавказское террористическое подполье.

Что характерно, и Иран, и светские националистические арабские режимы являются смертельными врагами саудовских узурпаторов. И их безумная сдача под либеральными лозунгами — это не только бессмысленный, в горбачевских традициях, прогиб перед Западом, но и капитуляция перед теми, кто финансировал убийство наших солдат в Афганистане и на Кавказе, а также теракты против мирных граждан в сотнях и тысячах километрах от этих мест.

Константин Макиенко,

Эксперт Центра анализа стратегий и технологий, редактор Moscow Defense Brief